— Анри!
Бейль чертыхнулся сквозь зубы. Это была Валентина. Она объявилась на крепостных стенах в компании с актерами, готовившими к показу венский вариант мольеровского «Дона Жуана», с одной целью — покрасоваться перед будущей публикой. Все выглядели чрезвычайно элегантно: женщины в перкалевых туниках, мужчины в зауженных сюртуках и панталонах из панбархата, заправленных в сапоги с желтыми отворотами. Вся компания была при театральных лорнетах и по-своему комментировала сражение, происходившее, по их мнению, слишком далеко. В их представлении это был «Граф Вальтрон»[68].
— Скажи своим друзьям, что они могут пойти поближе к ядрам, — сказал Анри Валентине.
— Ты все так же любезен! — с досадой ответила она.
— Внизу они увидят настоящие трупы, настоящую кровь и, кто знает, может быть, им повезет получить горящей балкой по голове.
— Это не смешно, Анри!
— Да, ты права, это не смешно, потому что у меня нет повода для веселья.
Он отвернулся и поискал глазами Анну, но на бастионе ее не было. Доктор Карино сказал, что она ушла со своими сестрами, и добавил: «Было бы неплохо и вам последовать их примеру, милейший. Видели бы вы себя... У вас сильный жар, я советую вам лечь в постель и принять лекарство...»
Анри ушел, даже не попрощавшись с Валентиной, а ее приятели продолжали разглагольствовать о качестве пожаров, разгоравшихся в Асперне. По их мнению, они выглядели менее реалистичными по сравнению с бурей из «Волшебной флейты» — оперы на либретто знаменитого Шиканедера[69], которую они смотрели в летнем театре.
Опустошительный огонь артиллеристов Массены вызвал смятение в передовых рядах австрийцев. После непродолжительной заминки они отошли для перегруппировки, и в дело вступила артиллерия эрцгерцога. Сначала загорелось деревянное гумно, потом под непрерывным огнем двух сотен орудий стали рушиться крыши домов. Пожары вспыхивали по всей деревне, но ни времени, ни средств на их тушение не было. Появились первые мертвые. Раненые горели, как факелы, и напрасно катались по земле, пытаясь сбить жадное пламя. Позиции вольтижеров, прикрывавших левый фланг боевых порядков французов, находились в отдалении от деревни, но солдаты чувствовали жаркое дыхание пожара. Легкий ветерок сносил в их сторону густой черный дым, от которого першило в горле, и разбирал кашель; на рукава и плечи садились жгучие искры, и солдаты торопливо стряхивали их с себя. Вольтижер Ронделе сплюнул под ноги и неудачно пошутил:
— Еще не стало горячо, а мы уже поджарились.
Паради поморщился и лишь крепче сжал в руках ружье. Батальоны генерала Молитора остались на своих позициях. После короткой перестрелки, обошедшейся без потерь, солдаты расслабились, и их ровные цепи рассыпались. Ротный вложил саблю в ножны, но из-за пояса вытащил пару пистолетов. Унтер Руссильон спокойно поднимал роту:
— Так, ребятки, идем зачищать территорию! Рассыпались веером! Переходим в атаку.
— А что или кого атакуем? — осмелился спросить Паради.
— На подступах к Асперну собирается австрийская пехота, — объяснил капитан. — Нужно ударить им в тыл.
Офицер с задумчивым видом взвел курки обоих пистолетов и широкими шагами двинулся вперед, оставляя за собой дорожку в высокой траве. Три тысячи человек, растянувшихся в длинные шеренги, двинулись вверх по пологому береговому склону. Они были начеку, но гул близкого пожара, гром орудий и грохот рушащихся стен заглушали все прочие звуки, поэтому фланговую атаку эскадрона австрийских гусар, скакавших крупной рысью, французы заметили не сразу. Гусары в зеленых мундирах мчались прямо на них, вытянув вперед сабли, повернутые изгибом вверх, чтобы лучше разить пехотинцев, буквально пришпиливая их к земле.
А она дрожала под копытами лошадей; в боевой клич гусар вплелся звонкий голос трубы. Паради и его товарищи, захваченные врасплох, развернулись в сторону атакующих и инстинктивно вскинули ружья. Капитан одновременно разрядил оба пистолета, отбросил их в сторону и выхватил из ножен саблю. В свою очередь, вольтижеры, не целясь, открыли беспорядочный огонь на уровне лошадиных шей. В накатывавшейся лавине Паради вдруг отчетливо увидел вздыбившуюся лошадь, ее всадник свалился под копыта соседнего животного, и оно едва удержалось на ногах; другой австриец получил пулю в лоб, но его скакун продолжал свой неудержимый бег, неся в седле откинувшееся назад бездыханное тело. Времени на перезарядку не было. Паради упер приклад в рыхлую землю и, низко опустив голову и плечи, обеими руками вцепился в ружье, словно в рогатину. Рядом он чувствовал плечи боевых товарищей; плотно сомкнутый строй ощетинился сверкающими штыками. Винсент закрыл глаза. И тут же последовал удар. Головные лошади напоролись на поднятые штыки, но при этом сбили людей с ног. Полуоглушенный, Паради лежал в траве, свернувшись в клубок и не чувствуя рук. С онемевших пальцев капала горячая липкая жидкость. «Я ранен», — с ужасом подумал он, потом поднялся на руках и огляделся — вокруг вперемежку лежали тела вольтижеров и гусар. Винсент потряс за плечо ближайшего солдата, перевернул его на спину и отшатнулся, увидев белки закаченных глаз. Рядом сучила ногами издыхавшая лошадь: кишки вывалились из ее распоротого брюха и парили под ярким солнцем. «Поди разберись тут, что к чему, — подумал Паради. — Неужто я умер? Кровь? Нет, не моя. Лошади? Или этого бедолаги, имени которого я даже не знаю?»
— Псссст!
Паради обернулся и увидел Ронделе. Тот лежал на животе и подмигивал ему.
— Ты как, не ранен? — спросил Винсент.
— Я в порядке, но повторения мне бы не хотелось. Прикидываюсь трупом для маскировки.
— Осторожно!
Прихрамывая, к ним приближался выбитый из седла австрийский гусар. Он услышал разговор двух лжепокойников и угрожающе поднял саблю. Вовремя получив предупреждение, Ронделе без лишних вопросов перекатился на бок, а Паради швырнул в глаза гусару горсть земли. Ослепленный, тот покачнулся и располосовал воздух перед собой серией смертоносных мулинетов. Но на помощь вовремя подоспел унтер Руссильон: он подобрал с земли штык и с размаху вонзил его австрийцу в спину.
— Раненые или нет, встать! — скомандовал унтер-офицер. — Австрияки вот-вот вернутся.
— Так они ушли? — вздохнул Ронделе, когда Руссильон взял его за предплечье и рывком поставил на ноги.
— Тебя даже копытом не задело! — сказал ветеран. — А с тобой что? — он глянул в сторону Паради.
— Это кровь, — ответил Винсент, — только я не знаю, чья.
— Собираемся за лощиной! Пошевеливайтесь, ребята!
Оглушенные, чудом избежавшие смерти, солдаты покачивались на негнущихся ногах.
— И не забудьте подобрать свои лядунки, — ворчливо напомнил Руссильон. — Нечего разбрасываться боеприпасами.
Вольтижеры направились к лощине, стараясь не смотреть на настоящие трупы. На другом конце поля гусары в зеленой форме перестраивались для новой атаки.
После четвертой опустошительной атаки австрийцев генерал Молитор принял решение отступить к деревне по дну лощины, тянувшейся до самого Асперна, чтобы там перегруппировать свои силы и занять оборону. Сдерживая испуганную лошадь, он отдавал необходимые распоряжения своим офицерам и взмахами шпаги указывал направление отхода. В этот момент австрийцы снова бросились в атаку. Посчитав, что перед ними небольшой пригорок, гусары направили туда своих коней, но когда поняли свою ошибку, было уже поздно: при падении многие просто свернули себе шеи, а тех, кто выжил, французы добивали ударами штыков или выстрелами в упор. Вольтижеры оставляли поле боя, но уносили с собой снаряжение и оружие, снятое с убитых: один нес ружье под мышкой, другой на ремне, кто-то подобрал черную кожаную перевязь и сунул в нее обнаженную саблю. На груди Паради перекрещивались ремни нескольких лядунок, на голове красовался красный австрийский кивер. Французы отходили к окраинам Асперна, лавируя между лежащими на земле большими вороными лошадьми. Раненые животные жалобно ржали и бились в агонии, но о том, чтобы добить их милосердным выстрелом, не могло быть и речи — оставшиеся заряды были на вес золота, их следовало сохранить для людей, при этом желательно целиться в живот или голову.
Из-за особенности восприятия вблизи пожар выглядел не таким зрелищным, как издалека. Большинство домов на главной улице стояли почти нетронутыми, и тому были две причины: во-первых, смолкли пушки барона Гиллера, а во-вторых, огонь уже успел сожрать все, что могло гореть. Солдаты тушили слабеющий огонь, забрасывая его землей. Обгорелые, почерневшие остовы зданий курились едким дымком и угрожающе потрескивали, то тут, то там они рушились, вздымая в небо облако пепла и вихрь оранжевых искр. Чтобы как-то защититься от запаха гари, вызывавшего приступы неудержимого кашля, вольтижеры рвали нижние рубашки и прикрывали лица самодельными масками. От нестерпимого жара начинали потрескивать волосы.
Вся площадь перед деревенской церковью была затянута густым черным дымом с пожарищ. К нему примешивалась и пороховая гарь, поскольку артиллеристы продолжали палить, даже не видя, куда летят их ядра. С закопченными лицами и пересохшими губами они носились по деревне, собирали ядра австрийцев и отправляли их обратно. Верхнюю часть квадратной колокольни разнесло точным попаданием; падая, бронзовый колокол размолол в щепы винтовую лестницу, и теперь доступа наверх не было. Из уцелевшего сарая выносили тяжелораненых и укладывали на двуколки. Их должны были отправить на остров Лобау, где доктор Перси уже разворачивал первый полевой госпиталь. Легкораненые, перевязанные чем попало, прихрамывая, брели следом. Те, кому повезло больше, несли менее удачливых приятелей на шинелях.
Массена стоял на паперти с епитрахилью на шее. Потрясая заряженным ружьем, он хриплым голосом выкрикивал приказания:
— Две пушки в ряд на вторую улицу!
Артиллеристы бросились запрягать. Воспользовавшись моментом, к маршалу подошел генерал Молитор, ведя на поводу свою лошадь.