Вероятно, на месте императора французов любой другой полководец оказался бы подавлен самим ожиданием огромной опасности, нависшей над ним со всех сторон.
Следует добавить, что пытаться атаковать союзников под Ольмюцом было также крайне рискованно. Ольмюц был хорошо вооруженной крепостью, а позиция, которую занимали союзные войска, исключительно удобна для обороны.
«Армия… была размещена на позиции за деревней Ольшау, – писал участник этого похода, уже известный нам полковник Штуттерхайм. – Местность… представляла большие выгоды. Позиция опиралась на гряду высот… так что можно было на целое лье вперед видеть, что делает неприятель. Эти возвышенности со стороны фронта имели пологие склоны, так что артиллерийский огонь с них был бы очень эффективным. Позади позиции находились широкие, но не глубокие овраги, удобные для того, чтобы скрыть в них резервы… На гребне холмов были господствующие высоты, на которых многочисленная артиллерия союзников могла быть употреблена с большим успехом. Болото прикрывало правое крыло и часть центра; река Блата текла вдоль фронта у подножия высот… В общем, местность повсюду препятствовала наступающему и имела выгоды для обороняющегося, причем последнему она предоставляла удобные проходы для производства контратаки»[725].
Трудно было надеяться одержать сокрушительную победу, атакуя численно превосходящую армию на подобной позиции. С учетом тактического мастерства французов и талантов их полководца Наполеону, вероятно, удалось бы отбросить союзников ценой огромных потерь. Такая победа все равно оказалась бы бесполезной. Союзная армия получила бы через несколько дней огромные подкрепления, а французы оказались бы еще более обескровлены.
Но союзники могли и не принять сражения, а вместо этого отступить еще на несколько переходов и растянуть до гигантских размеров и без того длинную коммуникационную линию французов.
Поэтому перед императором со всей остротой встал вопрос, что делать дальше. План, который принял Наполеон в этой обстановке, выдающийся французский историк Колен назвал «Планом императора для кампании в Моравии». Согласно Колену, этот план можно резюмировать следующим образом: избрав пассивную форму действий, спровоцировать союзников на преждевременное наступление и нанести сокрушающий контрудар по их обходящему южному крылу.
Колен цитирует фразу Наполеона: «В моравской кампании император понял, что русские, не располагая выдающимся главнокомандующим, должны были считать, что путь отступления французской армии идет на Вену. Они должны были придавать большое значение тому, чтобы перерезать эту дорогу»[726]. И заключает следующее: «Когда союзники примут решение двинуться, чтобы атаковать нашу армию, Наполеон должен был собрать все свои войска у подножия гор на пространстве одного квадратного лье. Он собирался сделать практически невозможным обход его слева [с севера. – Примеч. авт.], трудной атаку с фронта, однако стремился вызвать в неприятеле желание обойти его с юга. Этот соблазн должен был быть столь естественным и сильным, что он считал, что противник не сможет сдержаться от подобного искушения… Если союзники двинутся, чтобы обойти его справа… он ударит во фланг вражеским колоннам на марше и отбросит их к югу»[727].
Таким образом, Наполеон не просто готовился контратаковать неприятеля, но знал почти точно, где союзники будут его обходить и как и куда он нанесет им стремительный удар. К сожалению, выводы даже такого знаменитого и хорошо информированного историка, как Колен, базируются не на документах, предшествовавших Аустерлицкой битве, а на заметках императора к реляции Кутузова, написанных, разумеется, много месяцев спустя после событий.
Сотни других историков, писавших о грандиозной битве в Моравии, действовали по такому же алгоритму. Так называемый план моравской кампании целиком и полностью основывается на источниках, исходящих от пусть даже очень хорошо информированных людей, но написанных после сражения, зачастую спустя многие годы. К этому времени уже давно сложилась легенда, согласно которой Наполеон предвидел все до мельчайших деталей и точно предугадал все, что сделает неприятель. В самой гипертрофированной форме это видение событий можно встретить в ряде популярных произведений и, в частности, в кино. В знаменитом фильме Абеля Ганса «Аустерлиц» Наполеон уже в Булонском лагере заявляет о том, что он разобьет неприятельскую армию под Аустерлицем! Навряд ли нужно доказывать, что император даже и отдаленно не мог себе представить, что ему придется воевать в Моравии, а название маленького городка, ставшего впоследствии знаменитым, ему и в помине тогда не могло прийти в голову.
Из существующих источников, написанных накануне битвы, можно заключить только одно: император понимал, что для французской армии невозможно далее наступать и потому необходимо любой ценой заставить перейти в наступление неприятеля до соединения всех его сил. Он также хорошо знал, что его армия превосходит противника по своим маневренным качествам, а в ее рядах нет полководца, равного ему. Союзники неизбежно должны были совершить тот или иной просчет, и он не сомневался, что умело его использует. Вот и весь план моравской кампании. Все остальное – это домыслы post factum.
Для того чтобы понять, насколько слабо можно доверять заметкам Наполеона, когда речь идет о плане действий, достаточно привести только один пример. Говоря о том, что он не боялся быть отрезанным от пути на юг, на Вену, он пишет: «…путь отступления армии во время всей моравской кампании никогда не был направлен на Вену»[728]. Император явно лукавит: главная коммуникационная линия шла именно на Вену. Разумеется, французская армия могла отступить не только на австрийскую столицу. Она имела возможность совершить отход на Цнайм, а затем на Кремс. В любом случае, ей нужно было вернуться в долину Дуная, где находились все депо и склады армии, а для этого пришлось бы отступать в южном или почти южном направлении. Таким образом, совершая обходной маневр с юга, союзники действительно угрожали своим обходом операционной линии французской армии.
Если с Коленом сложно согласиться относительно деталей плана Наполеона, то нельзя не отметить, что этот замечательный историк блистательно охарактеризовал общий смысл происходящего. «Наполеон ставил все на карту. Он впоследствии всегда старался доказать (и, может быть, убедить себя самого еще больше, чем потомство), что его действия соответствовали неким абсолютным принципам искусства… но ему иногда приходилось играть с фактами, чтобы подтвердить свои соображения. В действительности его наполняло ощущение того, что он превосходит своих противников… Он ожидал врага и дал ему битву в известных условиях, потому что он не мог себе представить, что не добьется победы»[729].
Действительно, как император, так и его солдаты были пронизаны тем чувством, которое Клаузевиц блистательно охарактеризовал словами «полнокровное чувство победы», то есть такое состояние, когда уверенность в своих силах, умение и желание драться таковы, что люди не могут себе представить другого исхода, кроме победы. Это не просто порыв энтузиазма, это пронизывающая до глубины души вера в себя, в своих товарищей по оружию, в своего полководца.
Единственное, в чем мог сомневаться Наполеон, – сумеет ли он заставить союзников перейти в наступление, удастся ли сделать так, чтобы они поверили в его слабость. Для этого у императора был широкий арсенал средств. Для начала он намеренно оставил у Брюнна лишь около 50 тыс. человек. Внешне расположение Великой армии казалось очень разбросанным, на самом деле, занимая центральное положение, используя привычку своих солдат к быстрым маршам, Наполеон мог за короткое время подвести к месту решающего столкновения дополнительно не менее 20–25 тыс. человек. Все зависело от сроков – необходимы были сутки для того, чтобы сосредоточить войска, расположенные в окрестностях Брюнна, через двое суток он мог увеличить свою армию до 70 тыс. человек[730].
Однако внешне французская армия выглядела малочисленной. Император не довольствовался этим. Он выдвинул далеко вперед к Вишау (30 км от Брюнна к востоку) гусарскую бригаду Трейяра (300 человек). Этот отряд был таким маленьким и изолированным, что он словно провоцировал союзников на атаку. Но самым главным было то, что Наполеон ограничился исключительно пассивными действиями. Все это настолько отличалось от его обычного стиля ведения войны, что у его противников не могло не сложиться впечатление, что Великая армия отныне опасается столкновения, а ее полководец застыл в опасливой нерешительности.
Результат превзошел все ожидания. Молодой царь и его окружение попались на приманку. Позже известный русский историк Михайловский-Данилевский будет утверждать, что решение о наступлении было принято в результате предательской деятельности австрийцев, стремившихся погубить русское войско. Михайловский-Данилевский писал: «…лица, имевшие влияние в Венском Кабинете, разделяли общее мнение в Австрии о невозможности победить Наполеона, думали, что продолжение борьбы с ним навлечет страшные бедствия на монархию… Скорее желая избавиться от несчастий, тяготевших над государством, и тех, какие предвидели, они хотели мира. Препятствием к достижению сей цели был Император Александр. Потому вознамерились они ввести его армию в сражение, не могшее стоить дорого их соотечественникам»[731].
Вот уж поистине с больной головы на здоровую! Вовсе не коварные австрийцы, а юные друзья царя и прежде всего 28-летний князь Петр Петрович Долгоруков. Красавец князь был заводилой в клане молодых людей, которые больше всего влияли на решения Александра I. Царь не слушал разумных советов Кутузова, зато полностью дов