[13]
Битов и архитектурный деконструктивизм (записки архитектора)
Эта история мне рассказана Андреем давно, а произошла она еще раньше. Андрей в то время был молодым и еще малоизвестным писателем, еще до знаменитой полемики в Литгазете, которую «страшный Владимир Ермилов» (один из самых влиятельных критиков в СССР, заслуживший прозвище «Громила советской литературы») неожиданно окончил словами «За Битова трех небитых дают». Так вот, вдруг звонят Андрею из «Большого дома» на Литейном и вежливый голос просит, если не трудно, зайти. Андрей приходит в ленинградское отделение КГБ, в надлежащий кабинет. Его встречает полковник и говорит ему, что приехавшие в Ленинград молодые американские писатели желали бы встретиться с ленинградским молодым писателем в непринужденной обстановке. Вы единственный писатель Ленинграда, владеющий английским языком. У нас к вам просьба пообедать с ними в ресторане. Деньги, естественно, мы даем, но с вами будет и наш человек, он и заплатит. Андрей согласился, почему бы не пообедать с американцами.
А. Великанов и А. Битов
Встретились, сели за стол, начался обед, и в самом начале американцы спрашивают Андрея, как он относится к советской власти. Андрей спокойно и обстоятельно отвечает им, дальше пошли разговоры о литературе, о поэзии, о том о сем.
На следующий день опять звонок из «Большого дома»: не могли бы вы к нам снова зайти? Андрей приходит. Вам вчера американцы задали заранее подготовленный провокационный вопрос о вашем отношении к советской власти. Наш сотрудник не может пересказать ваш ответ, не могли бы вы сами нам рассказать, по-русски конечно, как вы им ответили? Андрей рассказал по-русски. Полковник задумался надолго. А не могли бы вы это рассказать самому генералу? Пошли к генералу. Андрей опять рассказал. Генерал молчал. Видно было, как мысль шевелится в его голове. «Угу», – сказал он, и аудиенция была закончена.
Эта история очень характерна и для всего творчества Битова. Ведь на простые вопросы у него получаются очень непростые ответы. Ничего общего не имеющие с предполагаемым ответом читателя (да – нет). Это происходит от того, что он всегда сложно мыслит и прямой ответ его не устраивает, жизнь – сложнее, и ответ должен быть сложнее. Эта сложность жизни присутствует во всем его творчестве.
Я вспоминаю несколько страниц текста «Пушкинского дома», где описывается, как герой увидел свою любимую женщину. А как же меньше, это же сложнейшая история – увидеть в окно «ее»…
А как понять, отчего произошли русские революции – девятьсот пятого года, а также Февральская и Октябрьская? Да что понимать – мы ведь с детства знаем, что из-за экономического неравенства классов. Но это для Битова слишком просто. Жизнь сложнее! И он рассказал мне, что причиной революций была – необходимость сохранить Империю. И ведь сохранили, на целых семьдесят с лишним лет! Трансцендентно, мистически… А почему неправильно? Жизнь-то – сложна… Ну и как такое понять простому работнику госбезопасности? Как и, главное, зачем ему понять трансцендентность жизни?
Но иногда не только ответы, но и вопросы Битова ставили в тупик. Сидели мы на даче и тихо выпивали, засиделись до ночи. Я уже клюю носом. Вдруг Андрей спрашивает меня: «Скажи, Саша, а ведь правда очень много общего в судьбах Фанни Каплан и мадам Бонасье?..» Этот вопрос меня просто напугал, от растерянности ответил коротко: «Я, пожалуй, пойду спать!»
Утром я почти забыл эту историю. А вспомнил в другие уже времена, когда сидел за столом рядом с Беллой Ахмадулиной. Андрей и Белла были близкими друзьями, очень уважали друг друга и, по-моему, даже были платонически влюблены. Белла молчала, она не могла поверить, что Андрей просто сказал глупость. Надо просто понять его мысль, а что мысль есть, она не сомневалась! И действительно, вдруг она улыбнулась и говорит: «Сашка, а ведь он прав! Они обе ни при чем, обе не имеют никакого отношения к истории, в которую попали! Еще в детстве я возмущалась – зачем Дюма ввел эту любовь Д’Артаньяна в роман. Она только замедляет быстрое течение повествования!»
Да, Битов не мог, просто не мог сказать глупость! Это мы не можем понять его вопрос. А ответ ясен: они обе, и Фанни Каплан, и мадам Бонасье – жертвы. И всё. Одна жертва реальной политики, другая жертва развлекательности романа. Но обе просто жертвы!
Читая Битова, часто ловишь себя на мысли, что ты что-то сразу не понимаешь, но потом, читая дальше, вдруг понял! И сразу чувство облегчения и радости. И я же так думал!
Когда у меня родились внуки, я практически не мог работать дома, а мастерской у меня тогда не было. Я попросился к Андрею поработать у него, когда его нет. Но иногда мы совпадали. Как-то получилось, что я рисовал костюмы к спектаклю в одной комнате, а он стучал на машинке в другой, стучал не торопясь, но и не прерываясь ни на минуту. Когда кончил, принес лист, напечатанный без интервалов и без полей, весь черный. «Прочти, это статья к юбилею словаря Даля для Литгазеты». Я прочел, статья замечательная, особенно где он пишет, что такой огромный труд мог быть сделан только одним человеком, не институтом, а только личностью. Андрей собрался в Литгазету отдать текст… А я подумал: как же знаменитая горьковская «работа над текстом»? Она ему была не нужна!
Он не только писал, но и говорил всегда «начисто».
Был такой случай, меня просили для книги о моем друге художнике, недавно умершем, написать статью. Я помнил, что художник мне рассказывал, как замечательно описал его живопись Битов. Я попросил Андрея вспомнить, а он предложил форму беседы – так легче вспоминать. Мы записали на диктофон наш диалог. Расшифровывая запись, я с удивлением заметил, что все речи Битова прямо без изменений можно печатать. Все слова стоят строго на своих местах, ясно, где ставить точки и запятые. Готовый к печати текст! Чего нельзя сказать о моей речи, все полностью переписал.
Андрей даже думал уже готовым текстом, зачем ему была «работа над стилем»? Текст всегда готов к печати.
Однажды Андрей попал в больницу к знаменитому доктору Коновалову, тот определил абсцесс в мозгу. Когда я пришел, Андрей был с виду здоров и принялся рассуждать о необходимости организации общества Кубертена с целью примкнуть к олимпийскому движению. Я слушал, и вдруг мне стало страшно, что-то в его речи отсутствовало, трудно объяснить что. Отсутствовало что-то среднее между юмором, иронией, остроумием, самоиронией. Был полный серьез. А все творчество, и не только творчество, а и речи Андрея всегда были полны ЭТИМ, чему я не нахожу названия, что вдруг исчезло из его речи. Я в ужасе ушел.
На следующий приход, уже после каких-то действий врачей, Андрей меня встретил веселой шуткой: «Коновалов сказал – могу вас обрадовать, Андрей Георгиевич, теперь у вас в голове ничего нет!» Кубертен был забыт, восторжествовал юмор. Андрей велел мне в следующий приход принести водки и выпить у него на глазах, ему ее запретили временно. Что я и сделал.
После этого эпизода я всегда чувствовал нахождение ЭТОГО в любых текстах Андрея, и в трагических, и в комических, и в возвышенных, и в злых, и в добрых. Во всем творчестве. ЭТО делало текст живым!
У Андрея появилась гениальная идея – создать последний памятник второго тысячелетия, памятник зайцу, перебежавшему дорогу Пушкину, когда тот собирался тайно убежать из Михайловского в Санкт-Петербург. Если бы не заяц, Пушкин попал бы как раз к восстанию декабристов и, конечно, принял бы в нем участие, и его бы сослали в Сибирь. Дуэли бы не было, и Пушкин, при его здоровье, дожил бы чуть ли не до двадцатого века, ну а что бы он написал, и подумать страшно. Но заяц перебежал дорогу, Пушкин как человек, верящий в приметы, не поехал. И все случилось так, как случилось…
Битов быстро нашел точное место, где именно заяц перебежал дорогу. Попросил меня слепить зайца. Я слепил пластилиновую модель. Сделал эскиз – заяц, отлитый в бронзе, сидит на гранитном верстовом столбе… Между тем время подпирало. Заканчивались лихие девяностые… Но пластилинового зайца так ловко окрасили в бронзу! И экономные хозяева Михайловского решили – с литьем можно не торопиться. И так заяц хорош! Будем убирать между праздниками… а то бронзу еще утащат, ведь цветной металл.
В самом конце декабря 1999 года в Михайловское съехалось много народу; был концерт, гениальный кукольник один разыграл за ширмой «Моцарта и Сальери». Великий ударник Владимир Тарасов на пионерских барабанах сыграл в честь зайца торжественный гимн. Доктор литературоведения выступил с лекцией «Россия XIX века и дороги». Доктор исторических наук – с докладом «Роль зайца в истории Российской империи».
И наконец выступил сам Битов с научно-художественным анализом причины нашего сборища.
В конце праздника приехали сани с закуской и выпивкой, которая меня и погубила. Дело в том, что я заранее написал (под Д. Хармса) и нарисовал складную страничку. Ее напечатали шелкографией (за приличные деньги), и я хотел ее продать на празднике (вернуть затраченные средства). Но сани с выпивкой смешали всё. Я напился и все восемьдесят экземпляров раздарил, еле-еле себе осталось.
Так закончился праздник зайца.
Есть у Битова одна совершенно неожиданная книжка «Пушкин за границей». Она печаталась в Париже в книгопечатне «Синтаксис» в количестве 100 нумерованных экземпляров. Это издательство Розановой и Синявского. У меня экземпляр № 21. «Пусть тебе всегда везет. ОЧКО! – сказал Битов, даря мне эту книжку. – Он (Пушкин) не только первый наш поэт, но и первый прозаик, историк, гражданин, профессионал, издатель, лицеист, лингвист, любовник, друг… В этом же ряду он, Пушкин, – первый наш невыездной». Пушкин делает попытки, много попыток поехать за границу, даже бежать – все неудачно! Выездную визу ему не дают.
Битов попросит друга – Резо Габриадзе – выдать визу Пушкину. Резо сделал это тут же и без всякого промедления. Дальше в книжке идет блестящая пушкиниада Резо «Пушкин в Испании».