Роон остался одним из немногих политических сподвижников Бисмарка, с которым его связывала крепкая личная дружба. После отставки канцлер направил ему письмо, ставшее настоящим криком души одинокого человека: «Ваша отставка сделала меня одиноким. (…) На службе вокруг меня воцаряется пустота, чем дальше, тем в большей степени. Старые друзья умирают или становятся врагами, а новых уже не приобретаешь»[471]. В окружении Бисмарка оказывалось все больше лояльных исполнителей и все меньше самостоятельных, думающих людей, все больше приспособленцев и все меньше сподвижников. Надеждой «железного канцлера» стал в этот период его старший сын Герберт, который в 1873 году поступил на службу в министерство иностранных дел и работал в качестве личного помощника своего отца.
В том 1872 году Бисмарк провел реформу, окончательно поссорившую его с остэльбским юнкерством. На рассмотрение прусского ландтага был вынесен законопроект о реформе местного самоуправления, в соответствии с которым административные полномочия юнкеров были фактически ликвидированы и переданы в руки государственных чиновников. Ликвидация старых, оставшихся еще с феодальных времен порядков оказалась весьма болезненной для остэльбского дворянства, привыкшего единовластно распоряжаться в своих владениях. Если нижняя палата прусского ландтага приняла законопроект, то верхняя — «палата господ», куда входили в основном представители юнкерства — намертво заблокировала его. Правительству пришлось прибегнуть к беспрецедентной мере: король за один раз назначил в «палату господ» 24 новых члена, полностью лояльных ему. Благодаря этому удалось получить необходимое большинство.
В ответ на взрыв возмущения Бисмарк отдал органам местной власти распоряжение полностью лишить консерваторов административной поддержки на предстоящих выборах в прусский ландтаг и рейхстаг. Результат не замедлил сказаться: в прусском ландтаге, например, они потеряли 86 мандатов — почти три четверти от своего прежнего представительства. Конфликт между Бисмарком и его консервативными противниками достиг своей высшей точки летом 1875 года, когда «Крестовая газета» опубликовала серию статей, в которой обвинила канцлера в личном обогащении за счет сотрудничества с либералами. Оскорбленный глава правительства спустя некоторое время выступил в рейхстаге с призывом бойкотировать издание.
В ответ большая группа влиятельных консерваторов опубликовала декларацию, в которой полностью поддержала позицию своего печатного органа. Это затронуло Бисмарка особенно болезненно, поскольку среди подписавших документ было немало его прежних личных друзей. В качестве примера можно назвать Райнхольда фон Тадден, брата Марии. Даже нежные чувства к усопшей, которые Бисмарк сохранил до глубокой старости, не удержали его от того, чтобы отправить старинному приятелю письмо, составленное в настолько жестких выражениях, что любые личные контакты между ними становились невозможны. Судя по всему, канцлер был в очередной раз глубоко задет «предательством» своих прежних сподвижников, многие из которых, в свою очередь, считали его самого предателем консервативных ценностей и идеалов.
Разрыв со старыми друзьями оказался настолько болезненным, что Бисмарк и спустя долгие годы не мог относиться к нему спокойно. В своих мемуарах он посвятил этим событиям целую главу. «Для нервов человека в зрелом возрасте, — писал Бисмарк, — является тяжким испытанием внезапно порвать прежние отношения со всеми, или почти всеми, друзьями и знакомыми. Мое здоровье было к тому времени уже давно подорвано не лежащими на мне обязанностями, а непрерывным сознанием ответственности за крупные события, при которых будущее отечества стояло на карте. (…) Изнуряет не работа, а сомнения и чувство чести, ответственность, которая не может опираться ни на что, кроме собственного убеждения и собственной воли, как это резче всего имеет место именно при важнейших кризисах. Общение с людьми, которых считаешь равными себе, помогает преодолевать такие кризисы; и если это общение внезапно прекращается и притом по мотивам скорее личным, чем деловым, скорее из зависти, чем из честных мотивов, а поскольку они являются честными, то совершенно банальны; если ответственный министр внезапно бойкотируется всеми своими прежними друзьями, если с ним обращаются, как с врагом, и он со всеми своими размышлениями остается в одиночестве, то это обостряет воздействие служебных забот на его нервы и его здоровье»[472]. Тем не менее, канцлер сознательно использовал конфликт для того, чтобы обострить противоречия в стане самих консерваторов и склонить к большей уступчивости тех, кто не хотел разрыва с правительством.
Парламентские выборы 1874 года завершились триумфом для национал-либералов. В рейхстаге нового созыва они получили 155 мест из 397. Столь мощную фракцию больше не удастся сформировать ни одной партии за всю историю Второй империи. Однако значительно усилила свое представительство и партия Центра — число ее депутатов выросло в полтора раза, с 60 до 91 человека. Вновь избранному парламенту пришлось иметь дело с весьма сложной проблемой — военным законопроектом. Борьба вокруг него стала одним из центральных событий внутренней политики 1870-х годов.
Разработка нового законопроекта, который должен был наконец урегулировать висевший в воздухе с 1860-х годов вопрос о порядке утверждения военных расходов, началась еще в 1872 году. Военное министерство настаивало на том, чтобы численность армии мирного времени была зафиксирована на неопределенный срок (так называемый «этернат»). Фактически это лишало рейхстаг возможности оказывать серьезное влияние на размер военных расходов. Поскольку последние составляли больше трех четвертей от всех общеимперских расходов, такое решение наносило серьезный ущерб бюджетному праву рейхстага. На такое ограничение возможностей парламента национал-либералы были не готовы пойти.
Бисмарк был не заинтересован в принятии этерната, поскольку это лишило бы его одного из немногих рычагов давления на военных. Однако он предпочел под предлогом болезни на первый порах самоустраниться от происходящего. В результате бурных парламентских дискуссий в феврале-марте 1874 года ситуация зашла в тупик: ни военные, ни парламентарии не хотели уступать. На горизонте забрезжил призрак нового «военного конфликта».
Только в этот момент канцлер вступил на сцену. Двум депутатам, посетившим его в конце марта, он заявил: «Здесь, в рейхстаге, эти господа, которые избраны моим именем и от которых избиратели хотят, чтобы они поддерживали немецкую имперскую политику, чтобы они вместе со мной противостояли нашим общим врагам, эти господа считают возможным отойти от этого тогда, когда они этим якобы вступают в противоречие со словами, которые были ими сказаны в другом месте, в другое время и при других обстоятельствах. Мне не может нравиться такое положение вещей, я не могу рисковать моей европейской репутацией. Как только я буду в состоянии писать, я подам в отставку. Такому положению вещей, какое вредит высшим интересам империи, должен быть положен конец так скоро, как возможно. И для этого есть лишь два средства: либо моя отставка, либо роспуск рейхстага»[473]. Жесткая позиция должна была склонить к компромиссу колебавшихся национал-либералов. В первых числах апреля на переговорах между канцлером и лидером Национал-либеральной партии был достигнут компромисс — срок действия закона был определен в семь лет (так называемый «септеннат»). 20 апреля военный закон был принят рейхстагом.
Этот компромисс не устроил полностью ни одну из сторон; военные и император пошли на него с большой неохотой, национал-либералы оказались на грани раскола. Уже современники расценивали произошедшее как их поражение. Лидер прогрессистов Ойген Рихтер обвинял национал-либералов в том, что они «поступились конституционными правами народа», и называл принятие септенната своим «первым парламентским поражением в серьезном вопросе»[474]. Многие историки также весьма критически оценивали достигнутый компромисс. По мнению историка Михаэля Штюрмера, септеннат «установил масштабы, в которых должно было происходить дальнейшее развитие взаимоотношений буржуазного конституционного государства и доиндустриальных властных элит»[475]; бюджетному праву рейхстага «были выбиты зубы»[476]. Зато Бисмарк смог продемонстрировать свою необходимость обеим сторонам конфликта и, по сути, добиться поставленной цели.
Горечь от вынужденного компромисса в военном вопросе либералам несколько смягчило принятие закона о прессе, которое произошло практически параллельно, в мае 1874 года. По сравнению с существовавшими ранее правовыми нормами этот закон означал существенный шаг вперед, в сторону либерализации. К примеру, был отменен обязательный залог для издателей газет. Конфискация тиража была возможна только в строго оговоренных случаях. Хотя в руках государства оставались определенные рычаги воздействия на неугодные издания, в целом закон оказался одним из наиболее либеральных в мире. Достаточно точным является название, которое дала этому законодательному акту Светлана Валерьяновна Оболенская — «закон о свободе прессы»[477].
Сам Бисмарк, однако, вполне мог не пережить своей политической победы. 13 июля 1874 года, когда канцлер находился на отдыхе в Киссингене, на него было совершено очередное покушение. Нужно сказать, что назревало нечто подобное уже довольно давно. Письма с угрозами, по большей части анонимные, уже давно стали для главы правительства чем-то совершенно обыденным, на что даже не стоило обращать внимание. И вот теперь молодой католический подмастерье по фамилии Кульманн решил подкрепить слова делом, выстрелив в Бисмарка из револьвера. Канцлер отделался легким ранением и получил в свои руки прекрасный повод для очередного ужесточения борьбы с политическим католицизмом. Явная связь мотивов покушения с Культуркампфом позволила Бисмарку использовать эту историю для борьбы со своими политическими оппонентами. «Отпихивайте этого человека сколько угодно! Он все равно цепляется за подолы ваших сутан!» — заявил глава правительства в парламенте вскоре после покушения