Русам было всеравно. Они плохо отличали христиан от мусульман и иудеев. Для них все казалисьсовершенно одинаковыми. На вопросы о Боге и их вере все говорили, что верят вБога единого, Творца всего сущего. Как при этом они умудрялись друг с другомвраждовать на почве веры – было загадкой. Все эти верования были для русов новыми,приносными, не древними, не исконными. Они знали, что в больших городах, такихкак Новгород и Киев, молодежь стала увлекаться этими новыми веяниями. Богатаямолодежь всегда чудит от сытости. Старики ворчали на эту новую заразу. Но вцелом все русы относились безразлично к верованиям других и даже не вникали вих суть. Просто они знали, что у каждого народа свои боги. Это было естественнои понятно. Единственное, что с сегодняшнего дня крепко усвоили русы, это то,что христиане убили их сородичей, а остальные в этом невиновны. Христиан жеможно отличить от других хазар по тому, что все они носят на груди изображениежесточайшей казни – распятие. Эта казнь – самое святое, что у них есть. Верадействительно страшная, нечеловеческая. Это даже не ведьмовство волкодлачье, неякшанье с упырями и кикиморами. Это что-то запредельное, не поддающеесяпониманию нормального человека любой веры! Тут не нужно русам ничего объяснятьи доказывать. Они и сами понимают, что люди, почитающие распятие, не могут бытьхорошими людьми. Как сказал Каган: почитающий распятие – да будет распят!
На берегушумела очередная тризна. Бочки и кувшины не успевали подносить. Разговорывелись в основном про христиан, еще стонавших на крестах. В них кидали кости,плевали, смеялись, крича: «Лучше бы вы верили в брагу, а не в распятие.Веселились бы сейчас с нами, а не висели на крестах!»
Тризна присвете костров продолжалась до глубокой ночи. Во всем хазарском войске казнилихристиан. Их связывали, грузили на корабли и топили в мешках, чтобы не возитьсяпотом с трупами. По пути на середину Волги их призывали отречься от Христа.Многие возвращались свободными.
Беловский сВенеславой наблюдали это все со стороны, сидя на одном из кораблей, наполовинувытащенном на берег. Венеслава была неравнодушной девушкой. Он помнил, как онапотеряла сознание во время казни Тимофея. И сейчас она, боясь посмотреть накресты, уткнувшись лицом в руку Михаила, тихо плакала. Весь день он рассказывалей про Христа, про действительный смысл Распятия. Пересказывал Евангельскую историю.Венеслава живо переживала, спрашивала. Ей было непонятно многое. Например –почему апостолы не отбили Иисуса у римлян. Почему даже не попытались? Неужелисмерть в бою за Бога их так страшила? Она искренне недоумевала на них. Это былпозор, достойный, с ее точки зрения, самого страшного наказания. Онапредположила, что если бы Христос пришел на Русь, а не к евреям и апостолы былибы русами, то они бы не позволили Его распять. В крайнем случае, полегли бы вседо одного у его ног, защищая до последней капли крови своего учителя!
Над Волгойвстала луна. Русы успокоились и уснули. Невероятно, но на крестах еще былиживые. Иногда в воцарившейся тишине от них еще доносились тихие стоны иличастое, хриплое дыхание.
Вдруг Мишкепоказалось, что его кто-то позвал по имени. Он насторожился, сказалвсхлипывающей Венеславе:
– Тихо! Тыничего не слышала?
Венеславазамолчала, приподняла голову и тоже прислушалась. Где-то далеко брехала собака,иногда ржали кони. В Волге время от времени плескалась крупная рыба, разбиваяволнами зеркальное отражение луны. На фоне звездного неба зловеще торчали силуэтыкрестов с острыми, выпирающими коленями черкасов.
Прислушиваясь,они отчетливо услышали, как кто-то со стороны крестов тихо стонет:
– Михаи-и-ил!
Черезнекоторое время послышалось опять:
– Михаи-и-ил!
Беловский сВенеславой привстали.
– Михаи-и-ил!– простонал голос опять.
Мишка сошел наберег, прислушиваясь к голосу.
– Михаи-и-ил!
Осторожноступая по песку, он пошел на голос. Венеслава вцепилась в его руку.
– Не ходи, мнестрашно!
– Кто-то менязовет. Ты слышишь?
– Слышу, номне страшно!
– Оставайсяздесь, я один схожу.
– Нет! Нет! Яне смогу! Одной мне еще страшней!
– Ничего небойся. Подожди меня здесь. Я скоро вернусь.
– Нет, неоставляй меня одну, – вцепившись похолодевшими пальцами в его запястье, шепталаВенеслава, – это русалки тебя зовут. Не ходи!
– Нет, япойду. Ничего не бойся. Это не русалки!
– Я не отпущутебя! Ты не знаешь, русалки по ночам зазывают разными голосами молодцев, чтобыутопить и выпить горячую кровь. Им всегда холодно в воде. Они кровьюсогреваются!
– Сказки этовсе! Жди меня тут!
– Нет, я пойдус тобой! Мне страшно…
– Ну, пойдемвместе. Только не смотри на них.
– На кого, а?На кого не смотреть? Кто там? – дрожала она.
– Напокойников не смотри. Смотри в ноги, поняла?
– Ага… Поняла…Не буду смотреть. Ты только меня не отпускай! Не отпускай меня, ладно?
– Ладно,ладно! Отпустишь тебя! Вцепилась как щука! Пойдем, только тихо! Хазары заметят– несдобровать нам!
Они осторожно,с остановками стали красться к крестам. Голос продолжал уныло звать:
– Михаи-и-ил…
Кресты стояличетырьмя рядами на расстоянии шести-семи шагов друг от друга. Резко пахловытекшими из тел испражнениями, кровью и еще чем-то. Каким-то смертельнымужасом, холодным, обильным потом страха. Венеслава, дрожа всем телом, уткнувшисьлицом в Михаила, брела, спотыкаясь в полуобморочном состоянии.
– Под ногисмотри!
Но она была нев состоянии оторвать лицо от него. Беловский это понял и прижал ее к себе. Онимедленно проходили между крестов, ища голос. Стояла абсолютная тишина, лишьизредка кто-то еле слышно шевелился или вздыхал. Ему вспомнилось, что подобноеощущение было у него в ночной полевой казарме, где, вымотавшиеся за день,мертвым сном спали две сотни человек. В душной тишине помещения иногда кто-то поворачивался,чмокал или сопел. Вот и тут все как будто спят и изредка шевелятся во сне.
– Михаи-и-ил…– послышалось уже ближе.
Михаилпристально всматривался в тела на крестах, ища источник голоса. Но вдруг Венеславаспоткнулась. От неожиданности она вскрикнула. Вслед за ней и Беловскийпочувствовал под ногами что-то мягкое и тяжелое. Они чуть не упали. Присмотревшись,увидели, человека, который пытался ползти.
– Михаил, тыпришел? – спросил он с трудом на черкасском наречии.
– Ты кто?
– Я – рабБожий Захария.
– Ты звалменя, Захария?
– Я большеникого не знаю из русов… К тому же ты крещеный. Я видел у тебя крест, – онзамолчал, тяжело дыша. – У меня порвались руки, я упал с креста. Когда падал,порвались и ноги. Гвозди тонкие… Плохо приколотили… Я не могу ползти. Дайтеводы…
– У нас нетводы…
– Отнеситеменя к воде… Ради Бога…
До берега былонедалеко, шагов двести, не более. Но там спали русы. В темноте можно былонаскочить на кого-нибудь и поднять весь лагерь. Можно было вернуться тем жепутем. Но там были корабли, на которых тоже спали русы. Да и нужно ли? Можноли? Он не имел права вмешиваться в историю! Если допустить, что Михаила нет вэтом времени, то, значит, и Захарию некому тащить к реке. Вдруг он выживет?Тогда он продолжит фигурировать в истории. А это было не по правилам троянцев.
Беловскиймучительно думал, что ему делать. Он был в растерянности. Венеслава немногопришла в себя, убедилась, что перед ней не вурдалак, не покойник, а живой черкас.Она спросила:
– Что онговорит?
– Он проситотнести его к реке.
– Так давай жеотнесем.
– Тыпонимаешь, что он казнен судом Великого Кагана и суд этот одобрен русскимвечем?
– Да, понимаю.
– Если увидят,то подумают, что мы его сняли с креста и помогаем бежать…
– Не увидят,мы тихонечко!
– Тыпонимаешь, что он тебе враг? Почему ты хочешь ему помочь?
– Тырассказывал сегодня про Иисуса. Я представила. Мне стало очень жалко Его. Емуникто не помог! Его все-все оставили! Горько ему было… Да и какой он сейчасвраг? Враг – когда сильный. А когда немощный – какой враг?
– Добрая ты,Венеславушка. Настоящая русская у тебя душа.
– А какая же?Конечно, русская.
– Я не в томсмысле… ты не поймешь, о чем я….
Захариязастонал. Кажется, он терял сознание и просил воды.
– Если мы егопонесем и он будет так стонать, то нас все равно заметят…
– Подожди меняздесь, Мишенька, я сбегаю одна и принесу воды. Мы его напоим. Если ему станетлегче, то отнесем к воде. А нет – как Богу угодно!
– Какому Богу?
– Какому,какому! Его Богу, конечно! Иисусу! Не Перуну же?
– Почему неПеруну?
– Потому чтоПерун наш, а не его. У него есть свой Бог.
– И ты небоишься идти одна?
– Теперь небоюсь…
– Почему?
– Мне его Богпоможет.
– А почему неПерун? Он же твой бог?
– Потому что ясейчас не его делом занимаюсь. Какая ему разница – выживет черкас или невыживет? У него своих детей хватает…
– Ну, идитогда. Помоги тебе Бог!
Венеславаисчезла в темноте. Беловский остался один с Захарией. Тот тяжело дышал и большене говорил. Что же делать? Может, Изволь поможет? И она незамедлительноответила:
– Ты правильносделал, что вспомнил меня. Никогда не забывай, кто ты есть. Ты не отсюда. Тебяэто все не касается. Да и девчонок сильно не прижимай!
– Я и неприжимал.
– Я видела! Неприжимал он…
– Ты что,ревнуешь?
– Чего? Яревную? Ну, ты и сказанул! – фыркнула Изволь.
– А чего же тыволнуешься?
– Мне подолжности волноваться положено! А вот тебе девчонок прижимать не положено!
– Ты говорила,что не замечаешь плохого, помнишь?
– Ну, да,говорила, ну и что? Я действительно не замечаю плохого.
– А то, что ядрожащую Венеславу прижал, заметила?
– Заметила…
– Значит, вэтом нет ничего плохого!
– Ну, ты идемагог!
– С тобой –только так!
– Ладно-ладно,дамский угодник, вспомню я тебе…
– Ты лучшескажи – долго мне еще тут командироваться?
– Да нет,немного уже осталось, – как-то грустно пробормотала она. – Скоро домой…