е нужды. Таким он и сам себя почти не помнил — разве только в те дни, когда защищал городок Торческ, доверенный ему Рюриком, от Всеволода Чермного и половцев. Ощущение выросших за плечами крыльев было таким сильным, что он и спать не мог — летал по городу, подгоняя всех, кого можно. Назавтра, выслав гонцов во все стороны русской земли, погрузил свою дружину на ладьи и отплыл по Днепру до Киева.
Киев Мстислав Мстиславич застал уже взбудораженным, как муравейник, куда случайный прохожий ткнул палкой. Улицы великого города полны были народа, как ратного, так и гражданского, над городом стоял почти не утихающий колокольный звон, то тут, то там стихийно собирались толпы — послушать какого-нибудь беглого половца или гостя заезжего. Рассказы о монголах ходили самые невероятные. Будто и вправду люди те из железа и питаются человеческим мясом — в этом уже никто и не сомневался, и это никем почти не оспаривалось. И что у Чингис-хана три головы, и что вскормлен он степной волчицею — тоже, кажется, ни у кого сомнения не вызывало. Как прикажете сражаться с таким врагом? Да и люди ли они? За разъяснениями бросались к священникам, и те со знанием дела отвечали, что святой воин Гедеон тысячу лет назад победил сих монголов, адово воинство, и заточил их с Божией помощью в тартарары, откуда они совсем недавно, видимо, сумели вырваться. Это говорит о том, что монголам из тартара помогает сам Сатана, будь он проклят тысячекратно во веки веков! Другие же возражали, что не в тартарары, а в гору Елеонскую, что на святой земле, и не Гедеон, а они туда были заточены Господом — за прегрешения свои. Впрочем, большой разницы тут не наблюдалось даже знатоками. Главное дело было — с ними придётся воевать!
Великий князь Киевский Мстислав Романович, объявив в городе военное положение, тоже действовал широко. Весь Киев готовился к войне, каждая кузница ковала днём и ночью оружие, каждая швальня шила сапоги, плотники излаживали ладьи и посады, каждая семья должна была вооружить и снарядить одного, а то и двух конных ратников. Боевой дух жителей Киева был весьма высок. Для дальнего похода в половецкие степи (где предполагалось встретить неведомого врага) готовились разные припасы, чтобы у воинов ни в чём не было недостатка.
Каждый день отовсюду съезжались князья. На большой съезд, созванный великим князем Киевским, хочешь не хочешь, а прибудь. Совет, хоть и не в полном ещё составе, собирался с утра и продолжался аж до обеда, и потом тоже спорили, обсуждали, ругань стояла неумолкающая. У каждого приехавшего на Совет князя о монголах было своё мнение, которое каждый считал единственно правильным. Одни говорили, что монголов и вовсе никаких нет, и веры половцам быть не может, ибо они суть главные и всегдашние враги земли русской, и вообще что-то здесь не так. Другие, наоборот, верили в новую напасть безоговорочно, верили также и в то, что пищей монголам служит сырое человеческое мясо. Третьи в монголов верили, но нисколько их не боялись, говоря, что мы-де, русские, любого врага победим играючи, шапками его закидаем. Кто-то призывал послушаться князя Мстислава Мстиславича и объединённым войском идти навстречу врагу. Но были и такие, кто предлагал сидеть тихо, закрывшись в своих городах, — авось монголы и не заметят, пройдут мимо. Южнее пройдут — там, говорят, страны лежат богатые и зимы не бывает. Одним словом, никакого решения принять пока было невозможно.
Мстислав Мстиславич много произносил речей. Не так-то уж он любил это дело, но тут вдруг придумал для себя один образ, показавшийся ему убедительным. Когда от стрелы, пущенной в тебя врагом, легче защититься? — спрашивал он. И сам же отвечал: когда она ещё только пущена. Хочешь — отскочи в сторону, хочешь — щитом закройся. В сторону, братья, нам не отскочить — некуда нам отскакивать. А щит выставить мы очень даже можем и обязаны. Так что войско нам посылать необходимо, чтобы надёжно закрыться, пока стрела летит.
Этот образ понравился некоторым из князей. Но ещё оставались и такие, что сомневались: а летит ли она вообще, стрела эта? Споры продолжались с привлечением всё новых сторон.
Хан Котян, прибывший вместе с Мстиславом Мстиславичем, просто охрип за эти несколько дней, пока в княжеском дворце шла большая ругань. Доказывал, что монголы — не выдумка, бил себя в грудь, клялся всеми своими степными идолами, но веры ему особой не было. Раздавал хан подарки направо и налево, правда, перед этим справившись, кому сколько положено давать согласно его положению и весу его голоса в Совете. В конце концов Котян объявил, что меняет веру диких отцов на православную, потребовал крещения и был окрещён самим митрополитом Киевским. С этого дня он не переставал креститься на каждый образ или луковицу соборную, призывал в свидетели всех святых, и, в общем, теперь ему не верить вроде бы оснований стало меньше. Такой поступок Котяна убедил многих.
Прибыли все. Ждали только, пожалуй, самых важных гостей — с севера должны были прибыть великий князь Владимирский Юрий Всеволодович с братом Ярославом.
Глава 8
Забава предстояла знатная. В лесах владимирских ещё снег лежал, и вот по этому последнему снегу для великого князя обложили в берлоге медведицу с медвежатами малыми да одним пестуном[15]. Юрий Всеволодович любил такую охоту! Да и мясо медвежье, после того как он целую зиму в берлоге лапу сосёт, хорошо очищается, теряет резкий запах, делается мягким и рассыпчатым. Осенью-то его, косолапого, только из-за шкуры бить можно. Ну что ж, придёт осень, добудем и шкур медвежьих.
Князя одевали для охоты. Кафтан посвободнее, сапожки любимые его, разношенные, перстатые рукавицы. Вот только шапку никак не могли подобрать. Юрий Всеволодович раскапризничался, какую бы ему не предлагали — ни одна не нравилась: то слишком новая, то не в цвет, сукна алого, то, видишь ли, мала, а то ещё не знамо что.
— Да ты скажи, какую тебе хочется, батюшка, мы враз подберём, — чуть ли не стонал старый слуга великого князя.
— Я вот тебе дам — какую! — ругался князь. — Была ведь шапка моя всегдашняя, куда дели?
— Так ты ж её отверг, кормилец! Вон она лежит!
— Ничего не она! Я ту шапку помню! Та — счастливая, на охоте удачу приносила мне. Ни разу зверь меня даже не оцарапал! Вы что же — погибели моей хотите?
— Ну-ко, вот эту ещё попробуй, батюшка...
Нет, не нравилась и эта. Косо как-то сидит, весь вид портит. В самом деле стало казаться, что та шапка, про которую говорил, была удачливая. Хорошо мужику: у него на все случаи одна, нахлобучил — и пошёл.
— Жарко стало. Пить дайте!
Слуга, который помоложе, кинулся за питьём. Старик же схватил что-то из одежды и принялся обмахивать князя, словно опахалом, гнать свежий воздух. Полетела пылища. Юрий Всеволодович подумал, подумал и соизволил чихнуть. Потом ещё раз, со смаком, потом ещё — и так до пяти раз, пока не успокоился.
Старый слуга стоял ни жив ни мёртв.
Неожиданное чханье привело великого князя в благостное расположение духа. Словно вычихал утреннюю дурь. С лукавой усмешкой глянул на старого слугу:
— Ишь ты! Из тебя, что ли, пыль-то выходит, а, Яков?
Тот расцвёл в ответной улыбке всеми морщинами:
— Из меня, уж песок сыплется, государь-батюшка!
— Ну гляди, — вдруг притворно нахмурился великий князь. — А то и на покой пора? Зачем ты мне тут нужен чихать от тебя каждый раз?
— Да я... Да как же...
— Ладно, ладно, шучу. Этот ещё куда запропастился? Пить хочется!
Молодой слуга с подносом, на котором стоял кувшин и глубокая чарка, уже просовывался в дверь. Запахло квасом с хреном и мёдом.
— Сюда давай, сам налью... А ты пойди-ка, спроси там — скоро ли? Да князь Ярослав готов ли?
Великий князь налил себе квасу, недовольно поморщился — на поверхности плавала мятая брусничина, плохо процедили, но справился с собой и выпил. Квас был холодным, ядрёным, ударял в нос, глаза заволокло слезой. После второй чарки захотелось рыгнуть, и Юрий Всеволодович рыгнул. Знатный квасок! Умеют бабы.
В светлицу вошёл, предварительно покашляв за порогом, главный княжеский ловчий Ефрем, Мужчина он был росту огромного, слыл грубияном и сквернословом, но великого князя отчего-то смущался и разговаривал с ним голосом тихим и воркующим, как у голубя. И никогда сам разговора не начинал, ждал, когда спросят.
— Ну, что там? — спросил Юрий Всеволодович.
— Так точно, великий княже, — заворковал Ефрем. — Уже и ехать пора, из леса человек прибяжал, говорит — шаволится недмедица-то, голос оттудова подаеть. Самое время бы её тово, этово.
— А князь Ярослав? Готовы ли?
— Так что ждуть. Уж все готовы, одного тебя ожидають, государь.
— Яков, шапку! — потребовал Юрий Всеволодович.
Не глядя схватил ту, что подал ему старый слуга, нахлобучил и широким шагом вышел вон. Следом за ним заспешил огромными ножищами Ефрем.
— Ехать-то долго? — спросил великий князь, не оборачиваясь. Знал, что будет услышан.
— Недалече ехать, совсем тут рядышком. Часу не будет.
— Поразвели медведей-то, прямо под городом, — пошутил Юрий Всеволодович. — Этак и в лес скоро войти нельзя будет.
— Дак что ж... Недмедь — это дело такое... Где ему охота, там и ляжеть... Что с им сделаешь...
— Ну ладно. Это шучу я.
На дворе и вправду все были уж готовы. Брат Ярослав, завидев великого князя, снял шапку и поклонился первым, за ним — остальные. Свора собак, удерживаемая на постромках дюжим выжлятником, радостно залаяла, понимая, что раз сам князь вышел, то сейчас и отправляться.
Тотчас же и отправились.
День был пасмурный, но тёплый. Конские копыта чавкали в апрельской дорожной грязи, по жухлой траве, не пуская собак в грязь, вели свору. Ярослав Всеволодович подъехал к брату вместе с сыном Александром.
Для мальчика это была первая медвежья охота, и он весь был охвачен тревожным предчувствием, сидел весь напряжённый, то и дело оглядывался по сторонам, словно ожидал, что каждый миг может медведище выскочить из-за дерева. Что тогда делать?