Этих сил вполне хватало, чтобы в войне с западным соседом иметь численный перевес — Великое княжество Литовское только «на бумаге» могло выставить грозную армию в 20 000 – 24 000 «коней». В целом мобилизационные нормы России и Литвы, как видим, очень похожи: конный ратник выставлялся примерно не менее чем с 20–30 дворов. Но лучше отлаженный механизм военной мобилизации Российского государства привел к тому, что в войне русские в большинстве случаев были обеспечены численным превосходством. Несмотря на широкую протяженность территории и низкую плотность населения, ратники с земель собирались в достаточно короткие сроки, что, несомненно, свидетельствует о высоких мобилизационных способностях Русского государства.
Еще одним преимуществом русской армии, оформившейся в годы активной внешней политики Ивана III, являлась высокая мобильность крупных соединений. Легкие конные рати могли оперативно перебрасываться с одного участка фронта на другой. Так, при отражении набегов крымских «царевичей» в 1511–1512 гг. была выделена войсковая группировка в составе ратей Д. В. Щени, М. И. Булгакова и И. А. Челядина. Фактически эти же войска, за исключением оставленных на окских рубежах заставах, и участвуют в первом походе на Смоленск. Как отмечал имперский посол Сигизмунд Герберштейн: «Каждые два или три года государь производит набор по областям и переписывает детей боярских с целью узнать их число и сколько у каждого лошадей и слуг. Затем, как сказано выше, он определяет каждому способному служить жалованье… Отдых дается им редко, ибо государь ведет войны то с литовцами, то с ливонцами, то со шведами, то с казанскими татарами».[75]
В отличие от своего соседа, государь Василий Иванович более тщательно готовился к войне, которая вот-вот могла вспыхнуть на границе при малейшем поводе. Большое внимание уделялось прежде всего новому виду оружия — осадным пушкам и пищалям, способным разбить укрепления противника. Еще в XV столетии бургундским герцогом Карлом Смелым артиллерия была метко названа «ключом от городов». В новой войне, где главной целью была сильнейшая крепость Смоленск, ключевую роль должны были сыграть пушки и пищали.
В 1508–1512 гг. в московских пушечных литейных — избах — мастера отливали большое число орудий. Со времен Ивана III пошла практика приглашения на государеву службу иноземных специалистов. После того, как итальянцы (Аристотель Фиоравенти, Якоб Фрязин, Джиакомо и др.) основали в Москве первый литейный завод — Пушечную избу, — мастера «пушечного дела» изготовили немало пушек и пищалей.
Иностранцы, побывавшие в России в период правления Василия III, неоднократно отмечали, что московский государь призвал «из Германии и Италии инженеров и литейщиков пушкарей, …а также отлил большое число пушек»,[76] и с этого момента московиты «стали искуснее во всех видах войны наступательной и оборонительной, применяют медные орудия, именуемые бомбардами, расставляют удивительной величины строи с обычной [для них] старательностью».[77] Павел Иовий видел в Москве «множество медных пушек, литых итальянскими мастерами», также С. Герберштейн заметил среди работников военного завода «немцев и итальянцев». Среди европейских фамилий мастеров следует упомянуть Николая Оберакера (он же Николай Фрязин, «Людовиков товарищ»), литейщика из немецкого города Шпаера, Иоганна Иордана, «уроженца города Халле в долине Инна», и «пушечника» Степана (Стефана) Немчина.
К 1511 г. государю удалось урегулировать отношения со своим вассалом Василием Шемячичем, князем Новгород-Северским. Через год новгород-северские отряды уже принимают активное участие в русско-литовской войне.[78]
Известие «об успехе переговоров с герцогом Михаилом (Глинским — А. Л.), для воспрепятствования союзу польского короля с русскими и татарами против Ордена», датируется 14 апреля 1511 г.[79] Через Христофора Шляйница (Christophorus Schleynicz) Глинский письмом сообщал Ордену о воинственной позиции Москвы в отношении Литвы. Хитрому саксонцу X. Шляйницу, несмотря на противодействие польских дипломатов, удалось также завербовать несколько рот немецких наёмников, отряды которых через Ливонию двигались в Россию в надежде послужить великому князю. За ними же поехали и военные инженеры: для развития успешных наступательных операций государь сделал ставку на техническое оснащение своей армии современными техническими средствами. 18 мая 1511 г. королем были посланы по приграничным городам инструкции, в которых говорилось о деятельности саксонца Христофора Шляйница, «слуги князя Михаила Глинского», который ездил в Орден договариваться о военном союзе с Россией. Комендантам Й. Голавинскому и Я. Росновскому в Мариенбурге (Мальборке) специальной инструкцией предписывалось следить за новыми приезжающими людьми и не допускать проезда в Московию военных специалистов.[80]
Начало войны
Нельзя сказать, что обстановка на литовско-русской границе накалялась из года в год, поскольку относительно спокойные годы чередовались с напряжёнными. В период перемирия 1509–1511 гг. неоднократно происходили нападения и грабежи. И та и другая сторона заявляла об «убытках». Первым со стороны Литвы приехал в Москву «дворянин Станислав Довгирдов с грамотою о порубежных обидах».[81]
Согласно королевским финансовым записям 1510 г., «в день св. Триниана» (21 мая) в Краков прибыло «первое московитское посольство князя Ивана Семеновича» (Путятина), а через три месяца — второе посольство «князя Бориса» (Микулина), на содержание которых было потрачено 37 флоринов. Московские послы, в свою очередь, привезли жалобы на чинимые со стороны Литвы пограничные «обиды». В начале 1511 г. в Петроков, где проходил сейм, прибыло большое посольство М. Захарьина и В. Долматова в составе 364 человек (в финансовых документах отмечено, что на содержание посольства потрачена большая сумма — 395 флоринов и 15 грошей!).[82] В «Обзоре внешних сношений» Н. Н. Бантыш-Каменского указано, что русские прибыли «изъявить королю неудовольствие» на притеснения «от поляков российским пограничным людям»[83]. На аудиенции у короля со стороны ВКЛ выступил Иван Сапега с аналогичными претензиями, «что государевы люди королевским чинят обиды и убытки великие, и волости, и земли, и воды заседают».
Необходимо отметить, что помимо ведения дипломатических переговоров послу В. Долматову было дано указание съездить к сестре государя, великой княгине Елене (вдове короля и великого князя литовского Александра Казимировича), и завести разговор «о государевых и о своих делах». Ранее Елена неоднократно жаловалась на притеснения со стороны литовских воевод.
Итак, 1509–1511 гг. прошли в пограничных спорах. Вооруженные люди с той и другой стороны нападали на порубежные села, захватывали скот, секли крестьян и уходили на свою территорию. И всё же эти споры не могли стать поводом для нового широкомасштабного конфликта.
Серьёзно обострили русско-литовские отношения известия о подстрекании Сигизмундом крымских татар напасть на южные рубежи России. В мае 1512 г. татарские набеги опустошили российские уезды за р. Окой. Одновременно с этим из Литвы были получены сведения о «безчестьи» литовскими властями сестры государя, великой княгини Елены.
В дипломатических документах объявление войны изложено следующим образом: «Лета 7021, учинилася весть к великому князю Василъю, что Жигимонт король, через свое докончанъе и через крестное целованье, посылал к Минли-Гирею царю, чтоб он государеву землю воевал и с ним на государя стоял; и царевичи де крымские, по его наводу, и на государевы украины приходили; а на другой год итти на государя царю, или детем его, а королю сойтись с ним же. И князь великий, с своею братьею и з бояры, приговорил, что пригож ему, не дожидаясь приходу царева и королева в свою землю, дело делати с королем по зиме. И вышел князь великий с Москвы на Литовскую землю ратью, да послал к королю с складною грамотою подьячего Васюка Всесвятцкого, а в грамоте писал свое имя с титлы, а королево без титлы. А в грамоте писал про обидные всякие дела и о том, что королеве паны безчестье учинили, и людей, и казну, и имение ее поймали, и бесерменства на государеву землю наводят…»[84](выделено мной — А. Л.).
Таким образом, официальным поводом новой вспыхнувшей войны 1512–1522 гг. послужил арест сестры государя Елены Ивановны. Арест происходил в церкви; княгиню хватали за рукава и силой вывели на улицу. Этими действиями был попран закон о неприкосновенности в храме («безчестье учинили»). Сложно сказать, пыталась ли великая княгиня действительно выехать в Бряславль, или всё же бежать в Москву под защиту брата. Е. И. Кашпровский[85] обратил внимание на то, что высылка казны в пограничный город, доклад её дворецкого Войтеха Клочко и выдвижение русской рати М. Ю. Щуки Кутузова, М. С. Воронцова и А. Н. Бутурлина с Великих Лук[86] к Бряславлю свидетельствуют о будто бы готовящемся побеге. Однако это всего лишь догадки исследователя. Решение Елены выехать в Бряславль может объясняться желанием найти защиту в стенах своего замка. Королева писала ранее, что «Жигимонт король ее не во чти и не в береженье держит, да и сила от короля и от панов рад чинитца великая, и городы и волости выпустошили»