— Кто — Она, монсеньер? — повторил секретарь.
— Орлеанская Дева.
Епископ закрыл глаза. Клод неодобрительно покачал головой и тихо отступил к двери.
В камине стреляли искрами сухие дубовые поленья. В окно задувал холодный декабрьский ветер. Очередным порывом, словно невесомой рукой призрака, письмо сорвало со столика и бросило на решетку камина. Пламя неохотно коснулось края пергамента и осветило текст. Всего одна строка.
«Я иду к тебе, старая крыса. Жанна д`Арк».
Большая старая крыса под епископской кроватью облизывала свой толстый розовый хвост, крепко ухватив его передними лапками.
Старческие веки без ресниц затрепетали, и епископ приоткрыл глаза. Первым желанием было подняться и снять записку с каминной решетки. Однако немощь заставила остаться в кресле. «Да и к чему? Если дух Жанны может писать, что помешает ему прийти сюда самому?». Чувство тоски и безысходности овладело им.
Крыса с пятнами седины на темно-рыжей шерсти не спеша волокла голый хвост к камину, видимо, в надежде погреть старческие косточки. Рука уже потянулась к колокольчику, чтобы позвать Клода, как сильный порыв холодного ветра заставил Кошона обернуться…
8 мая 1945 года. Орлеан. Франция.
Мужчина и женщина нежились в лучах утреннего солнца и любовались молодой листвой майских деревьев в бистро на старинной набережной Луары.
Он — глубокий старик — аристократ с изжелта-бледным морщинистым лицом. От бледности лица несколько отвлекал шелковый шейный платок изумрудно-зеленого цвета. Шевелюра непокорных седых волос вкупе с пышными усами делали его похожим на Марка Твена.
Она — молодая брюнетка в модном шифоновом платье с алыми маками на темно-зеленом, почти черном поле. Помада цвета свежей крови приковывала взгляды проходящих мужчин, пробуждая в них желание и острое чувство опасности. Вуалетка прикрывала глаза и добавляла женщине загадочности.
Они были полярны. Она олицетворяла молодость и жизнь. Он — старость и смерть.
Приподняв вуалетку, он с нежностью и заглянул в ее сине-зеленые глаза.
— Вот и еще один год, еще одна годовщина. Столетия пролетают мимо тебя, не оставляя следа. Ты все так же прекрасна, как тем маем, а мне — живому мертвецу — остается только любоваться тобой.
— Прекрати панихиду, Жиль! «Мы снова вместе, на нашем месте, в триумфе доблести и чести!» — громко пропела она, заставив редких утренних посетителей бистро́ обернуться. — Это твои слова, маршал, не забывай!
Старик горько хмыкнул и отвернулся, чтобы она не увидела слез на его лице.
— Ну, ну, Жиль Монморанси-Лаваль, барон де Ре, граф де Бриен, — она накрыла ладонями его морщинистую руку, — ты одержал еще одну победу, заставил Западных еще раз испить горькую чашу поражения до дна! Ты мой герой, Жиль де Ре!
— А ты — моя богиня победы, — он обернулся и поднял бокал.
— За победу?
— За нашу победу!
Мужчина и женщина сделали по глотку вина.
— Жанна! Еще одна война закончена, и мы приложили к этому руку…
Хозяин бистро́ не дал ему договорить, распахнув окна и двери настежь, чтобы посетителям были лучше слышны слова, звучавшие из радиоприемника. Все с замиранием сердца вслушивались в голос диктора.
— Вчера, 7 мая 1945 года в 2 часа 41 минуту был подписан Акт о безоговорочной капитуляции Германских вооруженных сил. Капитуляция вступает в силу сегодня, — голос диктора дрожал, — 8 мая 1945 года в 23 часа 1 минуту…
— Жанна, теперь в Орлеане восьмого мая, в наш день, будут праздновать два праздника победы. Помнишь тот день? Флаги, сверкание оружия и лат. И ты, столь же прекрасная, как сегодня.
— Мне больше памятен тот день, когда несчастная девушка в муках сгорала на костре вместо меня.
— Это был только клон. Ее создали лишь для того, чтобы ты осталась жива. — Он гладил ее дрожащие руки, пытаясь успокоить.
Женщина выдернула руку и сняла тонкую ажурную перчатку. На ее развернутой ладони стали проступать багровые рубцы, будто следы давно заживших ожогов.
— Смотри, всегда при упоминании о костре, на котором сгорела Жанна д’Арк, клоны нашей серии испытывают физические муки и боль. У многих все тело покрывается рубцами. Ученые так и не смогли найти этому объяснение.
— Все равно, это бездушные биологические объекты, только ТЫ несешь в себе бессмертную живую душу. Если б ты знала, как я счастлив, что могу видеть тебя вечно юной и полной сил. — Не справившись с эмоциями, старик отвернулся, достал тонкий серебряный портсигар и закурил.
Перед его глазами вновь возникло подземелье замка Тиффож. Чадящие факелы в чугунных шандалах. Черный мрамор ритуального стола, и прокля́тый некромант Франческо Прелати в белом балахоне. Жиль до сих пор ощущает обжигающий холод мрамора, а слова «ритуала вечной ночи» звенят в голове. Тогда ему казалось, что он, как и любимая, смог победить смерть, и их ждет вечная счастливая жизнь. Монах-минорит обманул его, расколов душу барона де Ре надвое. Одну часть он поместил в тело «живого мертвеца», а другую — в зеркало Исиды. Прелати исчез той же ночью и обрек Жиля на вечные муки.
Жанна появилась в замке через несколько дней после страшного ритуала. Первые минуты радости сменились ужасом содеянного. Частица разорванной души не могла покинуть это тело, и ее нельзя было перенести в клон. Так клан Западных отомстил барону, который вместе с Орлеанской Девой сорвал их планы в Столетней войне. Слухи, распущенные ими, ославили Жиля де Ре в веках как мрачного садиста-убийцу — Синюю бороду.
От мрачных воспоминаний его отвлекло прикосновение ее руки…
18 декабря 1442 года. Руан.
Спиной к Пьеру Кошону в неверном свете свечей и камина стоял неизвестный в плаще. Он с интересом рассматривал рукописное Житие Святого Дионисия Парижского, которое сегодня преподнесли епископу монахи-бенедиктинцы из аббатства Сен-Дени. Вероятно, иллюстрация идущего святого со своей головой в руках, озадачила незваного посетителя.
Присмотревшись, Пьер Кошон с ужасом понял, что перед ним один из «друзей», посоветовавших одиннадцать лет тому назад подсунуть Орлеанской Деве текст с ее признанием в ереси. «Помни, Кошон, — шелестел голос полупрозрачного гостя, — та, кому ты протянешь на подпись письмо, все равно не умеет читать и поставит свой крестик, — на слове «крестик» он едва слышно хмыкнул, — а твоя совесть будет чиста перед Богом».
— Изыди, Сатана! — Горло епископа издало звук, похожий на пронзительный крысиный писк.
— Уйду, уйду, — миролюбиво ответил гость, обратив свое «стеклянное» лицо к Кошону, — и напрасно Вы так. Одиннадцать лет назад в Руане вы выслушивали моих соплеменников более внимательно и благосклонно. Жаль, что столь известный и «праведный» муж за сомнительный соблазн стать руанским архиепископом отправил на костер спасительницу его отечества, — с этими словами арк исчез.
Трясущаяся старческая рука схватила колокольчик. Звон серебра слился с приглушенным хрипом за дверью. Дверь беззвучно приоткрылась и в узкий дверной проем, пригнувшись, вошли двое. В первый момент епископу показалось, что это мужчина и паж, но, приглядевшись, он понял, что это женщина, и кто она! В ужасе старик привстал в кресле. Глаза вылезли из орбит, челюсть старика отвалилась, по морщинистому подбородку потекла тонкая струйка слюны.
— Не-е-ет! Нет! Гос… — Что хотел сказать епископ, так и осталось неизвестным. Он неестественно выгнулся и рухнул на пол.
Один из вошедших, с сомнением толкнул сапогом конвульсивно подрагивающее в предсмертных судорогах тело.
— Опоздали. Не думал, что эта гнида умрет так быстро. Жаль.
Его спутница склонилась над умирающим и плюнула в широко открытые глаза Кошона.
— Отправляйся в ад, святоша! Тебя там заждались!
Старая крыса, замершая за выступом камина, уловила аромат свежей смерти и довольно пошевелила розовым хвостом.
8 мая 1945 года. Орлеан.
… Жиль, прекрати хмуриться. Прости меня. Когда увидела тебя утром, забыла сказать самое главное. На днях в библиотеке Ватикана обнаружили подробный доклад Франческо Прелати. Той ночью он не унес зеркало Исиды из замка, а спрятал его недалеко от ритуального зала. Если нам повезет, мы отыщем его!
Изумление, страх и радость одновременно отразились на старческом лице барона де Ре. Если б он знал! Всего полтора года назад (а что такое год-два по сравнению со столетьями медленного умирания) он спешно выехал из окрестностей Тиффожа в Руан. Связной местного штаба маки передал весточку от НЕЕ…
Союзники медлили открывать Второй фронт. Западные арки уже не надеялись, что вермахт сможет преодолеть сопротивление восточных орд под Курском и переломить ход Войны. Их надежды на то, что Англия и Штаты смогут заключить сепаратный мир с Германией, чтобы затем обрушить всю мощь Запада на Восток, превращались в пепел сжигаемых в кабинетах политиков Вашингтона и Лондона документов. Русские развеяли эти планы как дым, превратив сотни «Тигров» и «Пантер» под Прохоровкой в груды металлолома.
Были враги у Западных и в самом сердце Западной Европы.
20 декабря 1943 года. Руан. Замок Ла Рош-Гийон.
Четвертый год Войны подходил концу. Казалось, что французы покинули Руан в канун Рождества. В промозглом декабрьском воздухе чувствовалось нарастающее напряжение. В городских ресторанчиках мышиная форма вермахта все больше разбавлялась щеголевато-черными мундирами СС.
— Барон, какая удача, что мы встретили Вас! — Блондинка в форме унтерштурмфюрера помахала старику с гордой осанкой аристократа. Он только что вошел в зал ресторана и невозмутимо ждал, когда к нему подойдет метрдотель.
Видимо, перспектива провести вечер в обществе бошей не прельщала старика, и он помедлил, прежде, чем двинуться в сторону их столика.
— Позвольте представить, барон де Ре, потомок Синей Бороды. — Хихикнула изрядно подвыпившая унтерштурмфюрер. — Мы знакомы с господином бароном еще с довоенных времен. — Она неловко поправила выбившуюся из-под пилотки прядь и размазала по щеке коваво-красную помаду. Один из ее спутников что-то шепнул ей на ухо, и она, извинившись, нетвердой походкой ушла в дамскую комнату.