Император также был весь день в седле. «В течение 30 ноября, – сообщает официальная реляция, – он объезжал холмы и долины между Ауэздом, Праценом и Гиршковицем. Он продвинулся так далеко вперед с небольшой свитой, что казаки напали на взвод его эскорта под командованием Домениля»[764]. Император посетил также позиции пехоты на крайнем левом фланге. Здесь, между деревней Бозениц[765] и Брюннским шоссе, возвышается странного вида холм – Бозеницберг. Он похож на кулич, поставленный посреди стола. Небольшого размера, но высокий, с крутыми склонами и почти плоский сверху. Этот холм, на котором стоит небольшая часовня, французы сразу окрестили Сантон. В рядах французских полков было немало ветеранов египетского похода, и им пришло в голову это название, потому что в Египте Сантонами назывались подобные холмы с могилами святых, часто увенчанные небольшими минаретами. Бозеницберг, на вершине которого возвышалась часовня, очень походил на подобные холмы. Так возвышенность с немецким названием превратилась в лексиконе французских солдат, а затем и в исторической литературе в Сантон.
Наполеон решил сделать Сантон опорным пунктом своего левого фланга. «Утром Его Величество император приказал 17-му легкому полку занять Сан-тон, – сообщает официальная реляция, – объяснив всю важность позиции, он приказал полку укрепиться и защищать при необходимости этот пост до последнего солдата… Полк, поклявшись скорее умереть, чем покинуть свой пост, поднялся на холм и принялся сооружать укрепления»[766].
Чтобы еще больше укрепить дух своих солдат, император приказал полковой музыке 17-го полка играть знаменитый революционный марш «Le chant du départ»[767]. Звуки этого марша раздались по линии фронта, и их подхватили музыканты других армейских полков и гвардии. Воинственная музыка и отдаленные раскаты пушечной пальбы словно подчеркивали важность приближающегося момента.
«Было около десяти часов утра, – вспоминает очевидец. – Мы стояли в ожидании, считая, что битва может вот-вот начаться. Солдаты застыли в строю с ранцами за плечами и с ружьем “к ноге”, у офицеров шинели были одеты в скатку через плечо. Вражеские разъезды были совсем близко от наших постов. Иногда они обменивались выстрелами из карабинов. Время от времени раздавался гром французских и русских пушек… которые словно задавали такт этой военной симфонии. Каждый бросал взгляд на своих соседей по строю, и в ожидании боя все внимательно всматривались в лица командиров… Я много видел боев и сражений в моей жизни, но никогда не видел, чтобы офицеры и солдаты находились в подобном состоянии… Все, конечно, хотели битвы, но все понимали, что она будет ужасна. Мы знали, что враг многочислен… У нас не было пути отступления, их было четверо на одного. Что нам было ждать? Нужно было победить или умереть!»[768]
Эти великолепные по точности воспоминания (разумеется, речь не идет о знании автором численного соотношения войск) вносят некоторые нюансы в распространенное утверждение о полной уверенности в счастливом исходе боя в рядах Великой армии. Без сомнения, солдаты верили своему полководцу и были готовы сражаться насмерть, но они прекрасно понимали, что победа может быть куплена очень дорогой ценой. Тот же офицер вспоминал: «Мы собирались в кружок вокруг старых воинов, которые сражались с русскими в Италии и под Цюрихом. Мы словно хотели прочесть в их лицах, чего нам нужно бояться и на что надеяться»[769].
Что касается императора, уверенный в своих силах, он тем не менее вел себя с редкой предусмотрительностью и осторожностью. Объехав позиции войск 30 ноября, он написал министру иностранных дел в Вену: «Господин Талейран, я желаю заключить мир немедленно. Я готов оставить Венецию Зальцбургскому курфюрсту[770], а Зальцбург – австрийцам… Я не вижу проблем в том, чтобы разделить короны Франции и Италии… но только после моей смерти… Я готов вернуть [австрийцам. – Примеч. авт.] всю артиллерию, склады и крепости. Я не наложу более никаких контрибуций и платежей, кроме тех, какие уже были наложены…»[771]
Что значит это письмо накануне сражения? Судя по всему, император не исключал, что союзники ограничатся только маневрированием и не будут его атаковать до тех пор, пока не получат подавляющего численного превосходства. Посылая подобное письмо Талейрану, он еще раз давал знак, что не хочет войны и готов заключить мир на самых приемлемых для австрийцев условиях.
Текст письма показывает, что Наполеон все так же оставался в заблуждении насчет Александра I – в заблуждении, которое в конечном итоге будет стоить ему и короны, и Империи. «Я обменялся письмами с императором России. Я вынес из этого то, что он добрый и достойный человек, которым, однако, заправляют его приближенные, продавшиеся англичанам…»[772]
В письме Талейрану император писал также, что завтра (1 декабря), скорее всего, будет битва. Как видно, Наполеон готовился к любому возможному варианту развития событий. Вечером 30 ноября он продиктовал свое знаменитое воззвание к войскам, которое, впрочем, было сообщено армии только на следующий день.
Наступивший погожий день 1 декабря 1805 г. не стал опять-таки днем великой битвы. Под ярким, не по-зимнему теплым солнцем союзники с каким-то тупым упорством стали снова маневрировать, почти не сходя с места. За весь день их главные силы прошли в лучшем случае 12 км (!), да и то двигаясь не на неприятеля, а по дуге вокруг него. Что касается французских войск, то именно 1 декабря была завершена их концентрация. 1-й корпус Бернадотта расположился на позициях позади левого фланга, дивизия Фриана и драгуны Бурсье подошли к аббатству Райгерн, сам маршал Даву лично прибыл в главную квартиру.
Кавалерия, как и в предыдущий день, проводила непрерывные рекогносцировки и сталкивалась на аванпостах. Наполеон также не оставался без дела. Савари рассказывает: «Император провел весь день на коне. Он инспектировал свою армию полк за полком. Он говорил с солдатами, он посетил все артиллерийские парки, побывал во всех батареях, дал инструкции всем офицерам и канонирам. Он лично побывал во всех госпиталях и позаботился о том, как будут транспортироваться раненые… Можно написать целый том о том, что он сделал за эти 24 часа»[773].
Французские войска, заблаговременно занявшие позиции, имели время основательно подготовиться к битве. Офицер из дивизии Сюше вспоминал: «Наши саперы и даже наши солдаты занимались тем, что ровняли поле, засыпали канавы и ямы, убирали ненужные нам стены и делали небольшие мосты через ручьи, чтобы наша артиллерия могла двигаться свободно справа и слева от дороги»[774].
Все силы Великой армии были собраны в кулак, солдаты с восторгом и доверием встречали Наполеона, и поэтому он был в прекрасном настроении. «Я редко видел императора в таком прекрасном расположении духа, – вспоминает офицер его свиты, – как в течение всего этого дня. Раза два я видел, как он весело потирает руки, словно говоря себе: “Они в наших руках!”… Это доверие разделяла и вся армия… Ничто не могло его поколебать. Это прекрасный день накануне сражения, когда солдаты верят в своего полководца»[775].
Примерно в 15 часов император вернулся на свой бивак, но едва только он передохнул немного, как ему сообщили, что на Праценском плато видны движения неприятеля. Наполеон тотчас же сел на коня и поднялся на холм Зуран, который и поныне возвышается неподалеку от бывшего Брюннского шоссе. Холм этот очень своеобразен. Краеведы утверждают, что это татарский курган XIII в. Так или иначе, Зуран высоко поднимается над полем (287 м над уровнем моря, около 80 м над уровнем равнины), и с него открывается великолепный вид почти на все пространство будущего сражения (не видно только того, что находится позади плато).
Отсюда «с подзорной трубой в руках он направил свои взгляды на Праценское плато, – рассказывает Сегюр. – Там было видно большое движение русских войск. Можно было различить за первыми линиями неприятельские колонны, которые шли, выдвигая вперед свой левый фланг, к Ауэзду и озерам. При этом виде, затрепетав от радости… он воскликнул: “Это позорное движение! Они сами идут в ловушку! До завтрашнего вечера эта армия будет разгромлена!”»[776]
Впрочем, последние слова из мемуаров Сегюра приведены лишь для того, чтобы показать привычный взгляд на битву под Аустерлицем и то, как позднейшая легенда трансформировала события в умах свидетелей.
Для того чтобы это понять, необходимо на время прервать нить хронологического повествования и обратиться к особенностям местности, где развернется битва, и, разумеется, к планам противоборствующих сторон, прежде всего к знаменитому плану Наполеона.
Поле Аустерлицкой битвы представляет собой равнину размером примерно 11–12 км в длину и столько же в ширину, ограниченную с севера отрогами гор, с юга рекой Литтавой и прудами Мениц и Зачан. С севера на юг проходит ручей Гольдбах. С востока поле сражения ограничено Раусницким ручьем, впадающим в реку Литтаву. Шоссе Брюнн – Ольмюц, по которому наступали союзники, проходит по северной стороне равнины, почти касаясь отрогов гор. В нескольких километрах западнее Гольдбаха, пройдя через Брюнн, оно изменяет на 90 градусов свое направление, повернув в сторону Вены. В центре этого обширного поля находится большая группа высот – Праценское плато с двумя возвышающимися холмами: Працберг (324 м над уровнем моря) и Стары-Винохрады (298 м); в седловине между холмами лежит деревня Працен. Плато простирается приблизительно на 5–6 км в длину и на столько же в ширину, господствуя над всем полем битвы. В месте пересечения Брюннского шоссе и ручья Гольдбах с севера от