А в наличии таких устремлений Бисмарк не сомневался. «У нас не остается никаких сомнений в том, что любое правительство, к какой партии оно бы ни относилось, будет считать реванш своей главной задачей, — писал он в начале 1873 года. — Речь может идти лишь о том, какое время понадобится французам для того, чтобы реорганизовать свою армию или свои союзы настолько, чтобы поверить в то, что пришло время возобновить борьбу. Как только этот момент настанет, любое французское правительство будет вынуждено объявить нам войну»[519]. Сохранить Францию слабой — еще одна важная задача, которую он преследовал в своей деятельности.
К тому же довольно скоро выяснилось, что жупел «внешней угрозы» великолепно подходит для решения целой гирлянды внутриполитических проблем и оказывает буквально наркотическое воздействие на общественное мнение и значительную часть оппозиции. На побежденную Францию была наложена огромная контрибуция, до ее уплаты германские войска оставались на территории республики. Однако вскоре выяснилось, что необходимость выплаты 5 миллиардов не стала для Парижа тем смертельным ударом, на который рассчитывал «железный канцлер». Не в последнюю очередь благодаря общенациональному подъему контрибуцию удалось выплачивать не только в оговоренные сроки, но даже опережающими темпами. Поэтому Бисмарк стремился не допустить увеличения роли Франции на международной арене всеми доступными ему способами.
Уже в 1871 году, сразу же после победы, раздались первые угрозы «железного канцлера» по отношению к побежденной соседке. Картина быстрого восстановления поверженного врага была для него нестерпима. Первенствующее место в их списке занимала, естественно, угроза новой войны — хотя вопрос о том, насколько серьезно Бисмарк относился к возможности ее реализации, до сих пор остается дискуссионным. В июне 1871 года, когда граф Вальдерзее отправлялся в Париж в качестве немецкого поверенного в делах, Бисмарк напутствовал его словами о том, что он «не станет слишком долго ждать», а нанесет удар сразу же, как только будет уверен в том, что французы готовятся к новой войне. Немного позже, 27 августа, он писал тому же лицу: «Если обстоятельства во Франции станут сомнительными, мы не станем ждать французского нападения»[520].
Рейхсканцлер считал достаточно высокой вероятность возможности войны с западным соседом в обозримом будущем и стремился встретить ее во всеоружии, используя как дипломатическое окружение, так и прямые угрозы в адрес Франции. При этом вся ответственность за обострение отношений, естественно, сваливалась на западную соседку, — как говорил Бисмарк русскому послу, новая республика «постоянно кричит о реванше, и именно это делает невозможным нормальные отношения двух стран»[521].
Несмотря на нормализацию дипломатических отношений осенью 1871 года, германо-французские кризисы различного масштаба вспыхивали с завидной частотой. Определенное время в начале 1870-х годов циркулировали слухи о том, что республика сочтет более дешевым начать новую войну, чем выплачивать всю контрибуцию. «Враждебность Франции обязывает нас к тому, чтобы она была слабой (…). Наша потребность заключается в том, чтобы Франция оставила нас в покое, и мы должны не допустить того, чтобы французы, если они не захотят сохранить мир с нами, нашли себе союзников. Пока таковых нет, французы нам не опасны. (…) Французской республике будет очень тяжело найти монархического союзника против нас», — писал Бисмарк Арниму 20 декабря 1872 года[522]. Стремясь надолго сделать Францию «несоюзоспособной», «железный канцлер» противился всем планам реставрации монархии в этой стране. Поэтому «железный канцлер» стремился поддержать Тьера — республиканца, который к тому же, на его взгляд, стремился к миру и резко негативно воспринял в мае 1873 года приход к власти нового президента Мак-Магона, при котором активизировалась угроза монархической реставрации в стране.
2 июня 1873 года Бисмарк писал командующему оккупационными войсками Мантойфелю: «Без сомнения, для нас политическая ситуация в результате этой замены ухудшилась; уже сегодня заметны удовлетворение и ободрение наших открытых противников и дружественных нам правительств»[523]. Особенно сильной угроза монархической реставрации во Франции стала осенью 1873 года. «Республика и внутренние неурядицы — лучшая гарантия мира» — напутствовал Бисмарк Гогенлоэ, назначенного в 1874 году послом во Франции[524]. Смещение его предшественника, Арнима, было связано во многом с тем, что последний вопреки инструкциям главы правительства поддерживал французских монархистов, полагая, что монархическому режиму будет легче примириться с Берлином.
Задача ослабления Франции — в первую очередь, путем дипломатического давления и изоляции — серьезно осложнялась тем, что все крупные европейские державы выступали за ее возвращение в систему «равновесия сил». Поэтому цель, которую ставил перед собой «железный канцлер», оказалась недостижимой. Другое дело, что она далеко выходила за рамки обеспечения национальной безопасности Германии и в большей степени способствовала усилению позиций страны на континенте.
Понимал ли это сам Бисмарк? Очевидно, что понимал. Объясняя причины его жесткого давления на Францию, нельзя не упомянуть о том, что внутренняя и внешняя политика Германской империи были тесно связаны друг с другом. Рассматривая их по отдельности, мы тем самым делаем неизбежное упрощение, однако в то же время не должны забывать о том, что реальной границы между ними не существовало. Многие внешнеполитические акции Бисмарка объяснялись в значительной степени потребностями внутреннего характера. Прекрасным примером может послужить обострение отношений с Францией, произошедшее накануне январских выборов в рейхстаг 1874 года.
Поводом для него послужило зачитанное в церквах и опубликованное в печати 3 августа 1873 года пастырское послание епископа города Нанси Фулона, призывавшее верующих молиться о воссоединении Эльзаса и Лотарингии с Францией. Послание было зачитано также и в некоторых приходах Эльзаса-Лотарингии. В ответ Бисмарк 3 сентября потребовал у французского правительства наказать епископа и позаботиться о предотвращении подобных инцидентов в будущем.
Министр иностранных дел Третьей республики герцог Брольи, в свою очередь, ответил, что не располагает рычагами давления на духовенство, а само послание не носило агрессивного характера и является в определенной мере лишь «выражением чувств». Кроме того, французские власти заявили, что в частном порядке епископу уже высказано неодобрение, а само правительство решительно осуждает подобные выступления. Однако в течение всей осени Бисмарк наращивал давление на Париж, сопровождавшееся шумной газетной кампанией внутри Германии. 16 октября Арним по настоянию канцлера вновь встретился с Брольи, сказав, что Германия сможет жить в мире лишь с такой Францией, которая признает современную политическую обстановку как данность, не подлежащую ревизии. «Ситуация напоминает в действительности больше перемирие, по отношению к которому Франция считает себя вправе разорвать его в первый удобный момент» — заявил Арним Брольи, и Бисмарк сделал на полях его донесения пометку «Правильно»[525].
На руку Бисмарку играли выступления еще ряда епископов с антигерманскими заявлениями и реваншистская кампания во французской прессе. 30 октября «железный канцлер» через Арнима объявил, что немецкое правительство не будет медлить с войной до наступления выгодного для врага момента и что единогласное мнение делового мира — война лучше, чем постоянная ее угроза[526]. Он потребовал принятия незамедлительных мер против епископа Нанси и антигермански настроенной прессы. Под германским давлением французское правительство, действительно, пошло на ряд мер, потребовав от французских епископов и прессы осторожности и сдержанности.
Разумеется, свою роль играли и внешнеполитические соображения. Жестким давлением на французское правительство Бисмарк планировал ослабить его позиции и блокировать возможный монархический переворот. Аналогичные соображения играли свою роль и в рамках более масштабного кризиса, разразившегося год спустя — так называемой «военной тревоги».
В начале 1875 года в Петербург с особой миссией был направлен прусский дипломат Йозеф Мария фон Радовиц-младший. Формально он должен был временно замещать заболевшего германского посла в Петербурге. «Миссия Радовица» остается одним из самых загадочных эпизодов внешней политики Второй империи, поскольку о ней сохранилось не так много документальных свидетельств. Существует предположение, что Радовиц предложил Горчакову достаточно далеко идущее соглашение, которое обеспечивало бы России свободу рук на Балканах, а Германии — на западных рубежах. Сам Бисмарк незадолго до этого сделал примерно такое же предложение российскому послу в Лондоне графу Шувалову, известному своей прогерманской ориентацией: Германия готова «следовать русской политике на Востоке, если получит от России поддержку на Западе»[527]. Другая интерпретация подразумевает более скромные задачи — стимулирование активной политики России на южном направлении.
Российское руководство, опасаясь утратить свободу маневра, отвергло подобные инициативы. Остается не вполне понятным, чего именно добивался Бисмарк. Было ли его предложение вполне серьезным или он просто хотел предпринять весьма смелый зондаж, своеобразную разведку боем, в ходе которой предполагалось установить, как далеко зашло наметившееся в 1874 году австро-русское сближение и насколько Россия готова защищать позиции Франции в Европе? Второе предположение представляется весьма вероятным, особенно в свете последовавших вскоре событий.