В случае отказа Александра от переговоров миссия Савари также не могла быть бесполезной. В такой ситуации Наполеон еще раз бы показал царю, что он боится столкновения. Это должно было еще более раззадорить боевой пыл молодежи, окружавшей Александра, еще вернее увлечь русскую армию в наступление и тем самым заставить ее командование наделать еще больше ошибок.
Савари с трубачом прибыл на аванпосты перед Вишау и в скором времени был препровожден в штаб Багратиона. На следующий день 27 ноября в восемь утра его сопроводили в предместье Ольмюца в дом, где располагался Кутузов. Французский посланник заметил, что в доме главнокомандующего все готовились к отправлению и что армия явно выступает в поход. Кутузов предложил Савари передать депешу ему, но адъютант Наполеона наотрез отказался. Он сказал, что в этом случае он вынужден будет вернуться обратно. Михаил Илларионович не стал настаивать и оставил Савари дожидаться.
«Меня окружала целая толпа молодых русских чиновников и офицеров, – вспоминал адъютант императора. – Они говорили на разные лады об амбициях Франции и в проектах уже делили шкуру неубитого ими медведя. В моем положении я должен был слушать молча всю эту болтовню, и я ничего не отвечал»[742].
Внезапно на улице раздался какой-то шум и голоса многих людей. Прибыл сам император Александр со свитой. Савари едва успел скинуть походный плащ и вынуть из папки депешу, как молодой царь вошел в комнату и властным жестом приказал всем удалиться.
«Природа щедро одарила его, – написал генерал в своих мемуарах о русском императоре. – Трудно было бы найти человека столь красивого и изысканного… Я почувствовал глубокое сожаление из-за того, что он ввязался в столь плохие дела… Он говорил на французском языке во всей его чистоте, без всякого иностранного акцента и красивыми академическими выражениями. В манере говорить все было подчеркнуто сдержано, легко можно было догадаться, что это плод тщательного воспитания»[743].
Савари вручил Александру депешу, и тот удалился с ней. Через полчаса молодой царь вернулся и все с той же изысканной любезностью и улыбкой вручил адъютанту свой ответ. «Сударь, скажите вашему господину, что чувства, которые он выразил в своем письме, доставили мне искреннее удовольствие, и я сделаю все, что зависит от меня, чтобы ответить ему тем же…»
Несмотря на столь благожелательное вступление и любезный тон, суть речи царя была далека от желания заключить мир, а уж тем более союз. Да и письмо Александр передал, почему-то держа конверт адресом вниз. Когда Савари взглянул на обратную сторону конверта, он с удивлением увидел, что вместо «Императору Наполеону» на конверте было написано «Главе французского правительства». «Я не придаю значения этим пустякам, – все так же мило улыбаясь, произнес Александр, обращаясь к изумленному адъютанту. – Но это всего лишь правило этикета…»
Нужно сказать, что адъютант был из тех, кто не лез за словом в карман, и он, не смутясь, ответил: «Ваше Величество, вы, без сомнения, правы – это всего лишь правило этикета. Император не подумает об этом иначе. Будучи главнокомандующим Итальянской армией, он командовал многими королями. Он счастлив тем, что его поддерживает французский народ, и этим он больше всего дорожит. Тем не менее я передам ему последние слова Вашего Величества»[744].
В то время как Савари беседовал с Александром, союзная армия шла вперед на всем фронте. Однако в этот день для того, чтобы скрыть как можно дольше начало наступления, авангард Багратиона оставался на своем месте. Главные силы союзников прошли около 18 км и остановились непосредственно позади передовых частей. На следующий день, 28 ноября, авангард и за ним вся армия двинулись по направлению к Брюнну.
Как уже отмечалось, французские передовые части стояли в местечке Вишау. Тремя днями раньше на рассвете русская кавалерия и казаки произвели внезапное нападение на французских гусар. Но те закрепились в городке и дрались до тех пор, пока к ним на помощь Мюрат не привел дивизию Вальтера. Командующий французской конницей после этого случая решил усилить свой авангард. В помощь гусарам Трейяра он оставил 6-й драгунский полк. Впрочем, несмотря на это, авангард, стоявший более чем в 30 км от Брюнна, был малочисленным. Гусарская бригада Трейяра была бригадой только по названию. По состоянию на 22 ноября в ней было всего 306 человек, что меньше даже нормальной численности кавалерийского полка. А в 6-м драгунском на этот же день было всего лишь 219 человек.
Утром 28 ноября трубачи бригады Трейяра надрывно сыграли тревогу. Прямо по дороге на французские аванпосты шли массы русских войск. Центральную колонну, состоявшую из 12 батальонов пехоты, вел уже упомянутый нами молодой адъютант царя князь Петр Долгоруков. Южнее дороги быстро продвигались массы русской кавалерии: две колонны, в которые входило 56 эскадронов. Всего около 12 тыс. всадников и пехотинцев (!) под общим командованием князя Багратиона.
Нетрудно себе представить реакцию генерала Трейяра. Его солдаты вскочили, кто как мог, на коней и бросились вон из Вишау. Большей части французского отряда удалось прорваться, однако один эскадрон драгун, застигнутый врасплох в пешем строю, был вынужден сдаться. В плен попало три офицера и 60 солдат.
Наступление союзной армии накануне Аустерлица
Чтобы прикрыть отступление гусар Трейяра, по тревоге была поднята конно-егерская бригада Мильо, располагавшаяся недалеко от Вишау, и драгунская дивизия Вальтера. Впрочем, и эти отряды были слишком малы по сравнению с авангардом союзников. Бригаде Мильо[745] особенно досталось. Русские кавалеристы атаковали ее со всех сторон во время прохода через овраг по мосту в деревне Лулеч.
Вот что командир бригады докладывал начальнику штаба резервной кавалерии генералу Бельяру: «Необходимо отметить, что в момент, когда я понял необходимость отступления, я послал моего адъютанта, чтобы передать драгунскому полку, занявшему позицию слева от дороги поблизости от большого постоялого двора, чтобы он оставался на позиции несколько минут, дабы угрожать тылу вражеской кавалерии, направившейся на мой правый фланг. Но мне ответили, что полк получил приказ отступать, и тотчас же драгуны пошли рысью через овраг, который находился позади нас. Только полковник Гюйо, один со взводом своих гусар [9-го гусарского. – Примеч. авт.], пришел ко мне на помощь, а вслед за ним другой взвод его полка, который также прискакал в схватку»[746].
В общем, драгуны ушли, оставив конных егерей с горстью гусар. Мильо продолжает: «Отвага 16-го конно-егерского, который атаковал с яростью по выходу из дефиле, внесла беспорядок в эскадроны русских драгун и остановила на время полчища казаков, которые нас охватывали со всех сторон и которые, к несчастью, при помощи Павлоградских гусар обрушились со всех сторон через проходы между деревенскими домами на 22-й полк, в тот момент, когда он проходил через деревню в колонну по два. Элитный взвод 22-го конно-егерского, который полковник Латур-Мабур оставил у входа в деревню, сражался в жестокой рубке против трехсот конных, но взвод был почти полностью изрублен, и часть солдат попала в плен после отчаянного сопротивления. Этот полк потерял в схватке 40 унтер-офицеров и егерей убитыми или захваченными в плен и трех офицеров. 16-й конно-егерский провел блистательную атаку и потерял в отчаянной рубке 31 рядового и одного офицера»[747].
Как видно, потери бригады были очень значительными для кавалерийского боя. Конные егеря оставили убитыми, ранеными и пленными почти 20 % своего состава. В общем же французы потеряли несколько сот человек изрубленными и взятыми в плен.
Отдельные кавалерийские стычки, где русские и австрийцы обладали явным преимуществом, продолжались весь день. К вечеру союзники подошли к деревне Раусниц и выбили оттуда французские посты, успешно завершив свое наступательное движение. Багратион в своем отчете рапортовал: «Везде настигаемый неприятель превращался в бегство и был истреблен при сем преследовании. Взято в плен много офицеров и несколько сот рядовых, с нашей стороны убит один гусар и ранены офицер и два гусара»[748].
Еще днем царь соблаговолил лично посетить место «битвы» у Вишау: «Император… когда пальба стихла, шагом и безмолвно объезжал… поле сражения, всматривался посредством лорнета в лежавшие тела, – почтительно рассказывает Михайловский-Данилевский. – Опечаленный зрелищем пораженных смертью и ранами, император весь день не вкушал пищи и к вечеру почувствовал себя нездоровым»[749].
Как это ни удивительно, небольшая стычка при Вишау произвела на командный состав союзников потрясающее впечатление. В штабе царило ликование, генералы поздравляли Александра I с блестящим успехом, восхищались его личной храбростью. Что же касается «золотой молодежи» из окружения царя, то ее бурная радость не знала пределов. Казалось, что сбываются самые радужные надежды, а старые скептики полностью посрамлены. Отныне для молодых адъютантов царя вопрос стоял уже не о том, как разбить «Буонапарте», это само собой разумелось, а о том, как не дать ему убежать. «Французов теперь нужно не бить, а ловить» – примерно таково было общее мнение юных стратегов.
Словно подтверждая самые оптимистичные расчеты командования, в ночь с 28 на 29 ноября на аванпосты союзников снова прибыл генерал Савари с настоятельным предложением от Наполеона лично встретиться с русским царем.
Все эти события окончательно убедили тщеславного и совершенно неопытного в войне Александра в мудрости «светила» австрийской военной науки генерала Вейротера. Тот же, очевидно, еще больше проникаясь сознанием своей важности, отныне не мог удовлетвориться банальным движением вперед на позиции французов.