— Рад вас видеть, рад с вами познакомиться, товарищ Сергеев…
— И я рад, товарищ Толоконников, — искренне ответил Сергеев: он как-то быстро проникся симпатией и добрыми чувствами к секретарю обкома, которого видел впервые, — покорили открытость, простота секретаря.
Увлекая Сергеева к столу, секретарь обкома спросил:
— Не возражаете, Георгий Владимирович, если приглашу других секретарей, какие на месте, не разъехались по районам? Познакомиться с вами нелишне…
И вопрос, как он был поставлен — уважительно и вместе как бы с просьбой, однако исключавшей отказ, — Сергееву тоже понравился.
— Не возражаете? — глядя улыбчиво, переспросил секретарь обкома.
— С удовольствием.
Позвонив в приемную, отдав распоряжение и усадив Сергеева за приставку к столу, секретарь обкома сел напротив. Разговор пошел пока прикидочный: видно, секретарь ждал, когда соберутся другие, и Сергеев, поняв это, тоже не начинал главный разговор.
Вскоре в кабинет один за другим вошли еще три секретаря, и помощник, молодой, поджарый, остановившись у дверей, сказал, что «это все». Толоконников кивнул.
— Что ж, товарищи, — начал он, когда все сели, — давно мы хотели познакомиться с генералом Сергеевым. Вот теперь Георгий Владимирович перед вами. Для нас почетно иметь такое серьезное военное учреждение на территории области, но и ясно: дополнительные обязанности тоже лягут на нас… Должно быть, — секретарь обкома скосил веселый, оценивающий взгляд на Сергеева, — Георгий Владимирович не зря приехал, не для простого знакомства? Но знакомство, начатое с дела, всегда крепче. Не так ли, Георгий Владимирович?
— Согласен. Абсолютно согласен! — Сергеев рассмеялся открыто, доверчиво — этот смех располагал к нему людей. — Тем более мне легко согласиться с вами, товарищ Толоконников, потому что приехал к вам именно с делом, даже с жалобой… В общем, получается по русской пословице: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится»…
Секретари тоже заулыбались, посмеялись, и первый секретарь, как бы опять направляя разговор в русло, сказал:
— Вот даже, оказывается, Георгий Владимирович к нам не просто с делом, а с жалобой… Это уже сложней! А по нашим местным обычаям, когда приезжает гость, никаких дел с ходу не решают, гостя перво-наперво за стол и угощают от всего сердца. Так что тут, Георгий Владимирович, возникают противоречия… Как их будем разрешать? Отступим от обычая? Сами, на правах хозяев, похвастаемся перед гостем, чем богата область, потом выслушаем Георгия Владимировича — так, товарищи?
Секретарь обкома подошел к карте области, висевшей на стене, крупномасштабной, рельефной, и принялся рассказывать о границах, географических и климатических особенностях, хозяйстве области и перспективных планах. Говорил он минут пятнадцать, изложил все четко — знал, видно, назубок, чем живет и дышит область. Толоконников показал указкой территорию полигона, сказал с улыбкой:
— Так что не считаться нам друг с другом, Георгий Владимирович, не жить в дружбе никак нельзя. — Повесив указку возле карты, он сел на место. — Думаю, мы потом подробно поговорим о наших связях — как их наладить, какими они будут… А сейчас послушаем вас — пожалуйста.
Сергеев, тоже коротко, рассказал, с какими трудностями сталкивается в своем становлении полигон, как их преодолевает, на какую помощь партийных и советских властей рассчитывает. В конце коснулся конфликта с дорогой, поведал о своей поездке к мосту и разговоре с охранником.
Качнув аккуратно подстриженной головой, секретарь обкома с улыбкой спросил:
— Так и сказал: поставить Семиокова на месяц на его место? — И внезапно рассмеялся весело, от души. — А ведь молодец! Правильно сказал. — И посерьезнел, постучал оливковыми пальцами по полированной поверхности стола. — Давайте завтра соберем бюро, пригласим товарища Семиокова, у него есть и другие грехи… Как, товарищи?
Все согласились с предложением первого секретаря, и он опять взглянул на Сергеева:
— Тогда на десять утра?.. Все и порешим, Георгий Владимирович, в вашем присутствии.
Сергеев с ходу согласился — что ж, все резонно — и лишь после сообразил, что на сутки, выходит, позднее явится домой и, значит, снова откладывается встреча с женой, и от сознания этого у него на какое-то время испортилось настроение. Однако, когда заговорили о возможных связях полигона с партийными и советскими органами, Сергеев забыл о своем огорчении: было полное единодушие, намечалась щедрая и широкая программа, и Сергеев искренне обрадовался этому.
После обсуждения, уже из обкомовской гостиницы, куда его доставили, он позвонил на полигон Валееву — тот еще сидел в штабе, — сказал ему, что остается на завтра на бюро обкома, коротко поведал, не скрывая радости, и о программе, какая вырисовывалась на будущее, по связи с областью. Не сказал он лишь о той фразе, которую произнес секретарь обкома, прощаясь в кабинете: «У нас скоро выборы. Будем надеяться, что избиратели области выдвинут вас своим представителем… Это тоже важное звено в нашей связи, Георгий Владимирович». Ничего не скажешь, приятно, но пока об этом не стоит распространяться…
Закончив разговор с Валеевым, Сергеев попросил на коммутаторе переключить его на гостиницу полигона; опять, как и утром, когда прилетел из Москвы и позвонил ей тогда из диспетчерской будки, тотчас услышал голос Лидии Ксаверьевны.
— Егор, ты прилетел? — тихо, как бы упавшим, расслабленным голосом спросила она, но Сергеев поначалу ничего особенного не заметил в голосе жены.
— Нет, Лидуша, остаюсь на бюро обкома. Завтра прилечу. — И что-то словно бы подсказало ему, и он спросил: — Ты плохо себя чувствуешь? Как здоровье? Скажи правду.
— Нет-нет! Все в порядке. Завтра прилетай. Жду тебя.
И все-таки она ему сказала неправду: за полчаса до его звонка у нее начались родовые схватки, и от острых приступов боли она чувствовала, что слабеет. Боль была такой, что Лидия Ксаверьевна после удивлялась, как держала трубку, разговаривала с Егором, как не выдала себя, не закричала в голос…
После звонка мужа она успела только положить трубку, как боль опрокинула ее на диван. Лидия Ксаверьевна подумала, что должна позвонить вниз, дежурной Ксении Петровне, с которой у нее установились добрые отношения: та забегала в номер на дню по нескольку раз, дежурила или не дежурила — все равно. А в этот вечер она как раз дежурила в гостинице.
Дрожащей, неверной рукой Лидия Ксаверьевна дотянулась до телефона на столике, вся в ознобе, как после ледяной купели, — язык плохо слушался, — не сознавая, что ей ответили с коммутатора, а не из администраторской гостиницы, все же выдавила из последних сил:
— Ксения Петровна, пожалуйста…
И сама уже не услышала этих слов: новая резкая боль отсекла все реально воспринимаемое, она сцепила зубы, чтоб не закричать, лишь застонала, трубка из руки выскользнула на пол, на ковровую дорожку…
Сергеев находился под острым впечатлением от бюро обкома, на котором все безоговорочно и просто решилось в пользу полигона. После сообщения Сергеева, лаконичного, четкого, лишь он успел произнести: «У меня все», как Семиоков, невысокий, круглый, точно колобок, — форменный, из темного габардина, костюм казался ему мал, — тотчас вскинул по-школьному короткопалую руку:
— Можно ответить?
Секретарь обкома был теперь при галстуке, в светлом легком костюме, что сразу сделало его старше, официальнее; он спокойно остановил:
— Нет, товарищ Семиоков, вы пока подождите. Выслушаем других, соберем, как говорится, все грехи в кучу, а уж потом вы. Но я просил бы товарища генерала Сергеева еще повторить заключительную фразу, выводы. Давайте, товарищи, послушаем.
И Сергеев повторил свой вывод:
— Считаю, что пропускной режим через мост не отвечает государственному пониманию событий, это — узковедомственное решение. Ни больше ни меньше. Мы же просим изменить режим временно, до постройки другого моста…
Кивнув Сергееву, секретарь обкома сказал:
— Что ж, по-моему, серьезно и убедительно. Но у нас есть еще претензии к отделению дороги — давайте, товарищи.
Претензии касались выполнения плана перевозок, взаимоотношений дороги и области, и Сергеев видел, как Семиоков сник, утратил ершистость, независимый вид, с каким поначалу сидел за столом, торопливо, размашисто что-то писал в блокнот, а когда ему дали слово, все покорно принял, со всем согласился.
Уехал Сергеев сразу, как только «закруглились» с первым вопросом; прощаясь, секретарь обкома напомнил, о чем договорились с вечера: пусть представители полигона устанавливают прямые отношения с областными организациями, обком всячески будет содействовать этому.
Теперь, подлетая к полигону — «аннушка» уже резко пошла на снижение, и впереди справа показалась полосатая будка с вяло повисшим над ней конусом, — Сергеев думал о том, что произошло там, в обкоме партии, каких-то два часа назад, и радовался, что заложен первый прочный кирпич в отношениях с местными властями, а это, он знал, немаловажно в делах сегодняшних, да и будущих, полигона. Он удивился, увидев опять у будки полковника Валеева: Сергеев не сообщал ведь, когда прилетит, но вот человек ждет, встречает — чего бы это?
Валеев подошел прямо к самолету и, когда Сергеев спустился по трубчатой металлической лесенке, козырнул — вид у него не взволнованный, как отметил Сергеев, но строгий, с суровинкой смотрят темные глаза. У Сергеева — он научился уже понимать начштаба — промелькнула настороженная мысль: что-то все-таки не очень страшное, но случилось. И сразу холодок знакомо родился где-то в глубине, у сердца, и Сергеев против своего обычного правила — не опережать события — спросил:
— Что-нибудь случилось, Федор Андреевич?
— Лидия Ксаверьевна… Вчера вечером… Устроили ее в санчасти строителей… Трудные роды. Сейчас узнавал — пока нет…
Холодок, родившийся в груди Сергеева, сменился вспышкой жара, испарина проступила под рубашкой, и Сергеев спросил неожиданно для самого себя не своим, вялым голосом: