— Значит, это не случайность? — Павел заерзал на кровати так, что потревоженные ржавые пружины исполнили нечто напоминающие арию Хосе из „Кармен“. — Ты просила его…
— А что я должна была делать?! — мой возмущенный вопль заставил Панфилова подскочить с кровати. — Геройски погибнуть вместе с тобой? Да с какой стати?!
— Ты могла сбежать…
— Идиот! — прошипела я, выдергивая ноги из под Челнокова, в запале усевшегося на них.
— Конечно, идиот, — абсолютно спокойно подтвердил Немов и, усевшись на освобожденное Панфиловым место, демонстративно положил руку мне на плечо. — Неужели он не понимает, что ты просто не могла так поступить? А еще замуж за него собралась…
— Собралась и тебя не спросила! — Павел резко развернулся к сопернику, и тут же скривился от боли в потревоженной руке. — Думаешь, если спас мне жизнь, то я тебе задницу не надеру? — и, глядя на развеселившегося Немова, уточнил. — Когда рука заживет…
— Вот, когда заживет, тогда и поговорим. Я тебе из Германии позвоню…
— Ах, ты!..
Да уж, сцена разыгралась безобразная. Хорошо, что кроме нас троих в избушке уже никого нет. Деликатный Панфилов дал нам возможность поговорить по душам, исчезнув в черном провале потайного хода.
— Замолчите! — я демонстративно зажала уши. — Ваши разборки устраивайте без меня и в другом месте. Желательно подобрать какой-нибудь дальний полигон. А там хоть орите, хоть деритесь, хоть стреляйтесь — меня это не интересует. Не нужны вы мне. Оба. Достали уже!
— Нет, погоди, — лицо Немова приблизилось к моему. — Помнится, ты мне обещала кое-что. За спасение вот этого сопляка. Уехать со мной в Германию, например?
— Это правда? — голос Павла утратил такую родную хрипотцу и звенел деревом на морозе.
— Да. Но я аннулирую сделку! Ни с кем и не куда не поеду. Тут останусь жить. У Егоровны. Убирайтесь с моей кровати. И чтобы глаза мои на вас не глядели!
— Нет, погоди! — Виталий в отличие от подскочившего с кровати Павла, придвинулся еще ближе. — Ты мне слово давала, а теперь, выходит, в кусты?
— Мое слово! Хочу дам, хочу обратно заберу! — мой жалобный тон не вязался с таким категорическим заявлением. — Оба с глаз моих долой. Кругом, шагом марш!
— Почему, это оба? — спросил Виталий. — Я тут один остался. Твой Челноков давно уже в бункер уполз. Струсил, наверное.
— Сам ты струсил! Да он!.. Да ты!.. Да я!.. — у меня не хватало слов. Эмоции девятым валом захлестнули остатки разума. Но зато ноги все сделали правильно. Уже через секунду я вползала в печь и, оббивая головой низкий потолок лаза, поползла вслед за Павлом. У него же рука! Как же он с одной поползет?!
Это наверняка выглядело смешно. И я бы с удовольствием посмеялась, если бы не навернувшиеся слезы. Мама дорогая, за что?! Неужели мне суждено быть навечно распятой между двумя этими мужиками? Даже сейчас я слышу впереди тяжелое дыхание Павла, а позади в полголоса матерится Виталий. Господи, хоть бы ты решил все за меня! Как угодно! Не могу я больше на половинки разрываться!
Хорошо, что в пещере метался луч фонаря, иначе на таком взводе я запросто кувырнулась бы вниз, позабыв о том, что лаз начитается (или заканчивается) почти в метре от пола. Следом за мной десантировался Немов, и в небольшом каменном мешке сразу стало очень тесно.
— … скрывали это от меня, — Зацепин водил фонарем по двери бункера и укоризненно качал головой. — Эх, Степанида Егоровна, Степанида Егоровна… Знаете ведь, что я тайны умею хранить. Вашу вот, сколько лет храню…
— Хранит он! — возмутилась баба Степа. — Тоже мне хранитель нашелся! А кто Нике все про меня разболтал? Увидел смазливую молодку и растаял. Что ты знаешь о тайнах и о том, как их надо хранить? Вот я знаю, что это такое молчать. И дед твой тоже знал! Ой…
Зацепин медленно повернулся и направил луч прямо в лицо Силантьевой.
— Вы были знакомы с моим дедом?
— Не то чтобы знакома… — нехотя пробормотала Егоровна и потупившись замолчала.
— Нет, уж договаривайте! — Зацепин вопреки своей обычной сдержанности готов был, казалось, набросится на бабу Степу и любой ценой добиться от нее правды.
— Виктор, ты с ума сошел, — вмешался Панфилов. — Чего ты так завелся?
— Ничего я не завелся, — процедил Виктор Игоревич и снова пристал к Егоровне с расспросами. Минут пять мы молча наблюдали за игрой в одни ворота. Зацепин настаивал, баба Степа отмалчивалась, как партизан на допросе, упрямо задрав подбородок вверх. В конце концов, я не выдержала:
— Погодите, давайте не здесь! Народу столько набилось. Пора убираться отсюда, дышать уже тяжело!
— Вот именно, — в голосе Немова я уловила тревогу. — А то, боюсь, что сюда цэ о два поступает дополнительно.
— Ты не умничай, ты пальцем покажи, — процедил Павел фразу из старого анекдота.
— Смотри!
Немов действительно ткнул пальцем в отверстие выхода, и мы замерли пораженные. В дальнем конце лаза бушевал огонь. Если бы не перепалка, затеянная историком, мы давно бы услышали гул пламени, а теперь потрясенно молчали, пытаясь ответить на два самых главных российских вопроса: кто виноват и что делать?
Первый вопрос разрешился сам собой:
— Ну, что суки, думали, что утопили меня? — послышался ослабленный расстоянием и кровопотерей голос Иловского. — А я все-таки выплыл…
— Ну, разумеется, — пробормотал Виталий, поднимая пистолет. — Такие как ты не тонут. Закон дерьма.
Грохот выстрела и ответный смех заставили эхо глумиться над нами.
— Я не такой дурак, чтобы подставляться под пули. Вы все сдохнете. Задохнетесь в дыму. И ты старая ведьма, и ты Панфилов, и ты чертова баба, и ты адвокат, и ты кого я не знаю. Стрелять надо было лучше… А теперь моя взяла. Когда ваши трупы начнут смердеть, я снова приду сюда и покопаюсь в этом вашем бункере о котором вы так кричали, что было слышно за десять метров от этой халупы…
Он нес еще какую-то ахинею, а Виталий, после первых же слов Иловского нырнувший в тоннель, уже подбирался к огненной преграде. Мне не нужно было долго гадать, что горело сейчас там — охапка целебных трав, аккуратно сложенная возле печи и остатки трех стульев, поломанных при обыске. Наверное, Иловский сдобрил все керосином, так как разгорелся костер удивительно быстро. Но вряд ли эта жалкая пародия на растопку сможет остановить Немова. Он не посчитается с ожогами, а боль его научили подавлять еще в бытность старлеем. И тогда Иловскому покоиться на дне Черного озера.
С замиранием сердца я смотрела, как Немов врезается в стену из пламени и… Раздается издевательский хохот Иловского, а следом громкий металлический лязг. Не понимая, что произошло, я зашлась надсадным кашлем, а потом наблюдала, как Виталий, сорвав рубашку, сражается с огненными языками. Красные следы, оставшиеся от впившихся в ладони ногтей, сойдут еще не скоро. Если только это „не скоро“ для меня наступит.
Мы стояли и смотрели, в медленно темневший тоннель и ничем не могли помочь Виталию. Лаз оказался слишком узким, вдвоем не разминуться. Но вот рыжие отблески перестали отплясывать на наших напряженных лицах, и раздался дружный вздох облегчения, закончившийся закономерным приступом кашля. Как не короток был организованный Иловским пожар, но дыма в пещерке накопилось изрядно. Надо скорее выбираться отсюда! И тут из лаза донесся голос Немова:
— Вот что граждане, судьи. У меня есть…
— Две новости, — закончила я.
— Три, — уточнил он. — Одна хорошая.
— Начни с хорошей, — посоветовал, стоящий за моей спиной Зацепин.
— Хорошая. С огнем я справился. Но этот… он нас закрыл.
В моем затуманенном от плавающего вокруг дыма мозгу тут же всплыл образ тяжелой железной заслонки. Но ведь стоит посильнее толкнуть и она выпадет. Если только…
— А засов у меня на печи крепкий, — буднично сообщила баба Степа, — Не выбить. В шестьдесят девятом мне его кузнец из Дмитровки поставил. Хороший был мужик. Царство ему небесное…
— Господи, да зачем же вам засов на печи? — прокашляла я. — Его же с той стороны любой открыть мог и сюда пробраться…
— А я его ставила не от тех, кто оттуда сюда, а от тех, кто отсюда туда, — пояснила старушка, вогнав в ступор даже приползшего обратно Немова.
— Это как? — решился уточнить Павел.
— Очень просто. Они ведь каждую ночь ко мне приходили. Те, кто бункер для немцев строил. Их же в этой пещере расстреляли. И оставили. Я когда вернулась сюда, похоронила то, что от них осталось. Честь по чести. А они все равно ходили. Овчаркой называли. Говорили, что я шаркаю громко. Спать им не даю. Прогнать хотели. А я не могла уйти. Я ведь долгожданного своего еще не дождалась. Вот и поставила засов… Скоро. Скоро мой долгожданный пожалует. Каждой косточкой чую его, близко он. Уже близко…
Жутковатая речь сумасшедшей то и дело прерывалась кашлем, но впечатление все равно произвела. Похоронное.
— Ты сказал, что новости три, — вернул нас к действительности Павел.
— Верно, — Немов отер пот рукавом, размазав копоть по лицу. — Третья новость такая: труба в печи почти полностью забита. Вентиляции никакой. Возможно, мы не задохнемся, но отравление угарным газом у нас уже в кармане.
Я была так потрясена высшей несправедливостью, что забыла даже пробормотать „Мама дорогая!“. Вынести все обрушившиеся на меня передряги, добраться до почти счастливого конца и снова оказаться в каменном мешке, которые с божественным упрямством подсовывала мне судьба. В первый раз — это была яма с жидким бетоном, в котором я едва не захлебнулась. Во второй — катакомбы секретной биологической лаборатории. И вот роковой третий раз, видимо последний. Прислонившись к прохладной громаде обтесанной скалы, я честно попыталась придумать какой-нибудь план спасения, но удушливый дым проникал, казалось, напрямую в сознание, оплетая его беспросветной серой пеленой.
— Ну-ка посветите мне, — сквозь нарастающий шум в ушах услышала я голос Виталия. — Посмотрим, что тут фашисты понапридумывали.
Он подошел к двери, ведущей в бункер, и, вынув из карманов набор отмычек, принялся колдовать над тремя не тронутыми ржавчиной замками. Похоже, баба Степа не только „шмайсер“ маслицем смазывала. Вот верный сторож! И чего ради так старалась, спрашивается?