ские войска на марше. Вот что он увидел: «Мы [автор мемуаров и Штуттерхайм. – Примеч. авт.] вынуждены были подождать, пока русская армия переходила через реку. Я спешился… и стал считать. Мимо меня прошло не более 26 тыс. человек всех родов оружия без пушек и без зарядных ящиков. Многие шли без оружия, у большинства не было ранцев. Было очень много раненых, однако они стойко шли сомкнутыми рядами вместе с остальными»[973].
Отныне боевые действия заканчивались. Официально перемирие было подписано 6 декабря в Аустерлицком замке. Последние выстрелы этой войны на главном театре военных действий прозвучали за день до этого вечером 4 декабря под Иглау. Так как эрцгерцог Фердинанд не мог знать об идущих переговорах, он атаковал баварские части, оставшиеся один на один с ним после ухода корпуса Бернадотта. У генерала фон Вреде было примерно в два раза меньше войск, чем у Фердинанда, и он после упорного боя оставил Иглау. Однако через несколько дней сюда вернулся корпус Бернадотта. В соответствии с условиями перемирия Иглау находился в зоне французской оккупации, и город был оставлен войсками Фердинанда.
Наполеон по праву мог гордиться своей армией. В труднейшей стратегической ситуации его солдаты и генералы добились блистательной победы. Еще 3 декабря в Аустерлицком замке император написал свою знаменитую прокламацию, обращенную к войскам, которую в этот день могла услышать только гвардия. Теперь она стала известна всей армии.
«Солдаты! Я доволен вами. В день Аустерлицкой битвы вы оправдали мои надежды на ваше бесстрашие и увенчали ваши орлы бессмертной славой. Армия в 100 тыс. человек под командованием императоров России и Австрии менее чем в четыре часа была разгромлена и рассеяна. Все те, кто избежал ударов вашей стали, потонули в озерах. Сорок знамен, штандарты Российской Императорской гвардии, сто двадцать пушек, более 30 тыс. пленных – вот результаты этого дня, ставшего навеки знаменитым. Эта пехота, которую так хвалили, будучи в превосходном числе, не смогла устоять под вашим ударом, и отныне у вас нет равных. Так, в два месяца эта третья коалиция оказалась разгромленной и поверженной. В скором времени будет подписан мир, но, как я и обещал своему народу перед переходом через Рейн, я заключу только такой мир, который даст нам гарантии и вознаградит наших союзников.
Солдаты! Когда французский народ возложил на мою голову императорскую корону, я доверился вам, чтобы поддерживать ее в блеске славы, который только может дать ей ценность в моих глазах. Но в этот же момент наши враги хотели ее разрушить и унизить! Они хотели сделать то же самое с железной короной, завоеванной кровью стольких французов. Они хотели вынудить меня возложить ее на голову наших злейших врагов! Это были самоуверенные и безумные планы, которые вы повергли в прах в день годовщины коронации вашего императора! Вы научили их, что если легко храбриться и угрожать нам, то нелегко нас победить.
Солдаты! Когда все, что необходимо, чтобы обеспечить счастье и процветание нашего отечества, будет сделано, вы вернетесь во Францию. Там вы будете предметом моего внимания и благодарности. Мой народ увидит вас с радостью, и вам достаточно будет сказать: “Я был в битве при Аустерлице”, чтобы тотчас вам ответили: “Вот храбрец!”
Наполеон»[974].
Эпилог
Даже на окончательный, решающий акт всей войны в целом нельзя смотреть как на нечто абсолютное, ибо побежденная страна часто видит в нем лишь приходящее зло, которое может быть исправлено в будущем последующими политическими отношениями.
В то время, когда в стане французов праздновали победу и с восторгом ожидали триумфального возвращения на родину, остатки русских войск согласно договору по этапам покидали австрийские владения. В Брюнне начались мирные переговоры между австрийскими уполномоченными князем Лихтенштейном и графом Гиулаем с одной стороны и министром иностранных дел Франции Талейраном – с другой. Война для всех кончалась. Но она не закончилась для императора Александра I.
Буквально через несколько часов после встречи с Савари в Холиче царь приказал графу Строганову ехать в Лондон, чтобы «узнать о намерениях английского правительства и обещать ему прежнее единодействие России… Генерал-адъютанту князю Долгорукову отправиться в Берлин… и обещать, если Пруссия решится воевать с Наполеоном… поддерживать ее всеми силами России, предоставляя на первый случай в распоряжение прусского короля корпуса Беннигсена и графа Толстого»[975].
Нет, Александр не был наивным молодым человеком, которого подтолкнули к войне «недобрые» советники. Теперь, после Аустерлица, его ненависть к Наполеону стала только еще более лютой и непримиримой. Аустерлицкий позор не станет, как на то надеялся французский император, уроком для самоуверенного юноши. Он лишь укрепил Александра в его намерении свергнуть Наполеона любой ценой, не останавливаясь ни перед какими потерями. Еще не остыли жерла французских и русских пушек, а Александр уже готовил новую войну.
Пруссия к этому моменту созрела для выступления. Не зная еще об аустерлицком разгроме, король собирался оставаться верным Потсдамскому договору. Однако когда князь Долгоруков и генерал Штуттерхайм привезли в Берлин известие о перемирии, король, как всегда, вернулся к своим колебаниям. Русский посланник Алопеус и австрийский представитель граф Меттерних уговаривали его немедленно объявить войну. С другой стороны, французский посол, рассказывая об успехах Наполеона, обещал Пруссии большие выгоды от союза с Французской империей. В этих условиях Фридрих Вильгельм не отважился на рискованный шаг. Как и все люди нерешительные, он пожелал отсрочить момент истины. В результате он отложил окончательный вердикт до момента получения известий о переговорах графа Гаугвица.
Последний был сторонником профранцузской ориентации во внешней политике Пруссии. Вполне понятно, что под влиянием аустерлицкого триумфа императора эта тенденция Гаугвица стала еще более очевидной. Рассказывают, что во время его пребывания в Вене он гордо носил знаки ордена Почетного Легиона, полученные им от Наполеона, с восторгом говорил о победе французского императора и о его гении.
В результате вместо объявления войны французскому императору Гаугвиц заключил союзный договор, подписанный в Шенбруннском дворце 15 декабря 1805 г. Согласно условиям этого договора в обмен на поддержку Франции, уступку Наполеону герцогства Клевского и Невшателя, а Баварии – княжества Анспах (того самого, из-за которого Пруссия чуть-чуть не оказалась в рядах третьей коалиции), Фридрих Вильгельм III получал вожделенный Ганновер. Клаузевиц вспоминал: «В Берлине по поводу поведения Гаугвица сначала поднялся большой шум, что было вполне естественно, так как его послали, чтобы объявить войну, а он вернулся с союзом… Но на совете, который был созван по этому поводу… трактат был принят с одним изменением… Обмен территориями должен был произойти только после заключения общего мира, то есть с одобрения Англии, а до тех пор Пруссия должна была оккупировать Ганновер войсками»[976].
Шенбруннский договор лишил Александра всяких надежд на немедленное выступление Пруссии. Но, как это ни удивительно, даже переговоры пруссаков с французами не могли обезоружить решившего идти до конца царя. Находясь в Тешене, он отдал распоряжение Кутузову о том, чтобы тайно направить корпус генерал-лейтенанта Эссена в Пруссию и тем самым подтолкнуть прусского короля к выступлению! У дипломатически корректного Михаила Илларионовича, очевидно, глаза вылезли на лоб, когда он читал рескрипт царя. Несмотря на свою покладистость, он вынужден был ответить категорическим отказом: «Таковое движение не может не встревожить французское правительство и не навести, может быть, заботы австрийскому двору; сохранить оное в тайне есть вещь невозможная, ибо должно отправить кого-либо предварительно для заготовления продовольствия, нужного сему корпусу, что немедленно учинится известным в главной квартире французской; тогда кто отвечает, что Бонапарте, позволяющий себе все на свете, не пошлет корпус прямою дорогою для пресечения дороги и нападения на сей под командою генерал-лейтенанта Эссена»[977]. В результате русские войска продолжили свое отступление, и новая коалиция против Наполеона временно не состоялась.
Что же касается французского императора, то он, даже отдаленно не подозревая о подобных демаршах Александра, продолжал надеяться на сближение с Россией. По его приказу все офицеры и солдаты русской армии были без всякого обмена пленных освобождены. Накануне отъезда князя Репнина Наполеон пожелал с ним говорить. Вот что рассказал Репнин в своем письме об этой интереснейшей встрече: «В Брюнне собралось нас раненых 6 кавалергардских офицеров и 17 уланских, с храбрым их начальником Меллер-Закомельским; по всей справедливости, мы не могли довольно нахвалиться обращению с нами; почтеннейшие французские генералы посещали нас часто, особенно генерал Рапп, который, удостоверившись наконец, что мне возможно было выехать, объявил мне приглашение Наполеона явиться к нему на другой день в полдень; меня ввели во внутренние покои занимаемого им архиерейского дома. Через несколько минут вышел Наполеон и, оставшись один со мною, начал разговор следующими словами:
– Как ваши раны, князь Репнин?
– Все в порядке, Сир.
– Я попросил вас прийти, для того чтобы поручить вам передать еще раз императору Александру мои пожелания мира. Почему мы ведем войну, когда мы…
– Сир, прошу простить меня за мою дерзость и за то, что я вас прерываю, но я должен сказать, что я – только солдат, далекий от международной политики и от императорского двора. Я не могу дать на это никакого ответа.