существляться участниками соглашения даже против ее воли. Договор, таким образом, имел реальную направленность против России. Хотя Германия напрямую не участвовала в Средиземноморской антанте, последняя была в значительной степени плодом усилий Бисмарка. Именно Берлин выступил с идеей подписания подобного пакта, и «железный канцлер» приложил большие усилия к тому, чтобы преодолеть колебания англичан. Он даже продемонстрировал британскому премьер-министру Роберту Гаскойн-Сесилу 3-му маркизу Солсбери текст секретного австро-германского альянса, чтобы доказать, что Берлин в случае вооруженного конфликта не останется в стороне. Фактически подписание договора означало вовлечение Лондона в орбиту германской системы союзов.
Вторым успехом стало восстановление «провода в Петербург». Хотя российская дипломатия начала все в большей степени ориентироваться на Францию, окончательно портить отношения с Германией на берегах Невы не хотели. В январе 1887 года состоялись первые переговоры на предмет заключения двустороннего пакта о нейтралитете. Однако до конструктивного обсуждения дело дошло только в апреле. Между участниками диалога сразу же обнаружились серьезные противоречия. Если российская сторона хотела получить полную свободу рук в отношении Австрии, то Бисмарк подчеркивал, что не бросит Вену на произвол судьбы. В конце концов он даже продемонстрировал российскому послу в Берлине графу Павлу Шувалову[742] текст секретного австро-германского союза 1879 года.
После долгих переговоров 18 июня был наконец подписан документ, вошедший в историю как Договор перестраховки. Он обеспечивал каждому из партнеров доброжелательный нейтралитет другого в случае войны с третьей державой; этот принцип не действовал только при нападении одной из сторон на Францию или Австрию. Стороны также обязывались уважать интересы друг друга и соблюдать статус-кво на Балканах. К секретному договору был добавлен совершенно секретный дополнительный протокол, в котором Бисмарк признал Болгарию сферой российских интересов, а также не возражал против захвата Россией Черноморских проливов. Срок действия соглашения составлял три года. Оно позволяло Бисмарку в значительной степени устранить негативные последствия развала Союза трех императоров, замедлив дрейф России в сторону союза с Францией. Впрочем, «железный канцлер» прекрасно отдавал себе отчет в том, что это соглашение также не пройдет испытания серьезным кризисом. Его старший сын говорил, что основная задача договора — удерживать русских от войны на пару месяцев дольше, чем было бы без нег[743].
И современники, и исследователи достаточно много спорили о том, в какой степени Договор перестраховки противоречил австро-германскому союзу. Критики «железного канцлера» нередко высказывали мнение, что он, оказавшись в сложной ситуации, связал Германию противоречивыми обязательствами, совершив предательство по отношению к Вене. Однако в реальности ни Петербург, ни Вена не получили карт-бланш на развязывание конфликта; система союзов Бисмарка была рассчитана не на то, чтобы занять чью-то сторону в случае начала войны, а на то, чтобы не допустить войны в принципе. Могло ли это стремление увенчаться успехом в долгосрочной перспективе, сказать сложно. В любом случае лучших альтернатив в тот момент не было. «Провод в Петербург» позволял, помимо всего прочего, сохранять свободу рук в отношении Вены и не становиться заложниками австро-германского союза. «Надежность наших отношений с австро-венгерским государством, — заявлял Бисмарк в 1888 году, — зависит по большей части от возможности в том случае, если Австрия преподнесет нам неприятные сюрпризы, договориться с Россией»[744].
Кроме того, если мир все же окажется нарушен, существовавшая система союзов позволяла столкнуть Россию с Англией, Австро-Венгрией и Италией на Балканах, предоставив Германии свободу рук в отношении Франции. Такая возможность тоже рассматривалась Бисмарком, после 1885 года убежденным в том, что вооруженный конфликт с Парижем в высшей степени вероятен. «Для нас станет необходимостью в случае русско-австрийской войны атаковать Францию, так, чтобы одновременно с восточной войной, в которой Австрия, Италия, вероятно Англия и балканские государства вместе выступят против России, можно было провести германо-французскую войну» — в таком виде записал мысли Бисмарка в октябре 1887 года один из его ближайших помощников[745].
К этому моменту сближение Петербурга и Парижа уже начало набирать обороты. Пытаясь предотвратить это, Бисмарк совершил в конце 1887 года весьма серьезный промах, решив воздействовать на Россию с помощью финансового рычага. 10 ноября Имперский банк перестал принимать российские ценные бумаги в качестве залога. Их курс тут же значительно упал. Поскольку Берлин являлся на тот момент главным финансовым рынком для России, удар получился весьма сильным. Однако вместо ожидаемого эффекта последовал прямо противоположный: русские ценные бумаги переместились в Париж, дополнительно ускорив сближение двух стран.
Эта и подобные ей ситуации позволяли впоследствии некоторым биографам «железного канцлера» обвинять его в том, что он не понимал природы современных международных отношений и недооценивал роль экономики. На деле Бисмарк учитывал экономический фактор в своих расчетах и нередко использовал его в качестве инструмента. К примеру, во многом благодаря его усилиям в 1884 году России удалось разместить важный заем на немецком финансовом рынке. Однако в данном случае Бисмарк исходил из национальных стереотипов: русские, считал он, понимают только грубую силу и жесткое давление, а любезность лишь делает их более заносчивыми и агрессивными[746].
Здесь перед нами встает еще один любопытный вопрос: в какой степени «железный канцлер» действительно являлся образцом рационального политика, а в какой действовал исходя из своих эмоций, предрассудков и предубеждений? Еще современники отмечали, что Бисмарк — человек настроения, и его позиция в конкретном вопросе может сильно зависеть от его самочувствия. На самом деле ответ достаточно прост: представление об успешных политиках как абсолютно рациональных игроках, своеобразных живых компьютерах, принимающих решение на основании объективных данных, в принципе не соответствует действительности. Любой человек по природе своей субъективен, каждый из нас обладает своей собственной системой представлений об окружающем мире, через призму которой воспринимает информацию и анализирует варианты решений. Бисмарк, разумеется, не являлся исключением. Его политика в отношении других стран во многом основывалась на представлениях, сложившихся об их народах: русские обидчивы, коварны и переменчивы, французы легкомысленны и эмоциональны… То же самое касается и внутренних дел. Немцы, по словам Бисмарка, от природы склонны к непокорности и индивидуализму; сопротивление правительству для них своего рода спорт[747], а в беседе трех немцев обязательно будут представлены четыре мнения[748]. Можно вспомнить и постоянно расходившееся с реальностью, но упорно лелеемое «железным канцлером» представление о простом народе как о массе богобоязненных монархистов, на основании которого Бисмарк принимал многие свои решения. В своей субъективности он ничем не отличался от других людей.
В конце 1887 Года Бисмарку пришлось выдержать очередное сражение с военными. Значительная часть вины за это лежала на самом «железном канцлере», который попросту не поставил Генеральный штаб в известность о заключении Договора перестраховки. В итоге Мольтке подготовил меморандум «Развитие вооруженных сил России с особым вниманием к текущему 1887 году», в котором доказывал, что восточный сосед готовится к скорой войне. Следовательно, необходимо как можно быстрее нанести упреждающий удар — возможно, уже этой зимой. Ознакомившийся с документом, Бисмарк заявил, что считает «выводы графа Мольтке преждевременными»[749]. В ответ фельдмаршал написал канцлеру письмо с доказательствами своей правоты. Одновременно он начал переговоры с австрийскими военными по поводу превентивной войны с Россией, уведомив о них монарха и ведомство иностранных дел. Бисмарк, во-первых, категорически отрицательно относился к идее превентивной войны, называя ее «самоубийством из страха смерти»[750]. Во-вторых, он резко протестовал против подобного вмешательства в сферу его компетенции. Генерал-фельдмаршал был в итоге вынужден уступить. «Здесь все за войну, — писал в эти месяцы Гольштейн, — за почти единственным исключением Его Светлости, который предпринимает исключительные усилия для того, чтобы сохранить мир»[751].
К началу 1888 года острый внешнеполитический кризис был преодолен. Однако он показал всю хрупкость построенной Бисмарком системы соглашений. В Германии многие уже не сомневались, что Франция и Россия являются союзницами. «Я убежден в наличии твердых договоренностей между Буланже и высокопоставленными русскими», — писал Вальдерзее в начале 1887 года[752]. Швейниц в своем дневнике отмечал растущие антигерманские настроения в России и также делал неутешительные прогнозы. Бисмарку очень повезло, что Петербург заключил формальный союз с Парижем уже после его выхода в отставку.
Созданная «железным канцлером» система союзов нуждалась во все новых и новых подпорках, каждая из которых была все менее прочной и надежной. Тем не менее нельзя не поразиться тому искусству, с которым была построена эта конструкция. Все соглашения были тесно связаны друг с другом и образовывали единую систему, направленную на предотвращение войны; иначе говоря, заключая каждый из договоров, Бисмарк прилагал все усилия для того, чтобы его не пришлось выполнять. Именно поэтому канцлер вполне допускал противоречивые обязательства. Однако чем сложнее становился «карточный домик», тем более хрупким он оказывался. За два десятилетия случилось уже д