Таким образом, предполагалось действие по четырем основным направлениям.
1. Северная Германия. Здесь должно было собраться 72 тыс. русских и шведов (а с гипотетическими пруссаками – 132 тыс.).
2. Южная Германия. 220 тыс. русских и австрийцев.
3. Северная Италия. 100 тыс. австрийцев.
4. Южная Италия. 45 тыс. русских, англичан и неаполитанцев.
Общая численность союзной армии, таким образом, должна была составлять 437 тыс. человек. А с пруссаками – 497 тыс. Сверх того предполагалось, что в течение короткого времени австрийцы усилят свою армию дополнительными 100 тыс. солдат, как своих собственных войск, так и контингентами немецких князей. Таков был план, намеченный в Вене 16 июля 1805 г. и утвержденный затем царем в Петербурге.
Бряцание оружием донеслось до Наполеона, полностью поглощенного подготовкой к морскому десанту. Он не мог вести войну на два фронта и поэтому, стремясь прояснить обстановку, приказал 12 августа 1805 г. своему министру иностранных дел немедленно объясниться с австрийским послом в Париже Филиппом Кобенцелем (братом вице-канцлера). «Вы должны сказать господину Кобенцелю, что они [австрийцы. – Примеч. авт.] зашли уже слишком далеко. Я ожидаю ответа. Если его не будет, я введу мои войска в Швейцарию, я сниму свой лагерь на берегу океана. Я не могу больше верить словам. Я не желаю видеть их армию в Тироле. Нужно, чтобы австрийские войска вернулись в свои гарнизоны, иначе я начну войну»[324]. А на следующий день император написал Камбасересу: «Дело обстоит так, что эта держава [Австрия. – Примеч. авт.] вооружается. Я хочу, чтобы она разоружилась. Если она этого не сделает, я отправлюсь с 200 тыс. человек, чтоб нанести ей визит, о котором она долго будет помнить»[325].
Планы коалиции. 1805 г.
В этот же день император потребовал, чтобы Талейран представил Филиппу Кобенцелю все документы, которые имелись в распоряжении французского правительства, где сообщалось о вооружениях Австрии, и заявил ему следующее: «Теперь, Сударь, Вы прочитали большое количество писем, я не знаю, какое они произвели впечатление на Вас, но, как Вы думаете, какое впечатление они производят на Его Величество Императора французов, когда он прочитал их в Булони, занятый подготовкой своих морских операций… Итак, император Германии уже совершил деяния в пользу англичан! Что ж. Вы получите войну через месяц; да, через месяц, говорю я Вам с горечью!.. Император не столь безумен, чтобы дать русским время прийти к Вам на помощь… Если Вы представите эти истины во всей их силе Вашему повелителю и если действительно на него только влияют, невозможно, чтобы он не увидел, что его ведут против воли к войне. Тогда все должно успокоиться. Но если, напротив, Ваш властелин желает войны, что же!.. скажите ему, что он не будет праздновать рождество в Вене…»[326]
Читая это послание императора, легко убедиться в том, насколько серьезной была подготовка высадки в Англию. Существует мнение, согласно которому Булонский лагерь был не чем иным, как грандиозным блефом. Якобы Наполеон с самого начала понимал невозможность десантной операции и собрал лагерь лишь для того, чтобы подготовить войну на континенте, не вызывая подозрений у европейских держав. Знаменитый австрийский дипломат Меттерних утверждал, что в 1810 г. император французов в разговоре с ним якобы заявил, что Булонский лагерь был создан лишь для того, чтобы обмануть бдительность австрийцев, и что он не был настолько сумасшедшим, чтобы попытаться произвести высадку в Англии. Эту версию позже подхватили многие историки, так как, с одной стороны, она подчеркивала коварство Наполеона, а с другой – доказывала скептический и «аналитический» ум этих исследователей, которых нельзя купить «дешевыми» демонстрациями.
Достаточно бросить взгляд на публикации документов, посвященных поистине титанической деятельности императора по организации морской операции, чтобы понять, что для демонстрации это стоило слишком дорого. Два года усиленной работы, тысячи писем и приказов, постройка более 2000 десантных и транспортных судов, сооружение мощных фортов, огромные работы по устройству гаваней – вот что такое Булонский лагерь. Морские операции линейных флотов также доказывают всю серьезность намерений Наполеона. Действительно, немыслимо вообразить, что ради простого отвлекающего маневра император готов был бы принести в жертву флот из 40–50 линейных кораблей, на борту которых было почти 4000 пушек и десятки тысяч моряков.
Интересно рассмотреть также дислокацию французских войск в это время. Она во всех подробностях известна из документа, который называется «Силы империи на 16 термидора XIII г.»[327] (3 августа 1805 г.). Из этой интереснейшей бумаги следует, что в августе 1805 г., в то время когда более чем 160 тыс. человек стояли в лагерях на побережье и, сверх того, 30 тыс. человек охраняли западную береговую линию, на восточных границах Франции находились только относительно слабые соединения. На всем пространстве восточной границы от Меца до Безансона (на фронте около 250 км) было всего лишь около 22 тыс. солдат и офицеров, учитывая даже жандармерию и инвалидные команды. При этом общая численность сухопутных вооруженных сил Франции составляла по спискам 446 745 человек. Таким образом, в том месте, откуда должно было впоследствии начинаться наступление, сосредоточилось лишь менее 5 % наличной численности армии. Это было бы абсолютно немыслимо, если бы император действительно заранее собирался атаковать Австрию.
Наконец, письма к Кобенцелю еще раз подтверждают, что намерение совершить десант было абсолютно серьезным. Если бы Наполеон готовился к континентальной войне, ему было бы абсолютно невыгодно показывать австрийцам свою осведомленность в их приготовлениях. Наоборот, самым удобным для него было бы как можно долее делать вид, что он ничего не замечает, и тем самым успокоить неприятеля. Дать ему возможность совершить как можно больше самоуверенных, непродуманных действий. Но Наполеон не только не играет в наивность, но доходит до того, что раскрывает свой план на случай континентальной войны: «Император не столь безумен, чтобы дать русским время прийти к Вам на помощь…»
Все это можно оценить только однозначно – Наполеон всеми способами пытался удержать австрийцев от выступления против него. Все его мысли были направлены к одному – разгром Англии. Сами австрийцы это хорошо понимали. Вице-канцлер Кобенцель в послании графу Стадиону от 10 августа 1804 г. писал: «Всё заставляет думать, что уверения Бонапарта искренни в данный момент, и есть только одно обстоятельство, при котором он серьезно задумается о континентальной войне, это случай, когда он будет вынужден опасаться возможного нападения двух императорских дворов [Австрии и России. – Примеч. авт.]…»[328]
Маршал Мармон, который в 1805 г. был генералом, командующим корпусом, расквартированным на территории Голландии, не сомневался также в намерениях своего командующего. Он написал в мемуарах: «Часто спорят, действительно ли Бонапарт намеревался совершить экспедицию в Англию? Я отвечу наверняка и с уверенностью – да, экспедиция была самым страстным желанием его жизни и самой главной надеждой в течение данного отрезка времени»[329].
Однако бездарные действия Вильнева поставили крест на возможности совершить десантную операцию до нападения на Францию войск коалиции. Император вынужден был поменять всю свою стратегию…
В августе 1805 г. в Булони находился выдающийся французский математик Гаспар Монж. «Господин Монж… каждое утро приходил на прием к императору и обычно задерживался в его рабочем кабинете, а часто оставался и на обед. Дружба связала их еще во время Египетской экспедиции. Наполеон часто разговаривал с Монжем. Ясность ума и наивная простота этого доброго человека нравились императору, так же как и его обширные математические знания»[330]. 13 августа Монж, как всегда, пришел утром с визитом к своему высокому покровителю. Но Наполеон, выскочив из кабинета, изумил ученого невообразимым вопросом: «Вы знаете, где Вильнев?!» Естественно, Монж и отдаленно не мог себе вообразить, где находятся французские эскадры. «Он в Ферроле!!!» – прокричал, отвечая на собственный вопрос, император и в бешенстве захлопнул дверь перед носом у изумленного математика.
Спустя некоторое время Наполеон вызвал к себе генерал-интенданта Дарю и, огорошив его таким же риторическим вопросом, вдруг приказал своему помощнику сесть за стол и писать: «Склонившись над большой картой Германии и вдруг став абсолютно спокойным и уверенным, – писал позже Дарю, – он продиктовал мне весь план австрийской кампании с тем богатством идей, которые были характерны для него, когда он был в состоянии вдохновения. Он развернул перед моими глазами обширные проекты, появившиеся у него в одно мгновение. Марш “семи потоков”, как назвал он движение корпусов, вышедших из Ганновера, из лагерей под Цейстом, Остенде, Кале, Амблетезом, Булонью и Монтрейем, чтобы соединиться на Дунае. После того как он диктовал пять или шесть часов, с порывом, который с трудом позволял мне следовать за его мыслью, он вдруг остановился и спросил меня: “Вы хорошо поняли?”»[331] План кампании 1805 г., которому будет суждено осуществиться день в день, минута в минуту, где были продуманы все бои, все детали маршей, вплоть до времени вступления в Вену, был готов…
Впрочем, весь этот эпизод с Дарю и Монжем приведен здесь не более чем для того, чтобы показать, как возникают легенды. Дарю написал рассказ об этом событии в 1836 г., то есть спустя более 30 лет после императорской диктовки. Нет сомнения, что эмоциональная с