м Дине Мориарти, об отце, которого мы так никогда и не нашли, я думаю о Дине Мориарти»[114].
Истина в том, что Дин – это другой человек; не Я как другой, не весь этот флер на манер Рэмбо, но просто: другой. Имя другому – Нил Кэссиди, они с Керуаком были друзья не разлей вода, и многие путали их, всерьез полагая, что Джек – это Нил, а Нил – это Джек. На деле это было ошибкой, и никто не понимал этого лучше самого Джека Керуака. Нил был красавец, подлинный мачо, любимец женщин и, куда же без этого, мужчин, перекати-поле, скиталец-гуляка, преступник, сорвиголова, а вместе писатель, чудесный рассказчик, пленительный собеседник с извечной присказкой: Just enjoy it… Нет, и Керуак был красавцем, в этом легко убедиться. Он тоже был писателем – еще каким, мы знаем это, уж посильнее Кэссиди. Но вместе с тем Джек был застенчивым, робким и благовоспитанным юношей, католиком и маменькиным сыночком, что, несмотря на все его дюжие бравады и эскапады, всегда проявлялось в его литературе и образе жизни. Они были разные, эти двое, и вот почему: Джек хотел быть революционером, но на деле оставался традиционалистом; Нил никогда не был традиционалистом и вряд ли мог бы выговорить это слово, но он был революционером – в быту, в повседневности, здесь и сейчас, живя от срыва до срыва без целей и средств, без идолов и фантазий.
Пару слов о Ниле Кэссиди. Он родился в 1926 году в Солт-Лэйк-Сити, штат Юта. Его родители рано разошлись, отец сильно пил, как знакомый нам старый Жестянщик. Как водится, Нил рос на улицах. В четырнадцать лет он угнал свою первую машину, так полюбив это дело, что к совершеннолетию (в той стране это 21, а не 18, но всё равно впечатляет) наугонял их порядка пяти сотен. Это осмысленный образ: Нил Кэссиди – человек-кентавр, человек-машина, движущийся так быстро и неуловимо, что вместо ступней у него отросла пара тысяч колес… Его неоднократно арестовывали, он отсидел несколько сроков, когда в 1946 году объявился в Нью-Йорке со своей молодой женой Лу-Энн, где и сошелся с битниками, сдружился с Джеком, завел гомосексуальную интрижку с Алленом, которая стоила последнему многих и многих нервов[115], и так далее.
Но главное в жизни Кэссиди – не Джек и не Ален, даже не множество его жен и подружек, но, конечно, дорога – движение, бегство, езда. В этом смысле Нил – настоящий американец, всегда находящийся в пути, этакий ковбой, пионер, старатель, герой фронтира. Пожалуй, нет категории более важной для становления специфической американской культуры, чем непрестанное пересечение пространства, образ которого так ярко явлен в Ниле и его персонификации Дине Мориарти.
Теорию фронтира выдвинул знаменитый американский историк Фредерик Джексон Тернер. По сути, фронтир – это подвижная граница, отделяющая освоенные земли от неосвоенных. Так, вся американская история, по Тернеру, представляет собой движение фронтира – движение на запад, в котором непрестанное отодвигание границы служит главным условием развития у поселенцев базовых политических, экономических, социальных структур. По этой схеме, вся американская история получает преимущественно динамическую трактовку – ни дня без движения, ибо жизнь этой культуры вся состоит в преодолении границы. Никакой оседлости, которая свойственна европейцам, существующим в замкнутых территориях, – дикий мир за чертой постоянно манит вперед, к новым землям, новым завоеваниям, а может быть, к чудесам (таким, к примеру, как феномен золотой лихорадки).
Так американская история изначально противопоставляет движение оседлости и стремится выстраивать свое развитие на первом факторе вопреки второму: «Если мы ограничим свое внимание только Атлантическим побережьем, то здесь перед нами предстают знакомое явление эволюции институтов на ограниченной территории, например в форме возникновения представительного управления; дифференциации простых структур колониального управления в сложные органы; прогрессивного развития от общества примитивного производства, не имевшего разделения труда, до промышленной цивилизации. Но в дополнение к этому в каждом районе Запада, куда доходил процесс экспансии, повторялось одно и то же – там происходила эволюция. Таким образом, американское развитие демонстрировало не только восходящее движение в виде сплошной линии, но и возврат к примитивным условиям жизни на непрерывно продвигающейся вперед передовой черте поселения, а также развитие этих районов заново. Американское общественное развитие постоянно начиналось на территории фронтира снова и снова. Это вечное возрождение, эта текучесть американской жизни, эта экспансия на запад с ее новыми возможностями и непрекращающимся соприкосновением с простотой примитивного общества – всё это порождает силы, доминирующие в американском национальном характере»[116].
В пандан к этому (а вовсе не в противовес, как почему-то полагают некоторые) историк Джордж Пирсон выдвигает три ведущих фактора формирования американской нации, или фактор «трех М»: migration, mobility, movement (миграция, мобильность, подвижность). Всё указывает на то, что именно движение как самая общая категория играет ключевую роль в генезисе американской нации. А это значит, что такие фигуры, как Нил Кэссиди, только по недоразумению или в силу исторической слепоты могут считаться маргинальными. Совсем напротив, Кэссиди – это самый чистый, самый настоящий американец, в типаже которого с поразительной ясностью дана фундаментальная американская подвижность. Вся его жизнь есть один непрерывный фронтир: ему нельзя останавливаться, каждый день и каждый миг – это завоевание, будь то территории, будь то женщины, будь то какого-то нового опыта. Жизнь Нила Кэссиди – это жизнь в мобильности, поэтому Нил есть американец per se, доведенный отчасти природой, отчасти Керуаком до кристальной, экспериментальной, абсурдной репрезентативности.
У Керуака внешней мобильности его персонажей отвечает внутренняя мобильность повествовательной формы, эксплицированная в виде теории спонтанной прозы с ее девизом: First thought – best thought. Вот как теоретизирует Керуак, идеолог спонтанности: «Поскольку для чистоты речи время важно как ничто другое, язык наброска – ничем не прерываемый поток тайных личных идееслов из разума, будто выдуваешь импровизацию (как джазовый музыкант) на тему образа»; «Никаких точек разделяющих фразоструктуры и так уже произвольно усеянные липовыми двоеточиями и робкими обычно ненужными запятыми – но энергичное длинное тире размечающее ритм дыхания говорящего (словно джазовый музыкант набирает в легкие воздух между выдуваемыми фразами) – «мерные паузы которые суть нашей речи» – «границы звуков что мы слышим» – «время и как его нотировать» (Уильям Карлос Уильямс)»; «Не «избирательность» выражения, а следование свободным отклонениям (ассоциациям) разума в бескрайние импровизации морей мысли, плавание по морю английского языка без всякой дисциплины, если не считать естественных ритмов дыхания…»[117] Все языковые средства отданы на служение одному богу – имя ему движение. Сюда: бензедрин, потребляемый безостановочно, работающий, как бензин, как топливо – лекарств о-ускоритель; огромные рулоны бумаги для телетайпа, на которых печатается роман, чтобы не останавливаться на смену листов, но нестись по тексту вперед, без передышки – вперед.
Это наводит на мысль, что декларативное противостояние битников и Америки носит довольно-таки поверхностный и непоследовательный характер. Если присмотреться, то никакого противостояния нет, а если и есть, то не между битниками и Америкой, но скорее между Америкой и Америкой: подлинной Америкой мобильности и фронтира и фальшивой Америкой Бэббита, в которой ценность движения к новому опыту уступила цене успешной и благополучной жизни. В таком случае битники окажутся вовсе не маргиналами, а самыми настоящими консерваторами, ностальгирующими по подлинной Америке прошлого, уничтоженной новым коммерческим варварством, по Америке героев и старателей, кладущих свои жизни на поиски чуда, искателей нового человека, Нового Адама, который мог появиться только на этой дивной и девственной земле. Битники во главе с Нилом Кэссиди окажутся борцами не с Америкой, а за Америку – такую, которая виделась Уитмену, Эмерсону и Торо, светлую Америку новых смыслов, колыбель величественной цивилизации, очищенной от накипи и греха Старого Света.
Бит-поколение – это новый фронтир, в тех условиях, когда сам фронтир оказался в далеком прошлом, ведь уже к концу XIX века все земли были открыты, освоены, и более некуда было идти. В таком случае нужно переносить фронтир на новый уровень: нужно пускаться во внутреннее путешествие и завоевывать новые плоскости опыта, нужно переоткрыть Америку, переизобрести велосипед и увидеть-таки, что новый велосипед лучше старого, ибо он отсылает к исконному, более подлинному велосипеду – к велосипеду духа.
Битники – это первопроходцы Запада, родившиеся в тот век, когда всё оказалось открытым. Так, да не так: открытое, всё оказалось забытым под слоем фальшивых наносов постиндустриальной эпохи. И коль скоро человеческая жизнь, не только американская, всегда принимает вид этой игры открытия и сокрытия, оказывается, что никогда нельзя останавливаться: даже если все вокруг полагают, что открывать уже нечего, это тем более означает, что пора отправляться в путь – вокруг опять много таинственных мест, куда не ступала нога белого человека.
Так – не всхлипом, а взрывом – заканчиваются сумасшедшие пятидесятые. «Бродяги дхармы» – второй по важности текст Керуака, ибо он достраивает до целостности ту картину мира, которая широкими мазками была набросана в «На дороге» и пронизывала весь жизненный опыт ее автора. В этом же соотношении Джефи Райдер – это брат-близнец Дина Мориарти, точно такой же и в то же самое время совершенно другой. Если Дин Мориарти есть точка движения по миру культуры-цивилизации, то Джефи Райдер есть точка движения по миру природы, или того фантазма, который складывается в образ природы у культурного и цивилизованного человека. Вместе же они охватывают весь ландшафт человеческого универсума – так, что один герой пробегает по тем местам, по которым не пробегает другой, и наоборот. Там, где бродит Джефи Райдер, невозможно представить себе Дина Мориарти. Выходит, эти двое никогда не пересекутся, поэтому нужен третий – сам Джек Керуак, то есть Сал Парадайз в одном случае и Рэй Смит в другом, чтобы объять единственным всеохватным взором этот расколотый надвое мир.