19 июля Франция объявила Северогерманскому союзу войну. Вильгельм был поставлен Бисмарком перед свершившимся фактом — об изуродованной депеше он узнал, когда изменить ход событий было уже невозможно.
Сегодня историки справедливо считают, что, не будь всей истории с «Эмской депешей», война все равно разразилась бы. Бисмарк в мемуарах намеренно драматизировал ситуацию, стремясь подчеркнуть, что именно он, вопреки воле колебавшегося монарха, возвел здание германского единства. Однако значение этого эпизода нельзя недооценивать. История с «Эмской депешей» сделала ход событий необратимым, более того, Франция предстала перед всей Европой в роли агрессора, стремящегося к гегемонии на континенте. Бисмарк постарался еще больше усилить это впечатление, передав для публикации в «Таймс» проект Бенедетти четырехлетней давности, в котором французы высказывали претензии на Бельгию. Нельзя сказать, что Париж был невинной жертвой коварства «железного канцлера». Во Франции значительная часть политической элиты также стремилась к войне и с радостью ухватилась за «испанскую кандидатуру» как за подходящий повод. Французы даже отказались от нежданно упавшей им в руки дипломатической победы, чтобы нанести своему противнику удар посильнее.
Таким образом, для Пруссии предстоящее столкновение приобрело вид справедливой национальной борьбы против западного агрессора. Это обеспечило ей симпатии южногерманского населения, а партикуляризм, на который возлагал свои надежды Наполеон III, вынужден был умолкнуть. В соответствии с буквой договоров и — что гораздо важнее — настроениями общества южнонемецкие контингенты присоединились к северогерманским армиям и встали под прусское командование. Объединение страны на поле боя началось. Все великие державы Европы сохраняли более или менее благожелательный по отношению к немцам нейтралитет. Бисмарку удалось добиться исключительно выгодной ситуации.
Бисмарк отправился на фронт в составе главной квартиры. Вечером 31 июля он, надев кирасирскую униформу, выехал из Берлина. В шести железнодорожных эшелонах разместились политики, придворные, чиновники — всего около тысячи человек. Вместе с канцлером на фронт отправился весьма ограниченный штат его сотрудников — «мобильное ведомство иностранных дел». Даже находясь на театре военных действий, глава правительства должен был крепко держать в своих руках все нити управления. Связь с Берлином осуществлялась по телеграфу. Большое значение уделялось работе с прессой — несколько сотрудников Бисмарка во главе с Морицем Бушем ежедневно писали статьи для германских газет, в которых отражалась официальная точка зрения.
На начальном этапе кампании военные действия развивались стремительно и успешно. Первые столкновения произошли в начале августа, а в середине месяца состоялись крупные сражения при Марс-ля-Тур и Гравелотте. Оба сына канцлера, Герберт и Вильгельм, сражались в рядах действующей армии в 1-м гвардейском драгунском полку. Поздним вечером 16 августа, после окончания кровопролитной битвы при Марс-ля-Тур, Бисмарк получил известие о том, что старший сын пал смертью храбрых во время кавалерийской атаки, а младший тяжело ранен. Он немедленно вскочил на коня и отправился на поле сражения, однако лишь с рассветом смог найти своих сыновей.
Бисмарку невероятно повезло: оба его сына пережили самоубийственную атаку на французскую пехоту, произведенную с целью прикрыть отход остатков 38-й прусской бригады. Герберт был ранен в бедро — достаточно сильно, но жизнь его находилась вне опасности — а на Вильгельме вообще не было ни царапины. О том, что их дети живы, Бисмарк поспешил написать Иоганне, здоровье которой по-прежнему оставляло желать лучшего. Теперь его занимали мысли о том, получат ли сыновья награды. Если Герберт не будет удостоен ордена, заявлял Бисмарк, сам он никогда больше не оденет свои. В конечном счете старший сын получил Железный крест 1-го класса, младший — 2-го.
18 августа при Гравелотте уже сам Бисмарк, сопровождая короля, попал в зону сильного артиллерийского огня противника. В своих письмах он критиковал тактику прусских войск — массовые атаки в лоб сильных французских позиций, приводившие к огромным потерям в собственных рядах.
Сам Бисмарк чувствовал себя отлично. Война словно придала ему свежие силы. Если весной он довольно тяжело болел (Иоганна говорила, что хуже ее муж чувствовал себя только в 1860 году, когда находился на грани жизни и смерти), то в августе мог целые дни проводить в седле, а ночами спал так же крепко, как в молодости[410].
Уже в последних числах августа после ряда кровопролитных сражений половина французской армии под командованием Базена оказалась окружена в Меце, а другая половина — во главе с самим императором — фактически прижата к бельгийской границе в районе Седана. Сражение при Седане началось в предрассветные часы первого осеннего дня. Его открыла мощная канонада германской артиллерии, за которым последовало концентрическое наступление немецких корпусов. И, хотя первые их атаки были отражены, исход битвы был вполне ясен большинству его участников. Бисмарк, стоявший рядом с королем, Мольтке и Рооном на высотах Френуа, наблюдал за ходом событий.
К вечеру сражение превратилось в элементарное избиение германской артиллерией окруженных и сгрудившихся на ограниченном пространстве частей неприятеля. Началась массовая сдача в плен французских солдат. В половине пятого над руинами Седана появился белый флаг.
В половине седьмого вечера Наполеон прислал офицера с заявлением о капитуляции. Вильгельм согласился начать переговоры и назначил ответственным лицом Мольтке. С французской стороны переговоры вел командующий, генерал Вимпффен, с немецкой к Мольтке присоединился Бисмарк, без которого шеф генерального штаба предпочел бы обойтись. Французам были поставлены весьма жесткие условия: армия сдается в плен со всем оружием и амуницией. Вимпффен попробовал торговаться, изображал готовность продолжить сражение на рассвете, однако Мольтке прекрасно чувствовал ситуацию и был непреклонен: «Вы не сможете драться. Впрочем, перемирие истекает в 4 часа утра, и я прикажу войскам вновь открыть огонь»[411].
Бисмарк попытался достичь компромисса, прошептав на ухо Мольтке несколько слов; как сказал один из свидетелей этой встречи с французской стороны, «мне показалось, что между господином Бисмарком и генералом Мольтке существовала некая разница во взглядах; если первый был в принципе не прочь завершить войну, генерал стремился ее продолжить»[412].
И действительно, с политической точки зрения канцлер не видел особых преград для заключения мира — Франция потерпела поражение и уже не в состоянии была мешать объединению Германии, переговоры о котором с южногерманскими государствами должны были вскоре начаться. Мольтке же рассуждал с военной точки зрения — враг еще не разгромлен окончательно, значит, кампания не завершена. В конечном счете, здесь, на поле брани, а не на паркете дипломатических салонов, решающее слово должно оставаться за ним. Единственное, чего удалось добиться Вимпффену — продления перемирия до 9 часов утра.
Следующим к пруссакам явился сам император, который надеялся добиться лучших условий капитуляции. Он настаивал на встрече с королем, однако Бисмарк был непреклонен: свидание монархов возможно только после подписания капитуляции. Заодно канцлер поинтересовался возможностью начать мирные переговоры. Наполеон III заявил, что, будучи пленником, не вправе говорить от имени Франции. После этого Бисмарк в значительной степени утратил интерес к императору и не стал мешать военным ставить те условия, которые они считали нужными.
«Я нашел его в бедной крестьянской хижине около наших форпостов сидящим в полной униформе на деревянном стуле в ожидании встречи с королем, — писал Мольтке домой об этих событиях. — Он был спокоен и полностью покорился своей судьбе. Вскоре после этого наши условия капитуляции были без дальнейших проволочек подписаны несчастным Вимпффеном. (…) На следующее утро под проливным дождем долгая вереница повозок под эскортом эскадрона гусар двигалась по шоссе (…). Граф Бисмарк наблюдал за ней с одной стороны улицы, я — с другой, пленный император поприветствовал нас, и отрезок мировой истории ушел в прошлое»[413].
Бисмарк, со своей стороны, относился к пленному монарху с подчеркнутой вежливостью. Именно с Наполеоном он планировал начать мирные переговоры. Действительно, казалось, что теперь кампания должна завершиться. Половина регулярной французской армии была уничтожена, половина блокирована в Меце. Разрозненные подразделения, которыми все еще располагало правительство империи, не представляли для немцев серьезной угрозы. Однако события развивались вопреки известной практике кабинетных войн.
4 сентября в Париже произошла революция, покончившая с властью Бонапарта. Было сформировано «правительство национальной обороны» во главе с генералом Трошю. Прусское политическое руководство на некоторый момент оказалось в растерянности, не зная, кто является легитимным правителем Франции: пленный Наполеон или парижские республиканцы? Правительство национальной обороны было готово заключить мир, но без всяких аннексий и контрибуций — в противном случае его дни были бы скоро сочтены. Уже 6 сентября новый министр иностранных дел Жюль Фавр официально заявил, что его страна «не уступит ни дюйма своей земли и ни одного камня своих крепостей»[414]. Это было заявление, которое фактически закрывало путь к скорому миру.
В Германии же все большую популярность приобретало требование аннексии Эльзаса и Лотарингии, северо-восточных провинций Франции, которые были двумя веками ранее отторгнуты у Священной римской империи германской нации. Это требование поддерживали, во-первых, представители национального движения, требовавшие восстановить историческую справедливость. Во-вторых, на аннексии настаивали военные, полагавшие, что тем самым удастся создать естественный оборонительный барьер против дальнейших французских атак. По словам Морица Буша, уже в августе «все немцы смотрели на занятую нами страну как на свое будущее владение»; раздавались даже призывы аннексировать французскую территорию вплоть до Марны