Несчастный брат Джона, Ричард Львиное Сердце, выехал на свое последнее сражение, считая, что это лишь шутовской поединок, но был окружен свирепыми врагами, выбит из седла, и его, уже поверженного, поразила чья-то стрела. Так и погиб великий воин, словно балаганный шут, развлекающий посетителей ярмарки.
Людовик с детства уразумел, какую ответственность несут короли, управляя государственным кораблем среди коварных течений, бурь и подводных скал. Он вынужден был согласиться с отцом.
Четыре года прошло, прежде чем Бланш вновь дала Франции надежду, что у страны будет дофин, внук ныне правящего короля.
За это время Джон упустил из своих рук все, что можно потерять, и даже Англию.
Его собственные подданные – бароны и простолюдины – восстали, и только их извечное соперничество и спор о привилегиях и правах удерживали Джона на троне.
Джон по-прежнему пребывал во власти колдовских чар Изабеллы, несмотря на ее порочное поведение. Сам он своей жестокостью нажил себе легионы врагов – и живых, и тех, кто грозился отомстить ему с того света.
Мечта Филиппа почти сбылась. Франция, за исключением двух крепостей и клочка земли возле Булони, была уже в его руках. Его взгляд уже жадно шарил по Англии, где он выискивал себе союзников.
А почему бы ему и не посматривать в ту сторону, через Пролив? Его невестка имеет права на престол по материнской линии. В Англии нет салического закона, значит, женщина вполне может быть провозглашена английской королевой, а супруг ее Людовик объединит в одно государство Францию и Англию.
Даже Карл Великий не мечтал об английской короне.
К тому же Бланш вновь забеременела. Если мальчик родится здоровым, это будет знак, посланный свыше. Так сказал Филипп.
– Боже, даруй мне внука, и я отойду к тебе с покорным и счастливым сердцем, когда ты призовешь меня к себе!
Радость охватила всех в тот момент, когда родился мальчик… и… не задохнулся… не умер… и стал наследником французской короны.
Глаза Филиппа сияли, когда он целовал ручку обессиленной после родовых мук Бланш.
– Это самый счастливый день в моей жизни, – заявил он.
Бланш произнесла чуть слышно, только для них двоих:
– Если вас это обрадует, я назову его Филиппом.
Эти годы были триумфом Франции.
Филипп держал повсюду своих шпионов, и они доносили, что никто в Европе не поддерживает Джона, а Джон неумолимо скатывается в пропасть.
Когда «безземельный» король поссорился с церковью, то отлучение, наложенное Папой, было пострашнее, чем такая же кара, постигшая не так давно Францию.
Призвав сына и невестку на совет, Филипп поведал им, что время для долгожданного вторжения, повторяющего деяние Вильгельма Завоевателя, настало. Пора Бланш заявить свои права на наследство.
Филипп был тверд и спокоен, говоря об этом. Маленький принц Филипп рос здоровым, опекаемый многочисленными няньками, а Бланш вновь была беременна, и внушительная округлость ее живота наводила на мысль, что вновь родится неплохой мальчишка.
Как быстро летят годы. – их полет неразличим. Кажется, время стоит на месте, а Бланш уже исполнилось двадцать пять. Супруга дофина уже не молода, но сколько радостей она доставляет деверю. И главное, что взаимная приязнь Людовика и его женушки не ослабевает с годами. Луи не заглядывается на других женщин, что большая редкость. У самого Филиппа Августа было множество любовниц – как и положено королю, но, видимо, времена меняются.
Луи – серьезный молодой человек. Ему не нужны пустые развлечения и бессмысленные постельные утехи. Его заботят судьбы подданных, и ради спокойствия в стране он не станет изменять своей красавице жене, ждущей его по ночам в супружеской постели.
У Бланш родилась мертвая двойня, и эйфория во дворце сразу же улетучилась. Шепотом, из уст в уста передавались мрачные предсказания. Первый ребенок Бланш умер, теперь еще двое мертвецов!
Может быть, маленький Филипп тоже обречен умереть в раннем возрасте, или он уже мертвец, притворяющийся живым, то есть выходец с того света, дьявольское порождение, способное погубить Францию? Нет ничего нелепее, но и опаснее суеверных россказней.
Филиппу, конечно, донесли, какие сплетни распространяются по дворцу, и крошку-принца сразу же отгородили от всех подозрительных личностей надежной охраной, двойными решетками на окнах и стальными засовами.
Филипп Август заперся в своих покоях и остался наедине с Господом, к которому обращал ежечасно молитвы. Он много грешил и не мог разобраться, кто истинная его супруга, но в душе своей он искал чистоты… и не ради себя и загробного прощения, а о своей главной возлюбленной – Франции, самой очаровательной из своих любимых женщин, заботился он. Страна, прекрасная, мужественная, была когда-то отдана под его опеку Господом. Он обвенчан с Францией и обязан прославить их брачный союз! Так и должен чувствовать себя истинный монарх, которому любая слеза, пролитая подданным, все равно что удар кинжала в сердце.
Господь избрал его среди многих для великой миссии – сделать Францию первой среди множества карликовых европейских государств. Но он боялся смерти – и своей, и сына. Слишком преждевременно – в расцвете сил – она настигает королей. Поэтому он так пекся о маленьком Филиппе и о других будущих внуках.
Король строго следил, чтобы слуги ненароком не посадили ребенка на маленького пони и не начали обучать верховой езде, хотя это было необходимое умение.
Забота о внуке стала его манией. Если б перед его глазами резвились два, три, четыре мальчика, он был бы спокоен, но не один-единственный. Потеря единственного сына, а затем внука представлялась Филиппу Августу в страшных видениях, лишала сна и аппетита.
Бланш родила мертвых близнецов. Бедняжка! Как ей грустно! Но нельзя отчаиваться. Надо пытаться снова родить.
Если Господь решил наказать его и избрал такую кару, то не следует ли Филиппу вернуть к себе Ингеборг, тем самым задобрив небесного владыку?
Она, прервав странствования по европейским столицам, явилась по первому же приглашению. Свита пришпорила коней, и громоздкая карета опальной королевы, едва не разваливаясь на ухабистых дорогах, понеслась в столицу Франции.
Филипп Август смотрел на Ингеборг из-под полуопущенных век. Никто не мог сказать, мрачен он или весел. Он был похож на собственную статую, сделанную из мрамора или бронзы…
Какой-то дьявольский умысел внушил ему отвращение к этой женщине после всего лишь одной ночи, проведенной с ней в постели.
Ни она, ни он не выдали впоследствии тайну, и летописцам остается только лишь гадать – узрел ли французский король дьявольские копыта на ножках датской принцессы.
Ингеборг, казалось, простила Филиппу оскорбительное пренебрежение ее персоной. Она была лучезарна и ласкала его взглядом.
Но он…
Он был не в силах совладать с собой.
Его тело напрягалось, едва лишь она приближалась к нему на расстояние вытянутой руки. Воистину колдовство, не иначе. Как прозорливый Папа Римский не разглядел дьявольские козни?
Каждое мгновение – будь то в церкви, на площади, среди народа или на пиру в окружении придворных, – проведенное в соседстве с Ингеборг, напоминало ему о той, другой женщине, горячо любимой и угасшей в сырости монастырской кельи.
При посторонних Филипп Август обращался с Ингеборг как с королевой, а наедине… Никто не знает, что происходило между ними наедине, но наверняка ничего радостного.
В бороде короля появлялось все больше серебряных нитей. Его дети от Агнесс взрослели, и он призвал их ко двору. Он следил, чтобы с ними ничего не случилось, но пуще глаза он оберегал маленького Филиппа. И молился, чтобы Бланш снова забеременела.
Этот год оказался для Бланш и самым радостным, и самым тревожным.
В апреле у нее родился мальчик и… выжил. Его нарекли, как и отца, Людовиком.
– Я знал, что так и будет! – вскричал седовласый король. – У меня теперь двое внучат, и надеюсь, Господь дарует им долгую жизнь. Вся Франция будет плясать, и колокола будут звонить так громко, что их услышат и на небесах. Господь вознаградил меня за мою покорность.
Он уже не так пекся о безопасности своих внуков, потому что их было двое.
– Филипп… Луи… – Он произносил их имена и ощущал сладкий вкус во рту. – Два маленьких принца, а в будущем… Может быть, два короля его династии.
Бланш постоянно получала новости из Кастилии, и они были невеселы. Папаша захворал, подхватив простуду на охоте, а сквозняки во дворце свершили свое черное дело, и мамочка тоже кашляет.
Лаская новорожденного младенца, Бланш вдруг в мыслях сравнила горести своих родителей со своими собственными заботами. Как высоко вознесла ее судьба! Если сейчас зайдется в приступе кашля ее ребенок, вся Европа содрогнется, шпионы навострят уши, а гонцы пришпорят коней, разнося весть о болезни французского принца во все уголки континента.
Ее одиночество скрашивала Аминция. Они поочередно раскачивали колыбель и шили крохотные очаровательные распашонки для новорожденного. Аминция, привезенная Бланш вместе с собою с Пиренеев, была искусной мастерицей, и вышитые ею узоры на детском белье напоминали принцессе о родной Кастилии. Вместе они предавались воспоминаниям о долгих летних днях в дворцовом саду, где странствующие трубадуры, сменяя друг друга, постоянно распевали любовные песни, и звуки лютни, не утихая, ласкали слух девушек.
У самой Аминции был прелестный голос, и она часто пела для Бланш эти томные баллады. И госпожа и служанка уносились тогда в прошлое, в позлащенные солнечными лучами дни детства. Иногда Аминция, забываясь, называла Бланш Бланкой, и это было еще одним напоминанием о родительском доме.
Пение трубадуров – вот чего так не доставало Бланш во Франции, хотя при дворе постоянно звучала музыка, но иная, чем на юге. К тому же в парижском дворце все чаще заглушали музыку громкие и настойчивые разговоры о предстоящей новой войне. Любое событие, случившееся в Англии и вообще где-то за пределами французского королевства, становилось здесь известным, незамедлительно и горячо обсуждалось и министрами, и придворными.