— Oh, it’s so good! — говорит он про еду, нарочно урча от удовольствия. — In our family we all large eaters. If there were many of the same capacity in country the state could not exist; I should emigrate…[3]
Орловы рассмеялись, а он продолжил по-немецки:
— Знаете, я завидую вам, русским!.. Да… Вы собрали самые разные племена — от эскимосов на Севере до черкесов на Кавказе и от поляков до каких-то сибирских племен, которым я даже названия не знаю. Всех заставили говорить по-русски и создали огромную империю от Варшавы до Японии! А мы, немцы, занимаем пол-Европы, а живем в разных странах — часть во Франции, часть в Дании, часть в Австрии, а часть в Пруссии. It’s not good!
— Я знаю, — заметил Николай, — месяц назад вы были в Англии, и всех там напугали, сказали: если станете канцлером, то соедините всех немцев в одну империю.
Бисмарк внимательно посмотрел на него. Затем вытер салфеткой руки и достал из кармана маленький листок с картой Европы. Эту карту он всегда носил при себе, на ней разными цветами были обозначены Австрия, Пруссия, а также Эльзас, Лотарингия и другие немецкие княжества, граничащие с Пруссией, но находящиеся под властью Франции и Дании.
— Смотрите! — сказал он и ткнул пальцем в карту: — Здесь живут немцы. И здесь, и здесь, и здесь… И все врозь, в разных странах. Но если нас соединить, что получится? — Он сжал кулак и положил его на карту. Это был его любимый трюк и заветная мечта — на карте очертания немецкоговорящих территорий точно повторили очертания его кулака! — Германская империя! Железный кулак!.. Впрочем… — Бисмарк сложил карту и спрятал в карман. — Можете не беспокоиться, наш король никогда не сделает меня канцлером.
И вернулся к жаркому из фазана, но Кэтти вдруг спросила:
— Дядюшка, а все-таки из-за чего ваш Вильгельм поссорился с парламентом?
Бисмарку не хотелось ни расставаться с фазаном, ни входить в сложные объяснения.
— Милая, если я начну рассказывать, ваши прелестные маленькие ушки завянут на первой минуте.
Но ее прелестные голубые глазки вспыхнули обидой:
— А вы попробуйте! Вдруг я не дура?
Ого! — подумал он. — После прошлого инцидента на скале нужно быть с ней помягче. — И снова вытер руки салфеткой.
— Хорошо, дорогая, pardon. Слушайте. У нас в Пруссии мужчины поступают в армию на двадцатом или двадцать первом году, и три года солдат находится под ружьем, а потом его отпускают в резерв и требуют только в случае войны или больших маневров. Но в запасе, то есть в ополчении, он все равно находится до пятидесяти лет. Как ваши ушки? Еще не свернулись?
— Нет. Я слушаю…
— Однако население Пруссии постоянно растет и дает все больше рекрутов. В 1815 году нас было десять миллионов, а сейчас уже больше семнадцати! Поэтому король и мой друг Роон, военный министр, решили реформировать армию, чтобы срок службы в войсках был несколько увеличен, а в резерве, сообразно с этим, — сокращен, и пожилые люди вообще от службы освободились. Как вы считаете, это логично?
Кэтти посмотрела на Николая, а потом сказала:
— Н-ну, думаю, что да…
— Я тоже так считаю, — сказал Бисмарк. — Но любая реформа требует денег, особенно — если численность регулярных войск увеличивается, и в прошлом году король представил в парламент бюджет на восемь с половиной миллионов талеров больше, чем обычно. Однако социалисты и прогрессисты, которых в нашем парламенте теперь большинство, бюджет урезали на полтора миллиона, а в этом году грозят вообще не дать никаких денег. Голосование будет вот-вот, в сентябре, и, если это случится, что, вы думаете, сделает король?
— Я… я не знаю… — и Кэтти снова посмотрела на Николая.
Николай, конечно, был в курсе всего, что происходит в Берлине.
— Боюсь, Вильгельм отречется от власти, — произнес он.
— Вот именно, — сказал Бисмарк. — И этим подаст дурной пример всем социалистам Европы от Лондона до Москвы! Они решат, что таким образом могут избавиться от всех монархов!
— А вы роялист? — спросила Катарина.
— До мозга костей! — подтвердил Бисмарк.
14
Вечером, когда солнце опускается в море, а луна поднимается из-за Пиренеев, Бисмарк и Орловы если не верхом, то пешком гуляют по променаду. При этом Кэтти, разыгрывая расфуфыренных барынь, одевается так просто, что они смотрят на нее свысока и презрительно отворачиваются. И когда очередная напыщенная дура, сравнив одетого, как денди, Николая с этой «простушкой», явно приняла ее за содержанку и смерила уничижительным взглядом, Николай поддержал розыгрыш, сказав как можно громче:
— Ничего, мон амур! Завтра я куплю тебе выходное платье!
Кэтти засмеялась, а Бисмарк оживился:
— Кстати, про слово «ничего». В Санкт-Петербурге я брал уроки русского у одного вашего студента. Замечательный учитель, но все равно он не смог мне объяснить это понятие. Почему в ста разных случаях вы говорите «ничего». «Я вас обидел?» — «Ничего». «Вы проголодались?» — «Ничего». «Как вы живете?» — «Ничего». Но ведь ничего — это пустота, nothing!
Николай бессильно развел руками, а Бисмарк сказал:
— Кэтти, вы спрашивали, понравилось ли мне в России? Смотрите…
И Бисмарк показал им свой железный, сделанный им еще в Петербурге из ружейного шомпола, перстень, на котором по-русски было выгравировано: «НИЧЕГО».
— Это моя память о России. Когда дела идут хуже некуда или настроение швах, я смотрю на перстень и думаю: ничего, в России миллионы людей и хуже живут…
15
Сегодня это случилось.
С утра они, как обычно, ушли на прогулку подальше от Биаррица, гуляли в миндальных и тамариндовых садах, стреляли в тире, а потом, «укрывшись от людских глаз за скалами, поросшими цветущим вереском», плавали, ныряли и дурачились, как дети.
На четверть мили севернее Биаррица, в скалах у берега, они нашли узкое ущелье, и здесь, в изумрудной лагуне, Бисмарк, стоя по грудь в воде, обычно изображал скалу, а Кэтти забиралась ему на плечи и ныряла в воду, поднимая фонтаны брызг.
С берега Орлов индифферентно наблюдал за этой платонической идиллией, но ночью он в своих апартаментах с такой ревнивой энергией любил Екатерину, что Бисмарк не выдерживал, выскакивал из отеля, бежал к морю и с разбегу нырял в волны остудиться.
Однако днем он по-прежнему невозмутим, и сегодня после обеда расположился, как всегда, под окном своего гостиничного номера, а Кэтти, устроившись рядом, спросила:
— Так вы не демократ?
Бисмарк улыбнулся:
— Нет, ваша милая светлость, я не демократ и не могу быть таковым, я был рожден и воспитан аристократом!
— Пожалуйста, дядюшка! Расскажите мне о себе…
— Вообще-то, мои предки саксонские дворяне, — сказал он и поднялся, чтобы выбить трубку. — В двенадцатом веке они пришли на Эльбу через Нордмарк. Наверное, поэтому в юности я бешено влюблялся в англичанок. Одна из них была изумительно красива, почти как вы, и мы даже были помолвлены. Но я был нищим, и она вышла замуж за однорукого старика-полковника, имевшего высокую ренту, а я чуть было не застрелился…
Неожиданно из ее глаз брызнули слезы, она вскочила и набросилась на него с кулачками.
— Кэтти, что с вами? Кэтти! — изумился он. — Что случилось?
— Где? Где вы были? — зашептала она сквозь слезы. — Где вы были год назад?! — Затем порывисто отвернулась и бросилась прочь.
Бисмарк удовлетворенно раскурил свою трубку. Даже на холодной русской Неве случается ледоход. Он взял со своего подоконника чернильницу, перо и бумагу и написал Иоганне:
«С тех пор, как приехали Орловы, я живу с ними, словно мы совершенно одни на этой земле, и чуточку влюбился в эту хорошенькую госпожу. Конечно, она немного эксцентрична, в духе своих соотечественниц, но культурна и цивилизована в силу своего франко-немецкого воспитания».
16
Скорой почтой:
Samois-sur-Seine, шато Бельфонтен,
княгине Анне Трубецкой-Гудович
«Дорогая маменька, в числе наших развлечений появилось еще одно — мсье Гардер, хозяин „Hotel d’Europe“, пригласил в свой ресторан новую певичку. Теперь за ужином эта певичка с легкомысленным пером в шляпке, переходя от столика к столику, поет песенки Беранже — каждому столику на языке, соответствующем национальности отдыхающих:
Хотел бы я вино с любовью
Мешать, чтоб жизнь была полна;
Но, говорят, вредит здоровью
Избыток страсти и вина.
Советам мудрости внимая,
Я рассудил без дальних слов:
Прощай вино — в начале мая,
А в октябре — прощай любовь!..
Спев это французам по-французски, она переходит к следующему столику, к англичанам, и поет им по-английски:
В весенний день моя свобода
Была Жаннетте отдана;
Я ей поддался — и полгода
Меня дурачила она!..
Все хохочут, а у мужчин, судя по Бисмарку, даже прибавляется аппетит. Он снова заказал себе тройную порцию блюд и бутыль красного бургундского. Ты просто не представляешь, сколько он может съесть и выпить!
Держа в руке депешу, только что полученную из Берлина, Николя сказал ему:
— Барон, а вы знаете, что творится в Берлине?
Но Бисмарк, увлеченный едой и певичкой, лишь отмахнулся:
— Нет, я совершенно забыл о политике и не читаю газет.
А певичка тем временем продолжала:
Кокетке все припоминая,
Я в сентябре уж был готов…
Прощай вино — в начале мая,
А в октябре — прощай любовь!
— А зря! — сказал Николя Бисмарку. — Конфликт вашего короля и социалистов в парламенте дошел до кризиса.
Бисмарк посмотрел на меня:
— Надеюсь, меня не затребуют в Берлин. Тут певичка перешла к немцам и запела по-немецки:
Так я дошел бы до могилы…
Но есть волшебница: она