– Я прошу у вас только об одном: передать императору Александру слово в слово то, что я вам сейчас скажу.
– Это долг верности по отношению к моему государю.
– Послушайте меня, вы сможете встретиться с императором через несколько дней, если он еще находится при армии. Скажите ему, что если бы он выслушал мои предложения и согласился встретиться на аванпостах, тогда я бы подчинился воле его благородной души. Ему достаточно было бы объявить мне свои намерения для достижения спокойствия в Европе, и я бы подписался под ними. Но вместо этого он послал ко мне наглого хлыща, который посмел дерзко вести себя с главнокомандующим французской армии во главе его войск. И что из этого вышло? Мы сразились, и теперь только я имею право высказывать мои желания. Но мы можем еще найти путь к сближению, пусть он пришлет мне в Вену своего уполномоченного представителя, но только не одного из этих придворных, которые наполняют его штаб. Правда далека от монархов. Александр родился на троне, а я стал императором сам, но мои бывшие товарищи, мои бывшие командиры не осмеливаются больше мне ее говорить, как не говорят ему правды его придворные.
Но давайте поговорим о сражении. Что за мысль была растянуть вашу армию и разделить ваши колонны, как вы это сделали? Нужно было сконцентрировать войска, собрать армию в кулак, для того чтобы всю ее целиком бросить на врага.
– Но, Сир, я уже имел честь вам говорить, что я всего лишь полковник, моя роль смотреть вперед и драться с тем, кого я вижу перед собой, а не пытаться проникнуть глубже этого. Для меня главное повиноваться, а не рассуждать.
– Репнин, вы полная противоположность Долгорукому, вы слишком скромны. Но я должен сказать, император Александр все равно должен был проиграть это сражение. Для него оно было первое, а для меня – сороковое.
– Сир, я убежден, что после урока, который вы преподнесли, у него не будет необходимости дать столько же битв, чтобы взять реванш.
– Я вижу, вы сердитесь.
– Я бы не посмел, но солдат не может быть безразличен к тому, что говорят о его государе.
– Ну что ж, полковник, давайте не будем друг на друга обижаться, для нас это будет несложно, потому что я вас уважаю.
– Для меня это большое счастье. Я сохраню на всю жизнь воспоминание о вашем благосклонном приеме.
– Прощайте, Репнин, я возвращаю вас вашему государю как доказательство моего стремления восстановить дружеские отношения, которые связывали нас раньше»[978].
Красивые жесты Наполеона в отношении русских пленных, призванные послужить сближению двух империй, остались без ответа. Оба государства продолжали находиться в состоянии войны, и никаких мирных переговоров между Францией и Россией не было начато. Следует также вспомнить, что у России к этому времени оставались войска, бывшие если и не в боевом контакте с французами, то, по крайней мере, в состоянии, близком к началу военных операций. Этими войсками были корпус Толстого на севере Германии и корпус генералов Ласси и Анрепа в Неаполе.
Аустерлиц определил участь этих далеких фланговых операций. Как уже отмечалось, на севере Германии союзные генералы никак не могли решить, что же им делать. Едва только закончился военный совет 18 декабря 1805 г. в Люнебурге, как в штаб союзников прискакал генерал-адъютант царя князь Гагарин. Известие об Аустерлицкой битве, которое он привез, потрясло всех. «Слушая рассказ князя Гагарина о поражении, – писал Михайловский-Данилевский, – наши офицеры сначала не верили ему, принимали слова его за вымысел, не постигая возможности поражения русских»[979].
Однако когда союзные генералы «постигли» рассказ Гагарина, их решение было принято. Английское командование тотчас вспомнило о дороге к своим кораблям, и, кроме того, из Лондона пришло приказание немедленно возвращаться в Англию. Выдающийся русский историк описал это отправление в благостных тонах: «Через несколько дней прибыли суда в Куксгавен. Англичане поплыли в свое отечество, а граф Толстой пошел в Россию, оставя на много лет в памяти жителей примерную подчиненность, отличавшую русское войско в двухмесячное пребывание его в Ганновере»[980]. Для шведского короля, который оказался один на один с потенциальным противником, отправление русских и англичан представлялось в иных тонах. Очевидцы утверждали, что он был в бешенстве.
Так закончился «великий северный поход» корпуса Толстого. Огромные средства, потраченные на эту экспедицию, были выкинуты на ветер, а завоевания по большей части не простирались дальше покорения в Зулингене «Матильды, дочери почтмейстера» (см. главу 11). Впрочем, война есть война, и ее необходимо было торжественно завершить. Поэтому в честь корпуса Толстого прусский король дал празднество, прекрасная королева появилась перед войсками в «зеленом амазонском платье с красными выпушками», что, разумеется, подчеркивало ее любовь не только ко всему военному, но, в особенности, к русской армии[981]. Ну и, как положено, в ходе боевых действий была поставлена достойная точка. Прусский король наградил русских генералов орденами…
Если боевые действия на севере Европы напоминали комедию, то на юге, в далеком Неаполитанском королевстве, превратились в трагедию.
Стоит вспомнить, что после долгих приготовлений в декабре 1805 г. союзная русско-англо-неаполитанская армия после продолжительных колебаний перешла в «наступление». Как уже отмечалось, все боевые действия ограничились выдвижением русских и англичан на несколько десятков километров к северу от Неаполя и бесполезным походом неаполитанских полков через горы на северо-восточную оконечность королевства.
Едва гордый марш вперед союзных армий остановился и русские и английские генералы облюбовали достойные их персон виллы в окрестностях Неаполя, пришла новость, подобная огненной надписи, появившейся на стене во время пира Валтасара. Сообщение об Аустерлицкой битве и заключении перемирия между французами и австрийцами стало известно в Неаполитанском королевстве в самых первых числах января 1806 г. Кроме этой новости пришла еще одна: 35-тысячный французский корпус под командованием маршала Массена двигался на Неаполь. Тотчас же генералы союзной армии собрались на совет. Мнение английского главнокомандующего Крейга было простым и до предела ясным: нужно сесть на корабли и отправиться домой.
Русские генералы были менее категоричны. Они также считали, что защищать Неаполь не имеет смысла, однако генерал Анреп предложил отступить в Калабрию, на крайнюю южную оконечность итальянского «сапога», и, используя труднодоступный характер местности и поддержку с моря, держаться здесь по крайней мере вплоть до получения конкретных указаний от своих правительств. Это решение было принято большинством совета (3 января 1806 г.). Что же касается неаполитанских войск, им предписывалось, не теряя времени, перейти горы в обратном направлении и присоединиться к союзным войскам.
Генерал Дама, который командовал неаполитанцами, написал: «Кровь застыла у меня в жилах, когда я прочел эти фатальные строки. Я не знал, что сказать моим войскам. Я страдал от того, что должен приказать… марш, которым самый последний солдат должен был быть возмущен… Неужели новость о движении 35 тыс. человек должна была продиктовать решение совершить столь разрушительное отступление, когда в наших руках были неприступные оборонительные позиции, когда у нас было ополчение, ресурсы крепостей и многочисленное население, которое мы приготовили к обороне?»[982]
Сам генерал поскакал в Неаполь, но здесь его ждала еще более жестокая новость: в генеральную квартиру русских войск прибыл полковник Шепелев с депешами генералу Ласси и посланнику России в Неаполе Татищеву. Депеши были подписаны князем Чарторыйским и содержали в себе указания от правительства, которые ожидало командование.
Официально предписывалось покинуть территорию Италии, и далее было любезно добавлено: «Поскольку нет сомнения в том, что это решение произведет очень сильное впечатление на двор, при котором вы пребываете, соблаговолите, ваше превосходительство, довести до сведения его сицилийского величества, что оно было продиктовано абсолютной необходимостью и что наш августейший повелитель весьма сожалеет о том, что он не смог в этом случае оказать ему более эффективную помощь. Вы добавите, что император никогда, однако, не перестанет проявлять самый живой интерес к Королевству Обеих Сицилий и что его императорское величество в будущем воспользуется любыми возможностями, чтобы доказать искренность своих чувств… Вы поможете их величествам всеми добрыми советами, за которыми они могут к вам обратиться, и наметите в то же время меры, необходимые для осуществления погрузки и вывода войск его императорского величества…»[983]
Кроме рекомендаций помощи неаполитанскому королю «добрыми советами» Татищев получил также неофициальное послание. Это письмо было, очевидно, написано под влиянием нахлынувших чувств и потому, в отличие от официального, весьма сумбурно. Зато произошедшее в Моравии и мотивы необходимости ухода из Италии излагались весьма откровенно. Неофициальное письмо Чарторыйского еще не публиковалось, и здесь впервые приводятся выдержки из него:
«У меня нет времени рассказывать вам обо всех несчастьях, – писал Чарторыйский, – которые нас преследовали. Если говорить в двух словах, Австрия выведена из войны, а нас сильно побили… Задача, которую вам необходимо выполнить, – это перевести нашу армию в надежное место, не подвергая опасности английский корпус. Французы не преминут пойти на вас со всеми силами. Вы должны спасти Неаполь, если это возможно. Двор [неаполитанский. – Примеч. авт.] должен подчиниться обстоятельствам и выпутываться из переделки… В общем, дело еще не кончилось. Неизвестно, будет ли заключен мир с Австрией. Если Бонапарт не пожелает отомстить Пруссии и нам, война, очевидно, не будет продолжаться… Теперь император [Александр. –