Но, во-первых, всё, что написано после 1812 г., совершенно не отражает настроений первых лет XIX в., а пронизано теми чувствами, которые породила Отечественная война. Во-вторых, князю Вяземскому накануне войны 1805 г. было 12 лет, а написаны его воспоминания полвека спустя, когда Вяземский, начинавший как вольнодумец, стал ярым ретроградом, озлобленным на всех и на всё. Нет сомнений, что подобные свидетельства не имеют ни малейшей ценности для выяснения настроений русского общества накануне начала наполеоновских войн.
Чтобы понять настроения русского дворянства в 1804–1805 гг., нам нужно обратиться не к мемуарным свидетельствам, совершенно искаженным за счет последующих событий, а к документам начала правления Александра I. Оказывается, что в период 1801–1803 гг. вообще не найти русских печатных произведений, порицающих Наполеона Бонапарта! В Российской национальной библиотеке значится 1795 печатных изданий на русском языке, вышедших в свет за этот период, среди них сотни книг и брошюр, переведенных с французского, множество книг, брошюр и журналов, воспевающих деяния первого консула, и ни одного (!) враждебного ему произведения!! А восхваляющих панегириков – сколько угодно! Яркие примеры таких апологетически настроенных работ мы привели в главе 4.
Если Александр I стал инициатором европейской войны 1805 г. под давлением дворянства, буквально истерически ненавидевшего Наполеона, можно задать законный вопрос: кто тогда покупал и читал эту печатную продукцию?
Интересные синхронные свидетельства об общественном мнении в России в этот период можно найти в донесениях ряда секретных агентов. Эти донесения хранятся, в частности, в архиве Министерства иностранных дел Франции. Вот один из таких рапортов: «Все те, кто занимаются политикой или считают себя политиками, ищут мотивы, которые могли заставить императора Александра начать войну против Франции. Те, кто не принадлежат правительству, не могут найти ни одного и честно признаются, что усилия англичан, направленные на создание новой коалиции, заставят, очевидно, сделать новую глупость Санкт-Петербургский кабинет. Спрашивают себя, как можно было так быстро забыть Голландию и Италию [имеется в виду поведение англичан по отношению к русским войскам во время голландской экспедиции и австрийцев во время итальянского похода 1799 г. – Примеч. авт.]?.. Говорят, что Петербургскому кабинету столь же мало подходит заниматься делами Италии, как в Париже спрашивать о том, что делается на границах Персии и Грузии… Жители Москвы сожалеют о выступлении в поход московского гарнизона. Они не разделяют ослепления офицеров, считающих, что они идут прямо во Францию»[301].
Другое донесение говорит следующее: «В Москве открыто порицают войну, потому что не видят никакой причины для нее… В августе 1805 г. сюда приехали фельдмаршал Салтыков, гн. Трощинский и министр финансов Васильев – все члены Совета. Эти господа уехали из Петербурга под предлогом состояния здоровья или семейных дел, но говорят, что это из-за того, что они открыто выразились по поводу ненужности войны. С того момента, как стало ясно, что война начнется, в Москве не скрывают недовольства: кто-то из патриотизма, а кто-то потому, что это помешает ему совершить путешествие в Париж… Париж для них первый город мира. Те, кто оттуда вернулись, дали желание другим совершить в свою очередь подобную поездку»[302].
Источники подтверждают, что даже среди высшего общества были ярые противники вступления России в войну. К ним относились министр коммерции граф Н. П. Румянцев, министр просвещения граф П. В. Завадовский, министр юстиции князь П. В. Лопухин, министр финансов А. И. Васильев, член Непременного совета князь А. Б. Куракин, обер-гофмейстер граф Толстой, граф Ф. В. Ростопчин и многие другие. Каждый из них выдвигал свои резоны, согласно которым он считал, что России незачем ввязываться в европейскую драку. Так, А. И. Васильев говорил о плохом состоянии русских финансов, П. В. Завадовский отмечал, что война будет сопряжена с огромными расходами, а Ростопчин вообще категорически заявлял: «…Россия опять сделается орудием грабительской английской политики, подвергая себя войне бесполезной»[303].
Нельзя не отметить, что Салтыков, Трощинский, Васильев, Куракин, Лопухин были не просто богатыми сановниками. Они были членами Непременного совета, состоявшего из 12 самых знатных и влиятельных лиц Российской империи. Более того, фельдмаршал Николай Салтыков был председателем этого совета! Нужно отметить, что Салтыков был к тому же воспитателем Александра и Константина и столь влиятельной политической фигурой, что позднее, в год Отечественной войны, с 29 марта 1812 г. он стал председателем Государственного совета и Комитета министров. А во время Заграничных походов русской армии в 1813–1814 гг., когда Александр I находился при армии, Салтыков фактически выполнял в России функции регента!
Неужели мнением этих людей можно пренебречь, если мы хотим выяснить позицию дворянства! Как можно говорить о единодушной ненависти русского дворянства к наполеоновской Франции в 1805 г., если пять из двенадцати членов высшего совета вместе с его председателем были против войны, а мнение семи других мы просто не знаем!
Наконец, наиболее образованные слои дворянства, те, которые читали произведения, отрывки откуда мы цитировали, подобно литературному герою Пьеру Безухову, были категорически против войны с Францией. Уже упоминавшийся выдающийся русский историк и публицист Н. М. Карамзин написал тогда слова, которые Толстой, немного переработав, и вложил в уста своего героя: «Россия привела в движение все силы свои, чтобы помогать Англии и Вене, то есть служить им орудием в их злобе на Францию без всякой особенной для себя выгоды… Что будет далее – известно богу, но людям известны соделанные нами политические ошибки, но люди говорят: для чего граф Морков сердил Бонапарте в Париже? Для чего мы легкомысленно войною навлекли отдаленные тучи на Россию?»[304]
Правда, значительная часть дворянства поддерживала царя, не спрашивая, почему и зачем он начинает войну. В своем дневнике молодой чиновник Степан Петрович Жихарев записал: «Государь, вероятно, знает и без того, что мнение Москвы состоит единственно в том, чтоб не иметь никакого мнения, а делать только угодное государю, в полной к нему доверенности»[305].
Молодые офицеры, как им и положено, храбрились. Вообще следует отметить, что в ту эпоху армия смотрела на войну совершенно иначе, чем в XX или XXI в. Относительно небольшие, по меркам современности, технические средства уничтожения той эпохи, эффектные мундиры, торжественная красота генеральных сражений с их развевающимися знаменами и военной музыкой и, наконец, возможность отличиться в бою, получить высокий социальный престиж приводили к тому, что для профессионалов война была скорее событием желанным, а не пугающим. Особенно это чувствовалось в тех армиях, которые привыкли побеждать. Русская армия, овеянная победами Суворова, не сомневалась в успехе. «Трудно представить, какой дух одушевлял тогда всех нас, русских воинов, и какая странная и смешная самонадеянность была спутницей такого благородного чувства. Нам казалось, что мы идем прямо в Париж»[306], – вспоминал гвардейский офицер И. С. Жиркевич.
При этом какого-то серьезного антифранцузского чувства никто из этих отважных молодых людей не испытывал, впрочем, как и подавляющее большинство дворянства. Уже упомянутый Жихарев написал 3 (15) декабря 1805 г. в своем дневнике: «А между тем, пока мы деремся с заграничными французами, здешние французы ломают разные комедии и потешают Москву как ни в чем не бывало. Никогда французский театр не видал у себя столько посетителей, сколько съехалось в сегодняшний бенефис мадам Сериньи и мсье Роз. Правда, что театр невелик, но зато был набит битком; давали трехактную комедию Les Conjectures ou le Faiseur des Nouvelles»[307].
Все приведенные выше цитаты (за исключением разве что Жиркевича) являются редкими свидетельствами непосредственно той эпохи, которые с трудом можно различить среди наслоений поздних мемуаров, где авторы не делают уже различия между тем, что говорили в 1805, 1807 или в 1812 г.
В общем, можно с уверенностью сказать, что подобно тому, как это было в 1801 и в 1802 гг., ничто не заставляло царя очертя голову броситься в водоворот кровопролитной войны: ни геополитические интересы, ни общественное мнение страны. Более того, хотя результирующий вектор общественного мнения дворянских кругов этого периода определить сложно, но он все же скорее склонялся в сторону сохранения мира и проведения Россией независимой не только от Франции, но и от Англии внешней политики. Поэтому война 1805 г. была развязана прежде всего по причине желания и комплексов, обуревавших одного человека – императора России Александра I.
В тот момент, когда тучи военной грозы уже собрались над континентом, Наполеон, еще не знавший, сколь далеко зашло создание третьей коалиции, заканчивал последние приготовления к проведению своей гигантской десантной операции. 3 августа 1805 г. он снова прибыл в Булонский лагерь, где была полностью собрана армия, нетерпеливо ожидавшая заветного часа.
К этому моменту все силы гребной флотилии и сухопутной армии были доведены до желаемой императором численности и находились в полной боевой готовности. К августу 1805 г. общее количество войск, собранных на побережье Ла-Манша, было доведено до 161 215 человек. Для их транспортировки было собрано 2193 боевых и транспортных судов. Войска были распределены по десантным судам следующим образом.
Из этого количества примерно 130 тыс. человек находились непосредственно в Булонском лагере, протянувшемся на 50 км по фронту Монтрей – Этапль – Булонь – Амблетез – Кале. В глубину лагерь был эшелонирован на расстояние до 40 км. Остальные находились в Бретани (около 10 тыс. человек под командованием маршала Ожеро) и в Голландии (20 тыс. человек под командованием генерала Мармона). Войска Булонского лагеря должны были форсировать Ла-Манш на десантных гребных судах, а войска из Бретани и Голландии – совершить переход морем на транспортных судах и больших боевых кораблях.