«литвы» и «безбожных латынян», другие просили Небесные Силы помочь в борьбе с «московитами» (в ту пору значительная часть литовского войска была православной) и «схизматиками».
Сражение началось с перестрелки — полевые пушки сделали залп, в ответ «московиты» выпустили стрелы.
В польской историографии принято считать, что тактический замысел русского воеводы предполагал окружение противника путем охвата с флангов для последующего сбрасывания его в реку. Примерно около полудня, по словам 3. Жигульского-мл., «Челяднин бросил полк правой руки, предводимый князем Голицыным, на отряды литовской легкой конницы».[363] Польский историк, как и другие его коллеги,[364] в исследовании опирались, главным образом, на польско-литовские свидетельства.
В официальном описании битвы С. Гурского отмечается, что «для завязки битвы и возбуждения боевого духа сильнейшая сила московитов по склону и зарослям зашла в тыл королевским».[365] У М. Бельского также говорится, что «большое крыло московское за холмами наших атаковало».[366] Но в тексте Архангелогородского летописца недвусмысленно говорится о самовольной атаке правым крылом, без санкции главнокомандующего: «И нача первое битися князь Михайло Голица … а Иван Андреевичь в зависти не поможе князю Михаилу».[367] Воевода действовал по собственному почину, без согласования с воеводой А. И. Челядиным, с которым у него были натянутые отношения из-за местнического спора.
Почему М. И. Булгаков-Голица решил наступать самостоятельно? Во-первых, главнокомандующий неудачно расположил войско — таким образом, что еще до начала сражения пушки первой линии могли безнаказанно обстреливать полки («они стояли близко к [нашим] бомбардам», — писал С. Гурский[368]). Станислав Сарницкий, в описании которого есть ряд интересных подробностей сражения, отметил: «Вначале с правого боку Михаиле с его 12 000 выступил, стрелы выпустил первый, потому как немцы (имеется в виду наемная пехота — А. Л.) стрельбой в неприятеля брешь сделали».[369]
Огнестрельное оружие — пушки и аркебузы — в начале XVI столетия было еще далеко от совершенства. При длительности заряжания и малой дистанции стрельбы оно, скорее, было моральным фактором. Но, тем не менее, несколько ядер «удачно» легли в первые ряды «московитов».
Достаточно сильный «кулак» правого фланга, по мнению М. Булгакова-Голицы, мог сокрушить левое крыло противника и выйти в тыл всей королевской армии. В свою очередь боярин Челядин не мог поощрить Голицу за излишнюю самостоятельность.
Итак, правое крыло атаковало между склоном холма и берегом. Натиск был стремителен. По традиции, осыпав врага градом стрел, новгородцы и псковичи врубились в боевые построения польских хоругвей. «Гуф» Тарновского и Самполинского был прижат к берегу Днепра.
Булгакова контратаковали хоругви польских панов и придворные рыцари: «Самполинский с придворным полком, не спросив разрешения главнокомандующего, ввязался в сражение и, убив многих [московитов], заставил их показать спины».[370] Но эта фаза боя была не такой скоротечной, как её описывает С. Гурский, — русских удалось отбросить только после третьей контратаки.
В одном из поэтических сочинений, посвященном Оршанской битве и содержащем ряд достоверных данных, которые, по словам историка Е. И. Кашпровского, проверяются «официальными актами»,[371] говорится о таких упорных контратаках. В этом бою «воодушевлял воинов» пан Зборовский, и показывали примеры храбрости «Мышковский (в тексте ошибочно “Nieszkowski” — А. Л.), так и Пучнуенский (Pucznyenski), так и Гоч (Gocz), а также Слупецкий и многие другие».[372] Во время сечи погиб от стрел и сабель один из представителей знатного рода Зборовских — Ян, копытами новгородских лошадей был затоптан «сиятельный барон» Слупецкий.
По свидетельству Станислава Сарницкого, на полк Булгакова ударил сам гетман Януш Сверчовский с 2000 кавалерии из центра.[373]
Возникает вопрос: так кто же остановил атаку полка Правой руки — Самполинский (как пишет Гурский) или Сверчовский (как пишет Сарницкий)? Как известно, Януш Сверчовский командовал общими силами поляков, а Войцех Самполинский — только придворной хоругвью («придворным почтом», «придворной когортой»), в которой насчитывалось, в самом лучшем случае, 500 «коней». Следовательно, если контратака людей Самполинского и имела место, то, скорее всего, представляла собой удар небольшими силами во фланг Правой руки, который мог только отбросить противника на исходные позиции, но не разбить их. Заставить окончательно отступить московского воеводу, по нашему мнению, могла лишь атака крупными силами Сверчовского.
У С. Герберштейна хотя и присутствует сбивчивое изложение событий, но моменты критического для польско-литовского войска положения показаны: «[литовцы], нисколько не оробев, стали твердо и отбили их. Но вскоре к московитам были посланы подкрепления, которые в свою очередь обратили литовцев в бегство. Таким образом несколько раз то та, то другая сторона, получая подкрепления, поражала другую».[374]
Полк Правой руки бился с противником при полном бездействии остальных частей. В АЛ эта фаза боя отмечена следующим образом: «И бившиеся много и разступившись розно».
Вторая фаза боя началась с атаки Большого полка и Левой руки: «По сигналу были сыграны приказы (а было у московитов 500 труб), и остальные легионы [московитов] с поднятыми знаменами устремились на королевских…».[375] В АЛ, напротив, рассказывается о натиске литовцев: «И вдругие Литва пришла на Ивана Андреевичя, и начать Иван Андреевичь своим полком битися с Литвою, а князь Михайло Ивану Андреивичю не поможе. И бившееся много и разъступившеся, а силы паде на обоих ступех стран много». М. Булгаков-Голица после неудавшейся атаки приводил расстроенные дворянские сотни в порядок, и оказать поддержку И. Челядину, даже при желании (а желания у него явно не было), не мог.
Передовой полк атаковал расположения наёмной пехоты в центре. Стойкие наемники-драбы, в свою очередь, могли отразить атаки нестройных дворянских сотен Передового полка, обрушив на него всю силу центрального огня. Пробить первую линию бомбард, сплошную стену щитов-павез, ощетинившуюся списами и алебардами, русским было не под силу. Действия Передового полка Темки-Ростовского можно увидеть на картине «Битва под Оршей». Сам командир показан сидящем на сивом коне в расшитой спереди белой шапке с меховой опушкой, в красном кафтане с горностаями.
Наступление левого крыла на позиции посполитого рушения развивалось поначалу удачно, но, увлекшись атакой, русские открыли свой тыл артиллерийской засаде в ельнике. В официальной летописи говорится: «с королевыми же воеводами многие желныры с пищалми, а место пришло тесно, и биша из лесов великого князя людей». Залп фельдшлангов и ручниц в узком дефиле («а место пришло тесно») пришелся по линиям полка Левой руки и Передового полка, очевидно, с фланга, «и убиша ис пушки в передовом полку воеводу князя Ивана Ивановича Темку Ростовского».[376] В панике отряды обратились в бегство: «сдавливаемые спереди королевскими, а сзади своими отрядами (до которых не дошли королевские) и повергаемые ранами от орудий пехоты, [московиты] стали с боков выходить из сражения».[377] Из описания Бельского следует, что центр русских показал тыл только тогда, когда побежали крылья.[378] У С. Герберштейна наоборот: «Завидев это бегство, отступили и оба русских крыла». Архангелогородский летописец отмечает, что после разгрома корпуса А. И. Челядина литовцы добили правое крыло Булгакова.[379] В погоню за отступающими русскими Острожский отправил резерв — 800 поляков.[380]
Основные потери русская армия понесла не в ходе сражения, а при беспорядочном отступлении, — «в этом бегстве произошло избиение московитов». С. Гурским рисуется поистине апокалипсическая картина, с подробным описанием кровавых сцен и гор трупов: «На поле были видны претерпевшие убийство тела, с вытекшей на землю кровью, лежащие без голов, рук или ног, а у иных голова была разбита молотом или рассечена надвое, у кого обнажен позвоночник, у кого выпали кишки, у кого отсечено от тела плечо с рукой, у кого разбиты мечом лицо или рот, кто разрублен от головы до пупа, в ком торчало копье, кто стонал, кто испускал дух, кто раздавлен конями, кто завален огромными тушами лошадей. Очень печально и ужасное для самого Господа зрелище. Даже в болотистом русле Кропивны и на ее обрывистых берегах, в 4 милях от места битвы, лежало большое количество московитов вместе с лошадьми, так что течение было запружено наваленной кучей трупов, и наши, сжигаемые жаждой, зачерпывали шлемами и пили кровавую воду».[381] Факт гибели части московского войска на крутых берегах Кропивны подтверждается известием Псковской летописи: «иные побегоша к Смоленску, а иные в реки непроходимые забегоша»