В этом исходе, видимо, корни персонального модуса путешествия у Битова: как правило, это тот или иной вариант бегства, даже когда речь идет о геологической экспедиции. Порой даже эскапада – пожалуй, что сразу в обоих смыслах:
«…Побег от врага! Врагом была система, и от нее можно было убежать в любую сторону. Она была всюду, но ты был наиболее уязвим там, где живешь». «Бегство – здоровое стремление. Удрать из прайда… Удрать от семьи!.. На законных причем основаниях, – ведь для меня это бывало всегда одновременно работой, заработком».
Абсолютно номадическая – кочевническая – сущность героя открывается воображаемому биографу, просматривающему железнодорожные билеты «СПб. – Москва» и обратно: А.Б. всю жизнь «по семейным обстоятельствам» кочевал между двумя столицами и, за редчайшим исключением, не находился больше месяца на одном месте. Называл себя в шутку «почетным железнодорожником Октябрьской железной дороги». В эссе «Исповедь двоеженца» писал о разрывавшей его душу любви к двум этим соседним, но внутренне взаимно полярным локусам, в каждом из которых его считали «изменником». И ровно посередине жизненного срока, с точностью до полугода, точнее пусть высчитывают архивисты, – смена прописки с питерской на московскую: о чем бы такая точность?
Однако же не только геопоэтика, то есть страсти по пространству… Битов – мэтр зоософии. За двадцать лет до Деррида с его «L’animal que donc je suis» он понял, что «животное» – это «сведения о человеке», это прежде всего разговор о тебе самом. Вместе с двумя другими главными птицеведами русской литературы – Виктором Ковалем и Михаилом Эпштейном – А.Б. выступал на круглом столе «Epea pteroenta, или Птичий базар. Птица в небе и в литературе» в Институте проблем экологии и эволюции (название почтенной организации вселяло уверенность, что у нас проблемы не только с экологией, но и с эволюцией). «Орнитология духа» – так вспоминали впоследствии слушатели.
Дружба с Виктором Дольником была прямым отражением непрямой связи литературы и биологии. Если птицы, пойманные в силки, почему-либо умирали, ученые считали своим долгом их приготовить, как дичь, и съесть. Органично преосуществлять природные циклы – не в этом ли базис орнитологии духа?
«Неожиданный и яркий, как птичка колибри, микроинфаркт Даура»… «Колхидский странник» Даур Зантария, писатель и геопоэт Кавказа, – отдельная тема. Близкий литературный друг, от которого А.Б. ожидал очень многого, ушедший очень рано. В 80-е Битов пишет о нем в «Оглашенных»; в новом веке посвящает его памяти новые тексты. Абхазия Даура – один из ключевых маршрутов путешествий Битова. «Один из многих ключевых»: уточнение, сразу все говорящее о персонаже этого эссе. К Битову много ключей…
Зоопоэтика Деррида препарирует образы животных в культуре. Зоософия идет дальше, исследуя высшее значение этих образов для человека. Один из великих, антропологических по своей сути художественных жестов Битова – памятник Зайцу, ключевому «стоп-сигналу» в судьбе Александра Сергеевича Пушкина. Животное в отношении человека может все. В том числе – запретить человеку заниматься политикой и тем самым спасти ему жизнь. А этот арт-проект – очередное острое пересечение областей геопоэтики и зоософии в жизни А.Б.
В 2009 году Битов участвовал во второй конференции по геопоэтике в Москве. О Битове как человеке-проекте, проекте геопоэтического свойства, шла речь в первой международной антологии по геопоэтике (2013). В этой книге два текста Битова, и в статьях других авторов его имя упоминается множество раз.
Эти строки я помню с ранней юности:
«Больше всего меня манила Центральная Азия. Знал, что Пржевальский погиб в пятом путешествии, намереваясь достичь Лхасы[21]. И я думал, как ребенок, что ее достигну. Сейчас я знаю, что я ее не достиг» (А.Б.).
Из года в год их горечь и свет всплывали в моем сознании и в наших беседах, как Ultima Thule…
Я думаю, что Битов все-таки достиг Лхасы. Восполнив откуда-то оттуда неизбежное единство текста, путешествия и судьбы.
Александр Колесов[22]
«Там человек проявляется в чистом виде…»
Кто для меня Андрей Битов? Русский писатель, последний классик ХХ века, как и другие наши классики, чудом не ставший нобелевским лауреатом. Учителя называет ученик – это справедливая формула дает мне право сказать, что он – мой учитель. И главный собеседник на протяжении тридцати лет. Мне посчастливилось приятельствовать, быть с ним «на ты», общаться с Андреем Битовым и в обеих столицах, и на Дальнем Востоке, где он был моим гостем добрый десяток раз. Мы познакомились в Центральном доме литераторов осенью переломного для Битова 1987 года, когда Андрей заново стал выездным, в очередной раз женился и набрал курс в Литинституте. Тогда же в журнале «Новый мир», в трех последних номерах за этот год – через девять лет после издания в «Ардисе» – был впервые опубликован в России его легендарный «Пушкинский дом»…
А. Битов, А. Колесов и А. Ткаченко на открытии первого памятника Осипу Мандельштаму во Владивостоке. 1 октября 1998
Будучи питерцем по рождению, полжизни он прожил «меж двух вокзалов» – между Москвой и Петербургом. Московская же квартира на Красносельской была для него этаким логистическим хабом, о чем свидетельствовал всегда присутствующий в прихожей видавший виды чемодан… А на излете 90-х Владивосток стал едва ли не третьим по ранжиру российским городом, куда писатель мог прямиком наведаться из Нью-Йорка или Берлина. Разумеется, всякий раз имея для этого весомую причину.
Летом 1997-го состоялся первый приезд Битова во Владивосток. По дороге из аэропорта мы с ним заехали к моему товарищу, скульптору Валерию Ненаживину, – нам с Валерием было что показать гостю. Во дворе мастерской, прямо напротив калитки, стояла скульптура Мандельштама, сделанная из железобетона. Портрет в рост. Потрясенный Битов мне заявил: «Мы должны с тобой обязательно поставить этот памятник Осипу…»
В это трудно поверить, но уже через год вопрос был решен. На открытие памятника 1 октября 1998 года президент Русского Пен-центра Андрей Битов приезжает во Владивосток с директором Пен-центра Александром Ткаченко. И вот мы мчимся на моем «Субару» по проспекту «100 лет Владивостоку» и сворачиваем к Второй Речке. Здесь, недалеко от места бывшего пересыльного лагеря, где погиб поэт, мы должны открывать первый в мире памятник Осипу Мандельштаму. Битов в черном костюме и белоснежной рубашке, что придает особую торжественность моменту… И тут нам преграждает дорогу некий залихвастый прораб и на доходчивом русском мате объясняет, куда именно мы должны… «свернуть», поскольку его бригада делает ямочный ремонт дороги за час до приезда мэра. Странно, Андрей не возмутился. Он рассмеялся. Но к памятнику мы попали раньше городского начальства. Потом местная дворничиха проникновенно скажет, обращаясь к нам с Битовым: «Сынки, я Эмильича в обиду не дам!»
Памятник Осипу Мандельштаму. Скульптор Валерий Ненаживин
А живущий неподалеку поэт и рок-музыкант Саня Демин (Дёма) торжественно разлил по стаканчикам уссурийскую настойку… Дворничиха свое обещание выполнить не смогла. Через три года мы с Битовым будем заново открывать на том же месте памятник великому поэту – та же скульптура, на этот раз отлитая в чугуне. Первый монумент изуродовали вандалы… Между прочим, нержавеющую сталь для нового постамента мы купили тогда в складчину с американским бизнесменом и большим любителем русской литературы Майклом Алленом, вице-президентом сахалинского филиала «Эксон Мобил». Стоял холодный ноябрь. Битов прилетел на открытие прямиком из Штатов в тулупе ирландского полицейского. Увидев памятник Осипу на блестящем стальном постаменте рядом со Сбербанком, он изрек: «Поэт на сейфе». Эта реплика, как и вся эпопея с памятником Мандельштаму, войдет в замечательный фильм владивостокского режиссера Глеба Телешова «Шум времени»… В феврале 2001 года в эссе «Текст как поведение (Воспоминание о Мандельштаме)» Битов напишет: «Здесь, в тесном дворике, в толпе пограничников и горнистов, я видел подлинного Мандельштама! Предсмертный, он вытянулся к квадратику неба, гордо задрав свою птичью голову, поднеся задыхающуюся руку к замолкающему горлу…» (Этот текст был написан в Берлине, впервые опубликован в Тихоокеанском альманахе «Рубеж», а затем вошел в самый полный том его эссеистики «Пятое измерение», который мы издали во Владивостоке в 2007 году – к 70-летию Андрея Битова.)
А. Битов во Владивостоке
В первый приезд Андрея Битова во Владивосток мы отправились вдвоем на аудиенцию с мэром в госпиталь Тихоокеанского флота, где под предлогом болезни мэр Виктор Иванович Черепков прятался от губернатора Наздратенко. Между ними тогда разворачивалась самая настоящая война. Наш разговор проходил в госпитальной палате, мэр с порога поведал нам, как на него покушались и он чудом остался жив… Битов спокойно выслушал и предложил Черепкову: «Виктор Иванович, ПЕН поможет вам написать и издать об этом книгу…» Андрей, питерский, якобы отстраненный от мира интеллектуал, на моих глазах не раз вел себя как должно президенту Русского Пена – международной писательской и правозащитной организации. Так было и во время эпопеи, связанной с освобождением редактора отдела газеты Тихоокеанского флота «Боевая вахта» Григория Пасько. Шел показательный процесс. Прокуратура ТОФ необоснованно обвиняла Пасько в шпионаже в пользу Японии. Благодаря мужеству и бульдожьей хватке Саши Ткаченко и выдержке Андрея Битова Русский ПЕН-центр смог тогда в самый последний момент вытащить Пасько из тюрьмы. В общем, появление у нас на Дальнем Востоке писателя Андрея Битова – это был в самом широком смысле и правозащитный, и мандельштамовский сюжет, увенчавшийся через год первым в России памятником поэту и зэку.