Несколько часов, за неимением другого дела, Иван наблюдал. Уйдут они или не уйдут сегодня? Ох, как не хотелось снова в реку лезть, прятаться. Но все действия монголов говорили об одном: они собираются в дорогу. Видимо, не хотят больше тратить времени на пребывание здесь. Когда же они двинутся?
Скорее бы. Ивану не терпелось пройти туда, где был разорённый стан русского войска, где мёртвые тела лежали вперемешку с разным хламом, которым победители побрезговали. Иван даже не мог понять сначала, отчего его так тянет туда? Потом догадался: от голода уже начинало сводить живот, а там вполне можно было найти что-нибудь съестное. Хоть хлебца корочку — и то хорошо.
Через час монголы тронулись, оставляя после себя огромное пространство, осквернённое смертью. Они уходили, даже не оглядываясь на плоды своей победы. День разгорался, и над разорённым станом кружилось множество птиц, тоже желавших полакомиться, — ворон, грачей. Так они всё там склюют, подумал Иван и решил спуститься с холма.
Он прошёл через проход, приготовленный вчера для всего войска, двинулся вниз, к реке, мимо мёртвых товарищей, оставленных здесь в пищу волкам и лисам. Проходя мимо каждого, заглядывал в лицо, здоровался. Но не задерживался: надо было спешить, ещё через реку перебираться.
Ему быстро удалось найти мелкое место. Сняв сапоги и закатав штаны выше колен, Иван ловко перебрался через Калку. Через несколько мгновений он уже ходил между телами, выискивая для себя что-нибудь пригодное. Здесь, кажется, смоленские стояли. Впрочем, теперь вряд ли разберёшь — где смоленские, а где какие. Отличительные знаки, одежда, оружие — всё подобрали и увезли монголы. Вон, правда, не взяли раздавленные конским копытом гусли. Да, это место смоленских — они много брали с собой рожечников, гудильщиков, бубенщиков, чтобы те веселили войско во время решающей битвы.
Ивану повезло. Большая чёрная птица — ворон — неподалёку раскапывала из-под тряпок нечто продолговатое. Иван побежал, отогнал наглую птицу и увидел, что она нашла мешок с сухарями. Он сразу схватил один сухарь и начал грызть, урча от удовольствия. Пока не сгрыз весь сухарь, никак не мог заставить себя остановиться. Только потом взялся за весь мешок.
Мешок наполовину был залит кровью лежавшего рядом дружинника. Хотя это только по большому и когда-то сильному телу Иван решил, что дружинник. Вполне он мог быть и ополченцем, таким же, как Иван, мастеровым. Ничего, что мешочек в крови, внутрь-то она не просочилась: и холстина плотная, и кровь сразу свернулась на жаре. Сухарики и не промокли почти. Однако надо бы мешок подобрать другой.
Иван ещё долго собирал всё, что попадалось: хлеб, муку рассыпанную, сушёную изломанную рыбу, жевал одновременно то одно, то другое, пока, насытившись едва ли не до тошноты, трезвым взором не осмотрел всё найденное добро. Куда столько? Этого хватило бы надолго, останься Иван тут зимовать. Но ему надо было срочно, как можно быстрее уносить отсюда ноги. А тащить-то припас придётся на своём горбу!
Не обращая больше внимания на птиц, собравшихся сюда словно со всей степи, Иван разобрал всю добычу. И, держа в руках кусок сухой белой шаньги, вдруг отчётливо вспомнил: мать, Пелагея, пекла когда-то такие же! Сестрёнок родных звали Посада и Матрёна! Отца — Демьян!
Беспамятство ушло, улетучилось куда-то, как влага под солнцем. Иван ещё раз огляделся по сторонам, и вдруг ему стало страшно. Он, живой, не мог больше находиться здесь, среди мёртвых, которых некому было оплакивать и некому хоронить. Озираясь, он почувствовал, что ещё немного — и сам упадёт мёртвым, присоединится к погибшим вчера товарищам. А дома ведь ждёт его жена Арина с близнецами Власием и Демьяном! Он вспомнил!
Выбрав крепкий заплечный мешок, Иван набил его, сколько возможно, едой, подобрал рваную полсть от чьего-то шатра, чтобы ночью было во что завернуться. И пошёл на запад.
Через некоторое время, уже отойдя от разбитого стана, он остановился, обернулся назад и отвесил мёртвым поясной поклон — всем сразу. Спите спокойно, не поминайте лихом!
Так началось возвращение с войны Ивана в Киев.
Идти через голую степь было скучно, но нужно. Он постоянно оглядывался, ища опасность. Но в степи никого не было. А волки, которые всё время крутились неподалёку, а по ночам не давали спать своим воем, его не трогали. И чего им было нападать на одинокого путника, когда всюду валяются трупы, слегка уже вздувшиеся на солнце и оттого ещё более вкусные. От сытости волки были заняты лишь друг дружкой, словно у них начался свадебный гон, с долгой беготнёй за самкой.
Когда попадался ручеёк, Иван пил. Воду с собой нести было не в чем, поэтому возле каждого мало-мальски пригодного водоёмчика он останавливался основательно, пил, отдыхал и снова начинал пить. Один раз, уже напившись из какого-то озерка, он увидел на дне его едва прикрытого травой покойника в полном военном снаряжении. Ивана долго рвало — аж до желчи, но когда он понемногу успокоился, то обида на мертвеца прошла, он выволок его из воды и похоронил, ничего себе не взяв, кроме мешочка с серебром, привязанного к поясу. У Ивана уже просыпался обыкновенный людской азарт к жизни. Пусть это будет вместо обещанной князем платы за поход, решил он.
Уже и степь кончалась, начинались перелески, в которых так сладко было посидеть на травке, давая роздых распаренным ногам, дыша полной грудью. Очень скоро должен был показаться сам Днепр. Иван знал, что надо идти вверх по течению, чтобы добраться до Киева. А также, чтобы встретить наконец кого-нибудь живого! Русского человека встретить, поговорить, рассказать ему. Пусть и не поверит, а всё же душа соскучилась по живому общению, по звукам родной речи. Уж сколько дней он разговаривал только сам с собой да с попадавшимися по пути мертвецами, которых, правда, становилось всё меньше и меньше по мере того, как Иван приближался к Днепру. Места были вовсе незнакомые, русское войско шло не здесь. Иван, стало быть, дал крюк. Но мимо Днепра-то ему всё равно не пройти! Пусть и сухари в мешке заканчиваются, но спасение уже близко!
Однажды на рассвете его разбудил запах дыма. Чутким, обострившимся обонянием Иван определил, что пахнет не просто горелой древесиной. Не лесной пожар, что-то к этому дыму примешивалось такое жилое, знакомое. Уж не до людей ли он добрался?
Да, оказалось именно так. Иван различил в траве еле заметную тропку и побежал по ней, потом опомнился, перешёл на шаг. К людям нужно было подойти спокойно, без спешки.
Он увидел огород, вовсю зеленеющий ботвой репы, обставленный плетнём от непрошеных посетителей. Долго стоял, любовался мирным делом человеческих рук. Скоро должны были показаться дома поселян, а то и целый посад, окружённый стенами, как вот этот огородик. Там Иван узнает, как скорее добраться до дому.
Дорога круто сворачивала вправо, Иван повернул вместе с ней. Запах дыма, так радовавший недавно, стал вдруг невыносимым. Чего это вы тут развонялись, хотел подумать Иван, но не успел. На толстой ветке дуба, росшего возле тропинки, висела девушка.
То, что это девушка, можно было определить только по длинным спутанным волосам. Она висела нагая, вся в крови, с распоротым животом, из которого до самой земли свисали размотавшиеся внутренности. Вместо грудей у девушки чернели большие круглые раны. Кроме того, она вся была истыкана — стрелами ли, копьём ли. Тут начиналась широкая поляна, изрытая конскими копытами.
И висело ещё несколько девушек в таком же виде. Иван невольно подумал, что хорошо бы чем-то прикрыть мёртвые тела от сраму, но его опять, как и четыре дня назад, скрутило приступом рвоты. Какой же срам у них, думал в промежутках между спазмами. Они и так уже весь срам, который можно, приняли. Такое теперь время настаёт! Мужчины принимают свой срам, женщины — свой.
За время своего путешествия Иван как-то отвык думать про монголов: слишком горько было о них вспоминать да и ходьба отнимала много сил, мешала думать. Но здесь, стоя перед этими изнасилованными и замученными русскими девушками, он мгновенно и ярко представил то, что здесь произошло. Теперь было понятно, отчего таким мерзким показался дым.
Дальше, за широкой поляной, где монгольские воины развлекались, расстреливая девичьи тела, лежали догорающие руины небольшого городка.
Смотреть на это Иван не стал. Издалека он увидел кучи тлеющих брёвен, россыпь мертвецов — судя по размерам, и детей тоже. Всех убили, до последнего человечка, не пощадили никого. И пошли себе дальше — жечь и разорять города, которые попадутся на пути. Да кто же остановит эту злую могучую силу? Может, и Киев сейчас вот так лежит в развалинах, а жена Арина, так же поруганная, раскачивается на воротах перед домом?
Заскрипев зубами, Иван круто свернул с дороги и зашагал, стараясь не оглядываться. Мысль о том, чтобы поискать себе в разорённом городке чего-нибудь на дорогу, показалась ему отвратительной.
Он шагал и шагал, не чувствуя усталости, держась за рукоять меча, злобно озираясь по сторонам. Прошлая жизнь закончена. Если они так поступают, и Бог их не наказывает, то значит... значит... Иван никак не мог придумать, что же это значит, и мучился из-за невозможности высказать свою мысль.
И вдруг он услышал у себя за спиною:
— Князь! А князь!
Подпрыгнув от неожиданности, Иван резко обернулся. Недалеко от него стоял молодой парень в белой нательной рубахе и портках, светловолосый, недавно постриженный с помощью глиняного горшка. Парень улыбался, будто встретил в лесу знакомого. Под уздцы он держал коня.
— Ты кто? — испуганно спросил Иван, пытаясь вытащить меч из ножен. Меч не вытаскивался. Может, ножны погнулись или что ещё там. Иван поразился — как тонко и хрипло прозвучал его голос в лесной тишине.
Парень громко, весело и свободно рассмеялся. На вид ему было не больше двадцати лет.
— Князь пришёл! — наконец выговорил он сквозь счастливый смех. — А я тебе, князь, коня привёл! Сядешь на него и поскачешь! Скок-скок! Ха-ха-ха!