Среди защитников крепости, тоже, как и Иван, наблюдавших за переменами в монгольском стане, сразу пошли разговоры.
— Видал? Подкрепление пришло!
— Ну, братцы, теперь нам всем конец.
— А тот-то, брюхастый! Как он обрадовался? Один не справился с нами, так на товарища своего надеется!
— Сколько их всего-то? С этими, новыми?
— Да много было, а теперь и вовсе без счёту. Мы-то подмоги не дождёмся, небось.
Постепенно общее внимание переместилось к князю Мстиславу Романовичу, который, вместе с молодыми князьями влезши на стену, смотрел туда же, куда и все. Защитники крепости ждали: что скажет князь? Особенно сейчас, когда монголов стало вдвое больше.
Вид у князей был озабоченный, хотя и старались они выглядеть молодцами. Каждое утро надевали новые одежды взамен старых, порванных и перепачканных кровью, чтобы у подчинённых при взгляде на князей сердца радовались. Но и одежда уже не помогала. Молча переглянувшись друг с другом, князья слезли со стены и направились к себе в палатку, установленную в центре укрепления, — совещаться.
Народ недовольно загудел.
— Куда это они? Судьбу нашу решать?
— А мы как же? Бок о бок вместе бились два дня, неплохо бы и нас послушать!
— Эй, князья! Выходите к народу! Сообща думать надо!
Как из-под земли, выскочил откуда-то сотник Ярун с тремя плечистыми дружинниками.
— А ну — молчать! Чего раскудахтались? Выйдут к вам, когда нужно будет!
Войско понемногу затихло. Разошлись все по своим местам. Каждый думал о чём-то своём. Странное дело: вот только что шумели и были как один человек. А утихомирились — и стали каждый сам по себе. Кто-то думал, что князья готовятся выйти из крепости и погибнуть в бою со славой. Им-то своя слава и честь дороже всего на свете. А некоторые мечтали о том, чтобы додумались начальники сдаться в плен к монголам. Всё-таки не смерть. Из плена и выкупят, и убежать можно, да мало ли чего.
Время шло, а князья не показывались. И монголы, кажется, успокоились уже на сегодня — подъехавший недавно полк вновь сел на коней и уехал, скрылся за недалёким холмом, исчез из виду. Опять, поди, отправился ловить беглецов, помоги им Царица Небесная! Может, хоть кто-нибудь доберётся до дому, расскажет там про нас.
— Едет! Едет!
Кричал молодой парнишка с перевязанной рукой. Ею он и показывал в сторону монгольского становища. Все сразу кинулись смотреть.
С той стороны ехал одинокий всадник.
Даже отсюда, издалека, было видно, что это не монгол: окладистая чёрная борода выдавала в нём русского. Он и на коне сидел по-русски. Махал обеими руками, показывая, что оружия при нём нет, и прибывает он для переговоров.
Позвали князя Мстислава Романовича. Тот, недовольный, вышел из палатки, приблизился к стене, посмотрел.
— Да это, кажись, тот самый. Ну, друг ихний! — сказал князь громко, чтобы всем слышно было. — Начальник над вольными людьми здешними. Над сволочью то есть. Как бишь его зовут? Плоскиня!
Мстислав Романович вспомнил про Удалого, который не позволил убить тогда второе монгольское посольство. Почему-то Мстиславу Романовичу сейчас казалось, что именно он зарубил бы тогда этого Плоскиню, которого свои бродники тоже зовут Удалым. И рука бы не дрогнула!
Тем временем монгольский посланник уже спешился и стоял перед дебрью, в которой запуталось несколько десятков мёртвых тел. Он широко улыбался, делал приветственные знаки руками. И в тот раз вёл себя нагло, а сейчас стоял весь такой ласковый, что так и хотелось рубануть мечом по плоской роже.
Впрочем, любопытно будет узнать, зачем он пришёл. Вообще-то послы всегда предлагают жизнь вместо смерти. А жить всё-таки хочется, несмотря на пожилой возраст, хочется куда больше, чем в юности! Мстислав Романович глядел на Плоскиню и всем телом ощущал эту жгучую жажду жизни, твёрдо зная, что спасаться любой ценой не станет — честь не позволит.
Плоскиня всё махал руками, звал.
Тогда Мстислав Романович велел своим людям провести его через дебрь и представить для допроса. Да глаза завязать гаду! Не то разнюхает чего не надо. Несколько дружинников кинулись и привели его с завязанными белой тряпицей глазами. Толпа народа окружила их плотным кольцом. Князь сел на принесённый из палатки стул, вперил в Плоскиню гневный взор.
— Говори, зачем пришёл! — Мстиславу Романовичу не хотелось даже и тени страха за свою жизнь показывать этому переметнику.
— А, так ты, князь, узнал меня? — обрадовался Плоскиня. — И я тебя помню. Вот — снова к тебе пришёл с поручением!
— Гад ты ползучий! — гневно произнёс Мстислав Романович. — Погляди, сколько беды нам твои монголы наделали! А ты, русский, служишь им! Платят они тебе, что ли?
— Ой-ой-ой, — сразу затуманился Плоскиня. — Правильно ты, князь, говоришь. Такое горе, такое горе, что и сказать нельзя.
И, тут же забыв про горе, продолжил:
— А я что вам говорил давеча? С ними надо в дружбе жить, с монголами-то. Вы же так их рассердили! Уж так рассердили! Беда просто!
— Это ещё что! — надменно проговорил Мстислав Романович. — Мы их не так ещё рассердим, погоди! А ты чего пришёл-то? — спросил он, стараясь, чтобы Плоскиня не догадался, как может хотеться человеку жить, даже когда гордость обязывает его умереть.
— Так я опять с тем же самым! — оживился Плоскиня под своей повязкой. — Велено тебе передать, княже, что хотят отпустить и тебя, и дружину твою!
Радость толкнулась в сердце Мстислава Романовича. Однако виду он не подал, сидел по-прежнему неподвижно и не обратил внимания на возбуждённо-недоверчивый гул, что прошёл по его войску. Подумалось только: а вот Удалой — обрадовался бы он, если бы враги ему жизнь подарили? Что бы он сделал?
Плоскиня между тем говорил не останавливаясь:
— Уж они тебя, князь, уважают — просто сил нет! Понравился ты им. Они, монголы-то, любят, когда с ними отважно. Это у них, слышь-ка, — он понизил голос, словно сообщал нечто секретное и ценное, — за самую большую честь почитается, если кто отважный. Ну! Что ты! Страсть как любят. Если храбрый — они не глядят, какого рода, знатного или низкого, к примеру. Могут и темником поставить. А ты, князь, уж очень им понравился.
Мстислав Романович напряжённо думал, но старался, чтобы при этом на лице не отражались его думы. Слабо верилось монгольскому прихвостню. А даже если отпустят, каково будет возвращаться домой? Что это, — спросят, — всех князей, значит, побили, а ты, стало быть, один уцелел и своих людей сберёг? Отсиделся где-то?
Впрочем, эта мысль была невнятной. Никто так не спросит великого князя Киевского. А самая могучая мысль, которая всё громче звучала в мозгу, была: жить! Жить!
Он не был трусом, князь Мстислав Романович. Если бы монголы продолжили попытки взять приступом его холм, он отбивался бы, пока хватало сил. Он погиб бы, но не побежал и не сдался. А если тебе не хочется умирать, то это не значит, что ты — трус. Никому не хочется.
— Отпустят, говоришь? — переспросил Мстислав Романович, оборвав поток слов неожиданного посланца. — И меня с князьями, и войско моё? Я без войска отсюда не уйду!
— И войско. А как же? И войско тоже, — зачастил Плоскиня, почувствовав, что князь поддаётся. — Говорю же — они храбрых отпускают! Всех отважных, кто им понравился, всегда всех домой отпускают!
Тут Плоскиня слегка запнулся, поняв, видимо, что чересчур загнул. Но Мстислав Романович, напряжённо слушавший, не заметил оговорки.
— Развяжите ему глаза, — приказал он.
Двое дружинников сразу подошли к Плоскине и в несколько рывков содрали глазную повязку. Невольно причинили ему боль, потому что он схватился за уши. Зажмурился под ярким солнцем, но всё равно продолжал широко улыбаться.
— Вот ты, — наконец произнёс Мстислав Романович, глядя Плоскине прямо в глаза. — Вот ты — русский ведь? Тебя русская мать родила! Вот мне скажи, им скажи, русским людям, — он кивнул на своё войско, застывшее в молчании. — Не обманут нас твои монголы? Правда ли всех отпустят?
Плоскиня облегчённо улыбнулся.
— Да что ты, кня-азь, — протянул он, — они ж никогда не обманывают никого! Так и велели передать: выходите, мол, и поезжайте на все четыре стороны. Хватит, мол, кровь проливать.
— Ты крест носишь? Перекрестись!
Плоскиня живо омахнулся крестным знамением, честно глядя на князя.
— Целуй теперь! Крест целуй!
Не моргнув глазом, Плоскиня вынул из-за пазухи крест на тонком кожаном шнурке. Истово впился в него губами.
Услышав вздох, пронёсшийся по войску, Мстислав Романович вдруг поверил, что Плоскиня говорит правду. Он собирался было уже приказать ему, чтобы бежал к монголам — оговаривать условия выхода из крепости, как услышал чей-то удивлённый вскрик:
— Плоскиня! Ты ли это?
Люди расступились, давая дорогу тому, кто кричал, и в круг вышел один из ратников. Ополченец, вспомнил Мстислав Романович. Человек подошёл к Плоскине, выпучив от удивления глаза.
— Ты ли это, сосед? Не вспоминаешь меня?
— Иванко! — вскрикнул в ответ Плоскиня и кинулся к человеку с раскрытыми объятиями. Они крепко обнялись.
Войско, замершее, разом рассмеялось, одобрительно зашумело. Весело смотреть, когда старые дружки встречаются!
— Вот так встреча! Ай да встреча! — восклицал Плоскиня, хлопая Ивана по плечу, от чего тот морщился. — Да как же это, Иван Демьянкович?
— А ты-то как, Плоскинюшка? — моргал усиленно Иван, стараясь не пустить слезу. — Он сосед наш бывший, братцы! — крикнул он, обращаясь ко всем. — Сосед наш, княже! Мне однажды жизнь спас! Немца убил! Из Новгорода он! А я, княже, смотрю: он это или нет? А это он самый! Сосед наш!
Потом до Ивана вдруг дошло, что он обнимается с вражеским послом, отпустил Плоскиню и стал рядом, виновато глядя на Мстислава Романовича.
Князь смотрел на них обоих, то улыбаясь, то хмурясь. Неожиданное это происшествие придало нынешним событиям какой-то свой, домашний смысл, как бы лишило его скрытой опасности. Вот теперь можно было соглашаться с монгольскими предложениями.