Во взгляде его шаман прочитал желание сказать еще какие-то слова — увы, с грустью заметил он, видимо, эти слова не находились. Варвар хмуро взирал на него сверху вниз своими синими, как предзакатное небо, глазами и молчал.
— Я буду помнить тебя, Конан, — помог ему уйти Парминагал.
— Вот что… — Кажется, слова все-таки нашлись. — Сдается мне, твои братья сейчас видят тебя и…
— И гордятся мной? — улыбнулся шаман.
— Да, и гордятся.
На этом киммериец наконец повернулся и вышел совсем. Когда дверь за ним захлопнулась, Парминагал постоял немного — ни о чем не думая и ни о чем не вспоминая, а уж тем более ни о чем не жалея — и начал готовиться к битве.
— Надо торопиться! — на скаку выкрикнул Кумбар, еще пришпоривая и без того уж загнанную лошадь.
Конан посмотрел на него удивленно: прежде царедворец не выказывал особой прыти, нынче же, с того самого момента, как они покинули пустую деревню, гнал буланую во весь опор, молодецки присвистывая и явно чувствуя себя полководцем.
Сайгад понял его взгляд. Стараясь переорать ветер, он, срываясь на визг, пояснил:
— Зыбучие пески! Один раз! В день! Скоро!
Тут и Конан пришпорил своего вороного. Кумбар был прав — раз в день зыбучие пески у южного берега моря Вилайет замирают, и по ним можно пройти как по твердой земле, не опасаясь провалиться.
Вихрем пролетели они последнюю череду холмов и едва успели остановить лошадей — прямо перед ними было море. Но не синего цвета, не зеленого и не ярко-голубого, а желтого. В первый миг киммериец даже не понял, что это и есть зыбучие пески. Такие же, как в настоящем море, волны, перебегающие одна за одной к берегу, а потом откатывающиеся обратно, такой же простор, такое же спокойное, истинно императорское величие.
Конан покосился на Кумбара, думая, что вот сейчас он опять начнет визжать от восторга и приступа умиления, но красная физиономия старого солдата была сумрачно-неподвижна, словно он погрузился вдруг в некую очень важную думу, против которой красота природы была мелка и ничтожна, как собака Гухул перед умным Кумбаром… Такое сравнение, пришедшее в голову киммерийца неожиданно, насмешило его. За время пути он совсем забыл о пресловутом цирюльнике, к тому же и сам сайгад ни разу не упоминал о нем. Но сейчас, когда цель их уже почти достигнута, приходится вспоминать и о движущем мотиве… Спасение Турана от нечисти — благородно, но странно. Так, по крайней мере, показалось сейчас Конану…
Они простояли у края зыбучих песков недолго — может быть, варвар успел бы выпить кружку-другую пива. Но пива у них не было, и хорошо еще, что запасливый сайгад взял с собой из хоарезмского кабака фляжку с простой водой, не то наверняка они оба сейчас измучились бы от жажды…
Легкая волна, подбегая к берегу, вздыбилась, на миг поднялась и швырнула в путешественников горсть колючего песка. И сразу после улеглась спокойно, выровнялась, как и все желтое море…
— Идем! — Кумбар спустил свое грузное тело с буланой и, не дожидаясь товарища, пошел по песку к темнеющим вдали темным точкам.
За ним и Конан, у коего настроение вдруг резко упало, спрыгнул с вороного, снял сапоги, бросил их в траву и двинулся следом за сайгадом. Босые ступни его обжигал горячий песок, но это было ничуть не больно, а только приятно.
Почему-то варвар все вспоминал шамана. Нельзя сказать, что поведение его показалось ему странным — напротив, он действительно считал не столько привилегией, сколько обязанностью мужчины отвоевывать свое. Женщину, деньги, родину — все, что принадлежит ему по праву, он и может и обязан защищать. Посему Парминагал, по его мнению, принял совершенно верное решение. Наместником в Шангаре должен быть он, а не его хитрый и жестокосердый дядька. Конан подумал: а что он стал бы делать, если б у него были братья и всех их убили? И тут же перестал об этом думать, ибо рукоять верного меча словно сама собой легла ему в ладонь.
И все-таки с Парминагалом было что-то не то (это самое «не-то» отличалось от Кумбарова «не того», хотя и непонятно чем). Варвар с его природным, от земли и воздуха, чутьем ощущал это и на расстоянии от шамана…
Темные точки постепенно превращались в зияющие пасти нор. Их было так много, что издали они казались роем пчел, приземлившимся на песок, чтобы отдохнуть от долгого полета.
— Хальские пещеры? — уточнил Конан, рукой указывая вперед.
— Они…
Сайгад, видимо хорошо знавший дорогу (что удивляло варвара, ибо он знал, что тот не покидал не то что пределов Аграпура, а и дворца уже много лет), вышагивал впереди. Перемена, произошедшая с ним так внезапно, еще день назад, поразила бы Конана несказанно. Ныне он будто ступил в иной мир — и Кумбар тоже — в мир, где просто не могло не меняться все. И он, суровый киммериец, чувствовал в себе нечто малознакомое, странное, но не чужое. Словно сейчас открылась та сторона его сути, которая была в нем всегда, но не всегда проявлялась. Он думал. Весь этот день он думал. О Воине Белке, о шамане, о себе и о жизни вообще. Он вряд ли смог бы пересказать свои мысли вслух, но' внутри очень хорошо понимал их и в них разбирался.
Так и сайгад. Сбросив с себя шелуху, стряхнув сор, словом, полностью почти очистившись, он стал самим собой — спокойным и молчаливым, мужчиной, человеком. Наверное, он был таким в молодости. Конан не мог судить — не только потому, что молодость Кумбара приходилась на его раннее детство, а еще и потому, что тогда он его вовсе не знал…
— Есть… — тихо сказал сайгад, останавливаясь.
Варвар поднял голову. Прямо перед ними, шагах в пятидесяти, чернела дыра грота.
Это была самая большая из всех Хальских пещер, что они здесь видели. Более Кумбар не промедлил и мига. Подойдя к дыре, которая высотой оказалась чуть больше его роста, он зашел внутрь и тут же там исчез, даже не оглянувшись на спутника. По всей видимости, он был ему больше не нужен…
Но Конан о том задумываться не стал. Он тоже подошел к пещере, сразу почувствовав сырой запах моря, застоявшийся там, и тоже, не медля, вошел. Тьма, снаружи казавшаяся ему непроглядной, была на самом деле только в начале грота. Потом она светлела, а вдали вообще сияла ярко, словно туда светил заблудившийся солнечный луч.
Все свои мысли Конан оставил в зыбучих песках. Сейчас он продвигался вперед не с мыслью, а с целью, заменившей остальное — как все менялось в этот день. Может быть — усмехнулся он — день сей чем-то важен богам? Но тут же он опять вернулся к цели, а про богов забыл.
В темноте, а тем более не в черной, а серой, он видел, как кошка. В отличие от Кумбара он ни разу не споткнулся, а продвигался меж выступов и камней быстро, уверенно. Так, на короткий вскрик сайгада он отреагировал спокойно, за полмига до того узрел толстый пятнистый хвост некоего чудовища, а сразу после и башку его с круглыми открытыми глазами цвета протухшей зелени.
На губах киммерийца промелькнула горделивая улыбка: он понял, что перед тем, как принять на себя страшную тяжесть камня, Воин Белка успел расправиться с громадным змеем, который, вероятно, обитал в Хальских пещерах, сюда же затаскивая зазевавшихся и застрявших в зыбучих песках людей… Лабиринты, где можно заблудиться? Нет. Змей, караулящий жертву в извилинах нор, вырытых его собственным длинным и гибким, сильным телом…
Неожиданно яркий свет ударил Конану в лицо. С трудом оторвавшись от самопогружения, он поднял глаза и увидел, что вышел снова к зыбучим пескам, только, видимо, с другой стороны, и солнечные лучи действительно вовсю светят сюда, как и вообще на всякое открытое место на земле. А в следующий миг он увидел и цель…
Рядом с ним уже стоял Кумбар и, ничего не говоря, рассматривал его как какую-то диковину. Он заходил и справа, и слева и отклонялся назад, дабы не пропустить ни единой черты, а может, почувствовать что-то. Красная физиономия его была при этом сосредоточена и спокойна совершенно, так, как если б он выполнил некую трудную задачу и теперь мог быть свободен душой.
Если б приятель его был женщиной, киммериец понял бы такое внимание к юноше без слов, потому что Воин Белка был поразительно красив. Ростом чуть ниже сайгада, стройный и гибкий, с копной густых светлых волос, торчащих из-под искомого шлема, с тонкими четкими чертами нежного белого лица, с яркими голубыми глазами, ясными и мудрыми.
Да, эту мудрость сразу отметил варвар, не удивившись, а приняв ее как должное, хотя в иное время, наверное, не поверил бы глазам своим. Откуда она в семнадцатилетнем мальчике? Почему-то Конан сразу решил, что знать то — дело богов, а не простых смертных.
Вопреки ожиданиям, юноша не был придавлен каменной плитой. Он стоял, спиной прислонившись к стене, и улыбкой отвечал на интерес к себе сайгада. В улыбке Конан не заметил ни недоумения, ни вопроса, ни тем более гнева. Казалось, он привык к тому, что на него обращают внимание, хотя, судя по рассказу Кумбара о жизни в замке Дамира-Ланга и строгом воспитании старца Исидора, такого просто не могло быть.
— Ты свободен, мальчик? — спросил Кумбар голосом тихим и таким нежным, что вот тут уже варвар удивился.
— Да, — ответил ему юноша с улыбкой. — Я скинул ее. Скинул сам! — добавил он с мальчишеской гордостью. — Ты знаешь, дядя, я ведь Воин!
— Дядя? — Конан строго посмотрел на сайгада.
— Ну да, — смущенно потупился он. — Это Гинфано, сын моего младшего брата… который умер двенадцать лет назад… Прости меня, Конан… Я… Поначалу я хотел, чтобы именно ты помог ему. Ты сильный, ты можешь все, я знаю. Но потом… Да, наверное, сие был напрасный путь для тебя… Прости.
Конан задумался на миг и — простил.
— А как же шлем?
— Какой шлем? А, шлем… Вот он. Покажи, мальчик. Белка снял с головы простой солдатский шлем и протянул варвару.
— Не надо, — отказался тот. — Все свое держи при себе.
— В нем и правда большая сила, — сказал Кумбар. — Но ни тебе, ни мне она ни к чему. Только Воин чувствует ее и владеет ею.