Дмитрий КатаевБитва при Молодях
Всё началось внезапно. Только что с татарской стороны исходил обычный гул, а сквозь клубящуюся пыль проглядывали стройные, полностью выстроившиеся вражеские ряды. Вдруг резко и пронзительно – так, что Фёдор даже дёрнулся, – взвыли татарские трубы, и их конница в строгом порядке тронулась с места. Поднимая пыль, перекрывая звуками труб мерный топот лошадей, крымская орда покатилась вперёд. И Фёдор почувствовал, как дрожит земля.
Сверкающе-пёстрой волной татары красиво и неумолимо шли на гуляй-город. Пространства между копытами их лошадей и стенами русских укреплений оставалось всё меньше. Зачарованный этим жутким зрелищем, Фёдор даже замер на месте. Он осознавал, что в лобовую на них конница не пойдёт, а в нужный момент повернёт и направится вдоль стен города, обстреливая его защитников из луков и не давая им оказать нужное сопротивление идущей сзади на приступ пехоте, либо вообще откатится назад. Но всё равно чувство у него было такое, что эта шумно надвигающаяся лавина вот-вот налетит и снесёт всё напрочь.
Справа уверенно и громко, – однако из-за гула приближающейся орды казалось, что тихо – что-то крикнул Хворостинин, и его приказ, многократно и резко повторённый стрелецкими головами и немецкими офицерами, быстро, по цепочке прошёлся по всей стене. И сразу же уши у Фёдора заложило от грохота, а перед глазами всё заволокло вкусно и едко пахнущим бело-сизым дымом, – это дала залп половина пушек и пищалей.
Татары закричали – сквозь дымную пелену и пыль видно было плохо, но всё же достаточно, чтобы рассмотреть, как выстрелы достигли цели, и по всей ширине наступления тут и там кони падают вместе с людьми. И тотчас же, выпустив красивые аккуратные клубы дыма, залп дала вторая половина наряда. Вопли стали ещё громче, но были заглушены ответным, страшным и слаженным, криком русских из гуляй-города. И Фёдор заорал тоже, как можно громче, чувствуя, как спадает оцепенение, и на смену ему приходит облегчающий прилив радостно-яростной злобы.
Дым рассеялся почти в тот же момент, когда конница, начавшая подниматься на холм, умело раздвоилась и двумя половинами пошла вдоль стен города – одна направо, вторая налево. Татары были так близко, что уже можно было разглядеть их лица и луки в руках у многих.
– Убери голову! – крикнули ему в ухо. Фёдор сразу же послушался, и спустя несколько мгновений услышал неприятный, протяжный, шумящий свист, который частью прошёл над головой, а частью прервался острыми резкими ударами во внешнюю часть стен гуляй-города, – словно несколько сотен человек вдруг решили вместе ударить по ней молотками, или словно начался и тут же закончился ливень. Слева упал казак, задёргав ногами. В голове у него торчала стрела.
Теряя людей, – пушки и пищали успели выстрелить по ним ещё раз, но уже не все и не так слаженно, – орда мчалась мимо стен гуляй-города, осыпая его стрелами, и по обеим его сторонам наткнулась сначала на залпы стрелецкого полка, стоявшего у Рожайки, а затем на вылетевших из леса конных дворян. Русская и крымская конницы сшиблись, усилив звуки разгорающегося боя звоном железа по железу, ржанием коней и криками новых раненых и убитых.
А спереди, падая под огнём и стреляя в ответ, к укреплениям уже бежали пешие крымчаки и янычары в своих нелепых шапках. Стрельцы били по ним прицельно, почти в упор, но те бесстрашно приближались. Глядя на них, Фёдор ощутил уже неоднократно знакомое смешанное чувство, состоящее из ненависти, решимости, страха и странной, отчаянно-высокой злой тоски. Он знал, что, как только всё начнётся, чувство это исчезнет, и начнётся обычная военная работа, за которой будет уже не до того. Нужно его перетерпеть, преодолеть себя, а дальше рассчитывать только на умения, чёткий расчёт и удачу. Он занял подходящее место, удобно поставил ноги, подвигал плечами, готовясь к бою, и терпеливо ждал. Уже совершенно отчётливо были видны лица нападающих – одни разгорячённые и яростные, вторые испуганно-злобные, третьи сурово-сосредоточенные. «Не бояться», – приказал себе Фёдор, пытаясь заранее угадать того, кого он ударит первым.
И началось. За несколько мгновений до того, как ордынская пехота добралась до гуляй-города, русские издали очередной, воодушевляющий и подбадривающий слаженный крик. А в утыканные стрелами стены гуляй-города словно ударила – вразнобой, но мощно – единая страшная сила: татары и янычары, вопя и лязгая оружием, навалились на них, пытаясь свалить своими слаженными усилиями.
Крымчаки метили в бойницы пиками и саблями, стреляли в них из луков и, толпясь у проёмов, пытались прорваться внутрь, шатая стены, пиная и рубя скрепляющие их цепи, убивая русских и падая замертво сами. Лестницы, на концах которых торчали острые железные крюки, с пронзительным, резким и рубящим стуком стали вонзаться в верхушки деревянных стен, и нападающие проворно, решительно полезли по ним вверх.
Стрельба из пушек и пищалей полностью прекратилась – повсюду началась резня. Стрельцы, дворяне, казаки и немцы-наёмники, так долго ждавшие этих мгновений, злобно и жадно сцепились с первыми татарами. По обе стороны стен падали нападающие и обороняющиеся – с пробитыми головами, отрубленными руками, вспоротыми животами.
Фёдор испытывал бодрящее чувство холодного расчётливого гнева. Голова была привычно ясной – ошибаться было нельзя. Он старался беречься и хранить силы, но, когда было нужно, не жалел себя и, как только появлялась возможность, точно и наверняка, с хладнокровным наслаждением, лишь иногда коротко и ёмко ругаясь, но в основном молча, чтобы не растрачиваться, колол и рубил эти ненавистные, снова и снова появляющиеся перед ним лица, руки, шеи, плечи, туловища. Он занимался привычным тяжёлым трудом. Убивать удавалось редко – в основном, удары сабли приходились по татарским шлемам, доспехам, щитам, выставленным навстречу чужим саблям и копьям, дереву стен и цепям, а порой – случайно и, слава богу, без последствий – и по своим кольчугам и тегиляям. Но и неудачных ударов было вполне достаточно, чтобы не пропускать врага внутрь, удерживая его там, снаружи.
Когда же попытка оказывалась успешной, и сабля с неприятным, резким, глухо-чавкающим звуком достигала цели, а враг падал назад, исчезая за смыкавшимися телами нападавших, Фёдор откровенно, но сдержанно радовался. Два раза досталось и ему самому, но, к счастью, оба удара оказались скользящими, по левой руке, и не нанесли серьёзного вреда. А вот нескольким его товарищам не повезло, и они лежали сзади и сбоку – мёртвые или умиравшие.
Зверея и крича, крымчаки и янычары били в стены гуляй-города снаружи и слаженно шатали их руками – так, что те довольно ощутимо колебались туда-сюда.
– Держать стены!
Приказ был еле слышен, но его выполнили. Изнутри на скрипевшие и местами уже трещавшие укрепления гуляй-города навалились защитники, немногочисленные легкораненые и посоха и, кто с матом, кто молча, крепко, намертво, сосредоточенно-злобно держали их. Кто-то тащил откуда-то какие-то деревянные подпорки, другие подкатывали телеги и, поворачивая боком, ставили их вплотную к стенам. Глядя на это, Фёдор отвлёкся и чуть не попал под нанесённый из проёма удар татарской сабли. Но татарина ловко и умело срубил соседний стрелец, и тот, отброшенный было на толпившихся сзади товарищей, под их давлением упал вперёд, на скрепляющие стены цепи. Тут же прямо по нему в щель настойчиво полезли его соседи, но один за другим были перехвачены и перебиты, а их висящие на цепях тяжёлые окровавленные тела подцеплены и отброшены назад.
Иногда по особому приказу враг отступал, но лишь ненадолго и лишь затем, чтобы его уставшие воины могли отойти чуть назад, в тыл, где немного отдохнуть и восстановиться, а вперёд в это время выбегали свежие силы, которые снова шли на приступ. В течение этого короткого временного промежутка между перестроениями крымчаки держали гуляй-город под обстрелом своих луков и метко поражали ими через бойницы и проёмы наиболее смелых русских, пытавшихся отвечать ружейным огнем. Оборонявшимся приходилось заряжать пищали, прячась за стенами, а затем на считанные мгновения высовываться и стрелять. То же самое делали казаки, бившие по татарам из луков. Из пушек не палили – слишком большая опасность для пушкарей, которых берегли.
– Куда? – со злобой крикнул кто-то рядом с Фёдором в ответ на очередной залп крымских стрелков. – Своего мурзу прибьёте!
Дивея-мурзу, попавшего в плен в прошлом бою, держали под охраной в глубине гуляй-города – вместе с конями, за дополнительными укреплениями, так что обстрел не мог причинить ему вреда.
Фёдор не заметил, как обстановка изменилась. Ему казалось, что времени прошло уже много, бойня вокруг длится давно и никогда не закончится, а татары будут наседать, наседать и наседать. Он весь покрылся грязным липким потом и каплями крови, в горле было надрывно-солоно, задетая саблей и спешно перевязанная левая рука болела и ныла, спина, правые рука и плечо устали, голова стала тяжёлой и отупевшей, сильно хотелось пить, а натруженные ноги в отяжелевших сапогах отказывались двигаться и тянули вниз. Он пытался пользоваться любой удобной возможностью, чтобы в перерывах между приступами опереться на приятно пахнущую нагретым деревом и смолой стену и постоять так, закрыв глаза и отдыхая, хотя бы чуть-чуть. В жарком воздухе пахло порохом, кровью и навозом.
Уступать он не собирался и упорно старался не обращать внимание на боль и усталость. Всё было решено заранее – биться до конца, каким бы тот ни был, и стараться если не убить, то покалечить как можно большее число врагов. А там будь, что будет.
Именно тогда настал миг – защитники гуляй-города ощутили его почти сразу, – когда нападающие дрогнули. Это позже Фёдор узнал, что, пока крымчаки и янычары упорно продолжали свой решающий натиск на гуляй-город, а стрельцы у Рожайки и дворяне у окраины леса один за другим падали замертво, обороняя русские укрепления справа и слева, Воротынский, расцепив и раскатив в стороны две задние стены, вывел в тыл остатки конницы и, проведя её по лощине, дерзко и уверенно, как он всег