«Хотя Бисмарк держал нити в своих руках, он предоставил участникам высокую степень свободы в ведении переговоров» — характеризует политику канцлера Эрнст Энгельберг[563]. Председательствовавший на пленарных заседаниях, Бисмарк заботился о том, чтобы обсуждение было по возможности четким и конструктивным, а все спорные вопросы решались в ходе двусторонних переговоров. В течение месяца Берлинский конгресс завершил свою работу. Его итогом стала существенная ревизия Сан-Стефанского мира. В частности, вместо единой «большой Болгарии» создавалось два территориальных образования, лишь одно из которых пользовалось практически полной независимостью, а второе получило не более чем широкую автономию в рамках Османской империи. Это был классический компромисс, при котором каждому пришлось идти на уступки и никто в конечном счете не был полностью доволен достигнутым результатом.
Исключение, пожалуй, составлял лишь Бисмарк, который смог привести Восточный кризис к благополучному завершению. В течение каких-то трех лет он благодаря событиям на Балканах превратился в глазах всей Европы, как писал Лотар Галл, из нарушителя спокойствия в его гаранта[564].
Берлинский конгресс, помимо всего прочего, знаменовал важную веху в истории европейской дипломатии. «Европейский концерт», давший сбой в середине XIX века, был восстановлен. Великие державы вновь придерживались принципов Венской системы. Сама система, впрочем, была довольно сильно модифицирована; не случайно применительно к рубежу XIX–XX веков иногда говорят о «Венско-Берлинской системе». Трудно согласиться с Винфридом Баумгартом, характеризовавшим конгресс как «последнюю большую манифестацию Европейского концерта»[565]. Как и в 1820-е годы, как только правила игры устоялись, нужда в «больших манифестациях» отпала.
Однако «железному канцлеру» не удалось избежать упреков. В первую очередь они прозвучали со стороны Петербурга. Российские политики и общественное мнение обвиняли Бисмарка в том, что он лишил страну плодов ее победы и не оказал российской дипломатии ту поддержку, на которую она была вправе рассчитывать. Насколько оправданными были эти упреки, сказать сложно. «Железный канцлер» действительно не оказывал никакого предпочтения интересам России перед интересами других участников конгресса — что, впрочем, вполне соответствовало взятой им на себя роли «честного маклера». Тем не менее, упрекать его в том, что он встал на сторону Лондона и Вены, как это делала российская пресса, довольно затруднительно. Однако германо-российские отношения существенно ухудшились.
К этому добавлялась личная неприязнь, прочно установившаяся между Бисмарком и Горчаковым. Российский канцлер считал необходимым искать сотрудничества с Францией, заявляя, что Союз трех императоров фактически прекратил свое существование. Бисмарк в то же время писал: «Горчаков — это несчастье как для России, так и для ее друзей; все усилия последних недостаточны для того, чтобы исправить последствия его глупости. (…) Князь Горчаков продемонстрировал прекрасные способности вызывать недоверие друзей и дразнить врагов, не имея средств для борьбы с ними. Во Франции он просил милостыню, с Австрией вел себя неумело, а по отношению к нам — высокомерно»[566].
В начале 1879 года между двумя странами вспыхнула настоящая экономическая война, когда германские власти под предлогом карантина против чумы запретили ввоз скота из России. Проблемы в отношениях двух стран имели, впрочем, более глубокие корни; ощутимое охлаждение ощущалось еще с середины 1870-х годов. В Петербурге не хотели мириться с германской «полугегемонией» в центре континента. Более того, российское руководство ожидало, что немцы будут играть роль младшего партнера, отдающего приоритет интересам восточной соседки. «Россия повела себя по отношению к своему единственному другу, Германии, как азиатский деспот, считающий, что его слуга недостаточно быстро прибежал» — жаловался Бисмарк в сентябре 1879 года[567].
Имперский канцлер все в большей степени склонялся к сближению с Австро-Венгрией. В чем заключалась причина такого, на первый взгляд, парадоксального решения? Ведь сам Бисмарк несколько десятилетий назад предостерегал от того, чтобы связывать себя с дунайской монархией слишком тесными узами. Однако сейчас ситуация изменилась. На Россию, не желавшую и слышать о возобновлении «союза трех черных орлов», следовало оказать давление. Одновременно соглашение с Веной могло стать той «синицей в руках», которая, по меньшей мере, гарантировала Германию от полного окружения враждебным альянсом.
Представления о реальности такого окружения, действительно, были широко распространены среди германской правящей элиты. Чаще всего вспоминали опыт Фридриха Великого, вынужденного в ходе Семилетней войны противостоять коалиции континентальных держав в составе Франции, Австрии и России. Эта «коалиция Кауница» была худшим вариантом, которого следовало избегать в первую очередь. Союз с Австрией позволял предотвратить такой негативный сценарий и, более того, оказать давление на Россию.
Нельзя сбрасывать со счетов и того обстоятельства, что к союзу с Австрией Бисмарка толкали многие группы интересов внутри страны. Идея сближения с «братьями по крови» была в высшей степени популярной во всех кругах немецкого общества. На союзе настаивали и военные, которые уже давно исходили из неизбежности войны на два фронта — против Франции и России — и считали необходимым иметь хотя бы одного надежного союзника. В такой ситуации сближение с Веной приобретало для «железного канцлера» большое внутриполитическое значение.
События начали стремительно развиваться в августе 1879 года, когда Берлина достигли слухи о возможной отставке Андраши. Не желая терять давнего и надежного партнера, Бисмарк немедленно предложил своему австрийскому коллеге встретиться в Гаштейне, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию и перспективы сотрудничества двух стран. Однако еще до того, как эта встреча состоялась, очередной ход сделала российская дипломатия. 15 августа Александр II отправил своему дяде, германскому императору, личное послание, вошедшее в историю под именем «письма-пощечины». Название вполне точно отражает содержание текста. Российский император упрекал своего немецкого родственника в неблагодарности, жаловался на Бисмарка и завершал послание многообещающей фразой: «Последствия могут иметь опустошительный характер для обеих наших стран»[568].
Хотя Бисмарк не желал полного разрыва с Россией, «письмо-пощечина» пришлось ему как нельзя более кстати. Вильгельм, традиционно питавший симпатии к российскому императорскому дому, не желал и слышать о соглашении с Веной, носящем явный антироссийский характер. Теперь Бисмарк мог заявить: «С Австрией у нас больше общего, чем с Россией. Наше немецкое родство, исторические воспоминания, немецкий язык, интерес венгров к нам — все это способствует тому, что союз с Австрией в Германии популярнее и, возможно, устойчивее союза с Россией»[569].
27–28 августа 1879 года прошла встреча Бисмарка с Андраши в Гаштейне. Оба государственных деятеля договорились о подписании оборонительного союза. При этом австрийский дипломат настаивал на том, что союз должен иметь исключительную направленность против России. На первый взгляд это делало договор не слишком равноправным, поскольку конфликта с империей Романовых следовало опасаться, в первую очередь, Австро-Венгрии. В случае германо-французской войны Вена не обещала ничего большего, чем благожелательный нейтралитет. Однако на самом деле это условие всецело отвечало интересам Бисмарка.
«Железный канцлер», как и военные круги, не опасался войны с изолированной Францией; гораздо страшнее представлялся ему конфликт с участием России, в котором, в соответствии с планируемым договором, Австро-Венгрия обязалась принять участие. Кроме того, договор фактически исключал возможность сближения Вены и Парижа. Суть расчетов Бисмарка весьма метко описал посол в Петербурге Швейниц, говоривший: «Только верхом мы были столь же велики, как русский гигант, и Австрия должна была стать нашей лошадью. Князь хотел скакать на ней, а не вступать в брак»[570].
Сам Бисмарк был бы не против пойти на более масштабное сближение. У него возникла идея формирования долговременной договорной структуры, напоминавшей Германский союз в его лучшие годы. Однако в Вене пойти навстречу в этом вопросе были не готовы, опасаясь превращения в германского сателлита.
Бисмарку предстояло решить еще одну нелегкую задачу — убедить в необходимости подписания альянса своего монарха. В начале сентября Вильгельм встретился со своим российским племянником в приграничном городке Александрово, где российский император полностью отказался от своих недавних слов. Добрые отношения двух монархов были восстановлены, эффект «письма-пощечины» в значительной степени утрачен. «Железному канцлеру» пришлось использовать все имевшиеся в его руках рычаги, чтобы убедить Вильгельма в своей правоте.
«Россия будет сохранять мир, если она будет знать, что немецкие державы едины в своем намерении обороняться и лишены каких-либо агрессивных планов. Однако, если это единство не будет осуществлено, она в обозримом будущем нарушит мир» — писал Бисмарк еще в конце августа из Гаштейна, одновременно подчеркивая, что планируемое соглашение не создаст препятствий для восстановления Союза трех императоров, если на то будет воля Петербурга[571]. За этим последовала целая череда меморандумов и докладных записок, в которых канцлер аргументировал необходимость сближения с Австрией и в красках описывал «русскую угрозу»: «Союз трех императоров, направленный на проведение консервативного и мирного курса, остается идеальной целью политики (…). Однако он возможен только в случае, если ни один из трех участвующих в нем монархов не стремится к завоеваниям за счет д