— Подождите! — вскинул руки Панфилов. — Мне очень неприятно отказывать господину Зольдену, но он опоздал. Я продаю свой бизнес и переезжаю в Москву. Сделка будет заключена в ближайшее время, так что…
— Нет, это вы подождите! — рыкнул «доберман»-переводчик, но тут же спохватился и тихим проникновенным голосом продолжил: — Ведь вы еще не знаете, какие условия хочет вам предложить один из самых известных бизнесменов Баварии.
И быстро затараторил на немецком, то и дело по-собачьи заглядывая в глаза старику.
«Ну точно доберман», — внутренне улыбнулся Пранфилов. А вслух произнес:
— Боюсь, любые условия, которые мог бы мне предложить столь уважаемый коммерсант, для меня неприемлемы. Сожалею, господин…
— Штольц, — буркнул переводчик.
— К сожалению, господин Штольц, я должен просить вас перевести мой отказ господину Зольдену, вместе с заверениями в моем глубоком уважении…
— Вы не хотите даже выслушать условия?
— Вы правы, не хочу.
Штольц снова повернулся к нахмурившемуся старику и разразился настоящей речью. Саша и не подозревала, что одно предложение можно переводить так долго. А в чем она была почти уверена, так это в том, что «божий одуванчик» если не говорит по-русски, то понимает почти каждое слово. Проникновенный матерный диалог остановившихся у изгороди подростков вызвал на лице старика чуть ли не одобрительную улыбку.
Пока Саша пыталась понять, что же это значит и значит ли вообще, господин Зольден тяжело поднялся и, коротко поклонившись, шаркающей походкой двинулся к выходу.
— Я надеюсь, что вы передумаете, — очень серьезно сказал переводчик, проходя мимо Панфилова, — Вы даже представить не можете от чего отказываетесь. Вот вам номер моего мобильного. На всякий случай.
Между скучавшими без дела кофейными чашками опустился желтоватый листок визитки.
— До свидания, господин Панфилов.
Штольц двинулся следом за своим патроном, и вскоре две высокие фигуры скрыли заросли еще не распустившихся «золотых шаров».
— Странные какие, — пробормотала Саша, передергиваясь от непонятного озноба. Словно рядом пронеслась лишенная твердой руки обезумевшая лошадь. Она с детства боялась лошадей…
— Странные, — согласился Панфилов, — Но сейчас меня волнует не это.
Не проронив больше ни единого слова, он направился к крыльцу, возле которого, метя некупированным хвостом красноватую пыль, извивалась в ожидании хозяйской ласки лохматая кавказская овчарка. Задумчивая Саша пригубила наконец кофе и, вертя в тонких ухоженных пальцах прямоугольник визитки, отдалась созерцанию выбеленного подступающей жарой неба.
— Ты уже неделю меня пытаешь. — Развалившийся на песке Николай, рассеянно посмотрел на меня сквозь прищуренные веки. — Про что еще вам рассказать, госпожа следователь?
— Про Зацепина, — не колеблясь, попросила я. — То, что вы с Панфиловым — одноклассники, я и сама догадалась. А вот про вашего Виктора Игоревича хотелось бы послушать. Занятный он человек. Как будто не из этого мира.
— Точно. — Борода Николая уставилась в безоблачное небо. — Я не зря же сказал, что он наш уездный предводитель команчей. Все так и есть. Витек-то не хухры-мухры — председатель нашего местного дворянского общества. Задвинут на этом по полной программе. Вообще-то это его усадьба. Прадед его здесь барином был. Только разорился перед самой революцией. И уже дед Зацепина в Ухабове простым бухгалтером работал. А в Великую Отечественную партизанил. Как раз в этих лесах. Так они и познакомились.
— Кто они?
— Леха с Зацепиным. У Лехи ведь дед тоже тут партизанил. Вот он и пришел однажды в наш музей узнать, нет ли каких материалов об Алексее Панфилове. Его деда тоже Алексеем звали. И нарвался аккурат на Зацепина. А у того целая диссертация про наш партизанский отряд уже была. Так они и подружились. Витек Леху даже два раза в свое Дворянское собрание брал. В свою веру обращать. За царя и Отечество. Потом лагерь этот придумал. Кстати, на сегодняшнем балу весь цвет уездного дворянства соберется. Менуэты танцевать.
— Менуэты… — вздохнула я, вспоминая недавнюю грезу. — Знаешь, Николай, пригласи меня сегодня на менуэт.
— Извини, Ника… — Николай замялся.
— Ну вот! — возмутилась я. — Неужели со мной даже потанцевать нельзя?!
— Не в этом дело. Меня не будет на балу. Я вечером в город уезжаю. Нечего мне с моим рабоче-крестьянским происхождением на их игрища соваться. Вернусь, когда эти голубокровки разъедутся. Вот тогда и потанцуем. Хочешь?
— Хочу! — Голова моя решительно дернулась, и я еще раз украдкой оглядела переваривающего мой ответ Чинарова. А он ничего. Особенно если его побрить. Сразу лет на десять помолодеет. Господи, что я делаю? Зачем?
— Значит, договорились! — Николай радостно осклабился, как будто вместо танца я пообещала ему тысячу и одну незабываемую ночь. Ладно, посмотрим.
Но смотреть нам пришлось в первую очередь за вошедшими в раж пацанами, затеявшими эротические игры в водной среде. От визга девчонок, с которых они попытались сорвать купальники, заложило даже мои привычные к Элиным воплям уши.
После того как Николай навел порядок с помощью совсем непедагогических методов, (которыми, правда, не брезговал сам Макаренко), мы в сопровождении орущей и ноющей ватаги проследовали в большой зал дома-музея. Как оказалось совсем не пустой. Виктор Зацепин и незнакомая сухопарая женщина поджидали нас, нетерпеливо прохаживаясь вдоль увешанных портретами стен.
— Это — Гюрза, — страшным шепотом просветил меня Пашка, медленно смещаясь за мою спину. — Она нас танцам учит. Строит как духов. Не любит она меня. Я ей один раз в танцевальные туфли кнопки насыпал.
— Убила бы, — чуть слышно проворчала я.
— Вот она и убьет, — обреченно донеслось из-за спины. — Прямо сейчас.
«Гюрза» и впрямь приближалась к нам скользящим шагом, демонстрируя железобетонное выражение на узком вытянутом лице.
— Павел Панфилов, — с придыханием произнесла учительница танцев, — ваше отвратительное поведение перешло всякие границы. На сегодняшний бал вы не допускаетесь. Ваш отец будет весьма огорчен, но я не могу поступить иначе. Вам необходимо преподать урок.
Пока я размышляла над тем, где она научилась так высокопарно изъясняться, мой подопечный покинул безопасное убежище и, нахально вскинув голову, шагнул навстречу «Гюрзе».
— Очень мне ваш бал нужен. Скучища и фигня! Вы все в игры играетесь. Хуже маленьких.
— Павел! — оказывается и лощеный Зацепин может быть до отвратности резок. Что-то треснуло в его голосе, как расколовшая скорлупа, и мне на секунду показалось, что он способен при всех ударить белобрысого мальчишку. Наотмашь. До крови.
Наверное, у меня сработал рефлекс. Пашка в один миг был отброшен за спину, а я качнулась вперед и только колоссальным усилием воли сумела остановить изготовившееся к броску тело.
— Простите, Виктор Игоревич, — пробормотала я, смутившись, — не слишком ли суровое наказание для моего подопечного? Ведь он к этому балу так долго готовился…
— Ни фига этот бал мне не нужен, — поспешил встрять неугомонный Пашка, за что и был мною болезненно одернут.
— Вот видите, Ника Валерьевна, — густые брови Виктора Зацепина скорбно поднялись, — он так ничего и не понял. И не поймет, пока не набьет достаточно шишек. Пусть будет так, Павел. Бал тебе не нужен. И ты не нужен на балу. Все просто замечательно. Проведешь сегодняшний вечер в гордом одиночестве.
— И совсем не в одиночестве, — белобрысые волосы мальчишки упрямо встопорщились, даже длинные прядки на затылке. — Я с Никой Валерьевной его проведу.
Прозвучавшая двусмысленная фраза развеселила стоящего в сторонке Николая. Ему пришлось отвернуться, чтобы скрыть широкую ухмылку, — одной бороды для этого было уже недостаточно.
Вот так и получилось, что, когда гости и пресса поодиночке и группами блуждали между белыми колоннами музея, мы с Пашкой Панфиловым сидели в бывшем чулане, перегороженном ширмой с изображением трех надутых павлинов. Он на скрипящей раскладушке, а я на столетней кровати с поющими «Марсельезу» пружинами.
— И что мы теперь будем делать? — проворчала я, неодобрительно поглядывая на идеологического противника старинных танцев. — Помирать со скуки? Даже с Николаем Сергеевичем вашим не поболтаешь — сбежал.
— И правильно. — хмурый Пашка, демонстративно улегся на раскладушку. — Давайте спать, раз делать все равно нечего.
— В семь часов? Нет уж. Есть идея получше. Давай, уедем в город.
Мне до сих пор неясно, что заставило меня произнести эти слова. Неземная тоска в глазах юного бунтаря, поблескивающая всякий раз, когда мимо нашего окна проходили приглашенные на бал гости? Или переполнявшая меня лихорадочная энергия, настойчиво требующая выхода? А может быть, невнятный шепот внутреннего голоса, разобрать который я не могла при всем желании? Тем не менее слово было произнесено, и мой подопечный едва не развалил раскладушку, подпрыгнув от радости.
Предупреждать Зацепина о нашем отбытии я не стала. После той странной вспышки я к нему теперь долго не смогу подойти. Стыдно. Это надо же было так отреагировать на самый обыкновенный окрик! Причем заслуженный моим подопечным на все сто. Кажется, мне пора лечиться. А поскольку лучшим лекарством от расшалившихся нервов для меня с легкой руки Павла Челнокова стала стрельба по мишеням, то поездка в город окажется как нельзя кстати. Должно же там быть что-нибудь вроде тира?
— Страйк-клуб у нас есть, — гордо заявил Пашка, слегка озадаченный моим вопросом. — Я даже один раз там с папой играл.
— Понравилось?
— А то! — он расплылся в улыбке. — Жаль только, мы тогда проиграли.
— Теперь выиграем, — самоуверенно заявила я.
Поскольку старший Панфилов все еще не прибыл, пришлось ограничиться запиской, оставленной на подоконнике. Это было глупо. Это было рискованно. Это было против всех писаных и неписаных правил. И все-таки… И все-таки я в сопровождении моего подопечного, сменившего русскую рубаху на итальянские джинсы, продиралась сквозь кусты к памятному шлагбауму. И даже не удивилась, что нам повезло: белая «Нива», доставившая на бал очередного гостя уже разворачивалась на небольшой поляне, чтобы вернуться в город. Водитель с радостью согласился подбросить нас до страйк-клуба, куда сам иногда захаживал с двумя погодками-сыновьями.