В тот момент, когда французские и русские генералы обменивались любезностями, на позициях перед Шенграбеном у Мюрата располагались следующие силы: непосредственно перед деревней стояла гренадерская дивизия Удино, рядом с ней – драгунская дивизия Вальтера и легкокавалерийская бригада Себастиани[616], чуть дальше – пехотная дивизия Сюше, поблизости от Голлабрунна – кирасирские дивизии Нансути и д’Опуля, наконец, в нескольких километрах позади Голлабрунна – пехотная дивизия Леграна из корпуса Сульта и еще дальше – пехотная дивизия Вандамма из того же корпуса. В общей сложности около 35 тыс. солдат и офицеров. Рельеф местности и многочисленные виноградники не позволяли надеяться эффективно использовать кавалерию. Но и без конницы, а также оставленой позади дивизии Сент-Илера Мюрат обладал подавляющим преимуществом в силах. У него не было никакой необходимости ожидать подхода дополнительных войск. Как указывалось выше, маршал оценивал силы Багратиона в 10–12 тыс. человек, то есть понимал, что в случае начала сражения у него будет как минимум трехкратное превосходство в силах.
Впрочем, никто не думал о сражении, и весь световой день для русских и французов прошел в битвах с местными погребами. Солдаты окончательно разбрелись в разные стороны в поисках провизии. Офицеры, собравшись вокруг маркитантских повозок, осушали запасы всех возможных горячительных напитков.
Во французском лагере поднимали бокалы за победоносный мир: «Мы не сомневались, что кампания завершилась, – вспоминал адъютант маршала Сульта Огюст Петие. – И каждый из нас думал о том, как он вернется в Париж. Мы думали о будущих удовольствиях карнавала, о скачках в Лоншане, и, размышляя об этих приятных вещах, мы перекидывались в карты. В тот момент, когда наша игра и наши разговоры были особенно веселы, мы услышали крик “По коням!”»[617].
В этот миг во французских рядах внезапно со всех сторон поднялся шум, и в ответ на призывный звук труб и треск барабанов на широкой равнине засуетились тысячи людей, спешащих к своим полкам, впопыхах надевая амуницию, седлая лошадей и разбирая оружие. Это произошло в начале четвертого часа дня. В то время как маршал Мюрат предвкушал удовольствие получения неслыханных наград за свои удивительные подвиги и редкую политическую проницательность, к нему в штаб буквально ворвался забрызганный с ног до головы грязью адъютант Наполеона генерал Лемаруа.
Неизвестно, с каким выражением лица и с какими словами Лемаруа вручил послание императора Мюрату. Однако его содержание было весомее любых жестов: «Мне невозможно найти слов, чтобы выразить вам все мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом, и вы не имеете права заключать перемирия без моего приказа. Из-за вас потеряны плоды всей кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите на врага. Объявите им, что генерал, который подписал эту капитуляцию, не имел на это права. Только император России имеет подобное право… Это не что иное, как хитрость. Идите вперед, разгромите русскую армию. Вы можете захватить их обозы и их артиллерию. Адъютант русского императора не кто иной, как прохвост. Офицеры значат что-нибудь только тогда, когда у них есть полномочия от власти, у этого не было никаких полномочий. Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, вы дали обвести себя вокруг пальца адъютанту императора. Я не могу понять, как вы могли допустить, чтобы вас провели подобным образом»[618].
Бой под Шенграбеном
Вероятно, от этих слов Мюрата бросило в холод, а потом в жар. Он тотчас отдал приказ немедленно начинать бой и послал офицера предупредить русских, что, так как конвенция не была соблюдена, он оставляет за собой право начать бой, не соблюдая четырехчасового срока, оговоренного соглашением.
Выдающиеся французские историки Аломбер и Колен в их монументальной истории войны 1805 г. утверждают, что депеша императора прибыла в штаб Мюрата в полдень и он, строго согласуясь с текстом договора, объявил русским, что атакует их в четыре часа дня. Во-первых, от Шенбрунского дворца, где находился Наполеон, до Голлабрунна порядка 60 км. У адъютанта императора не было возможности менять лошадей, а на одном коне проскакать такое расстояние за четыре часа невозможно. Во-вторых, текст императорского послания был столь суровым, что вряд ли Мюрат мог позволить себе роскошь ждать четыре часа, особенно с учетом того, что приближалось темное время суток (см. ниже). Все очевидцы сходятся в своих показаниях: как только Лемаруа передал депешу маршалу, тот отдал приказ готовиться к бою и лишь уведомил русских о том, что перемирие разорвано.
Едва французский парламентер объявил об этом и ускакал восвояси, как грохнула пушка, и скоро по всему фронту затрещала ружейная пальба и загремела канонада. Было четыре часа дня…
В этом и заключается вторая «тайна» Шенграбена. Дело в том, что время в начале XIX в. измеряли исключительно по солнцу. То есть 12 часов – это было время, когда солнце находится в зените. Как известно, в XX в. повсеместно был произведен сдвиг часовых стрелок на час вперед (с целью экономии энергии летом в Европе время сдвигают еще на час вперед). Так что теперь солнце заходит позднее, чем по астрономическому времени. Тогда же жили строго по астрономическому времени. И закат солнца в местах, где происходили события, начинался в 16 часов 20 минут, чуть позже 17 становилось темно, и скоро наступала полная темнота.
Таким образом, сражение начиналось в наступающих сумерках, и оставался всего примерно час, пока на поле боя можно было что-либо различить. Напрасно маршал Сульт убеждал Мюрата отменить атаку: «Он сказал, что необходимо дождаться дня, чтобы атаковать… Сульт добавил, что бесцельно будет потеряно много храбрых солдат, которые, несмотря на их доблесть, в темноте ночи не будут сражаться с таким же порывом. Мюрат был непреклонен. Он проклинал свою доверчивость по отношению к Винценгероде. Он уже видел перед собой, как русские преспокойно уйдут с позиции ночью. Он словно слышал упреки Наполеона и приказал атаковать»[619].
Несмотря на то что Мюрат предупредил о разрыве перемирия только в последний момент, большая часть русских войск успела занять позиции. Действительно, наблюдая шум, суету и сбор войск во французском лагере всего лишь в нескольких сотнях метров напротив русских позиций, не надо было быть Юлием Цезарем для того, чтобы понять, что скоро начнется атака. Правда, на левом крыле русских войск солдаты разбрелись так далеко, что их все же не удалось полностью собрать.
Французы спешили. У них не было ни малейшего времени развернуть перед фронтом русских позиций все свои силы. Так как ближе всего к отряду Багратиона находилась гренадерская дивизия Удино, сначала были брошены в бой ее солдаты. Первый полк дивизии обошел Шенграбен с запада и вышел напротив правого фланга русских войск.
Князь Багратион, видя приближение французов, спешился перед фронтом своего любимого 6-го егерского полка, командиром которого он являлся с 1797 по 1799 г., и лично повел егерей в штыки. Полк, воодушевленный присутствием князя, атаковал с громовым криком «Ура!». Эту атаку ярко и очень правдоподобно описал в своем романе «Война и мир» Л. Н. Толстой.
Французские гренадеры были опрокинуты. Одновременно русская батарея в центре засыпала Шенграбен гранатами, и деревня запылала: «Густая тьма ночи покрывала землю, – вспоминает очевидец. – Вся деревня была объята пламенем и представляла одновременно из себя самое прекрасное и самое ужасающее зрелище. Дома рушились в потоке пламени, солома, сложенная в ригах, служила прекрасной пищей для огня, который распространялся с большой скоростью. Скоро осталась нетронутой одна только церковь, но все предвещало то, что она не сможет избежать буйства пожарища, и скоро колокольня с диким грохотом обрушилась среди руин»[620].
Достаточно посмотреть на план, чтобы понять, что Шенграбен, занимавший по фронту почти 800 м, перегородил дорогу французским войскам. Его нужно было обходить справа и слева, через овраги, рытвины и колдобины. В сгущающейся тьме пехота могла делать это с трудом, кавалерия практически застряла на месте, а для артиллерии прохода вообще не осталось.
«Я долго стоял у Голлабрунна [автор имеет в виду Шенграбен. – Примеч. авт.], слыша выстрелы и проклиная препятствие, помешавшее мне принять участие в бою, – вспоминал о действиях своей батареи Левавассер. – Вдруг показался какой-то гусар, выехавший из пылающей деревни. “Здесь можно проехать?” – спросил я его. “Да, – ответил он, – я приехал с другой стороны”. Тогда я приказал упряжке первого орудия скакать за мной. Я не взял большого зарядного ящика. Мы устремились в галоп по улице, объятой пламенем. Мы пересекли тысячу препятствий, где мой маленький зарядный ящик ежесекундно мог взлететь на воздух. И я вырвался из деревни. Мы продолжили скакать еще 200 шагов вперед, пока наконец не увидели неприятеля справа. Мы начали разворачиваться, чтобы поставить пушку на дорогу, но залп неприятельской артиллерии повалил моих канониров, шестеро из них было убито и ранено, а пушка разбита»[621].
Залп, которым была разбита пушка Левавассера, был дан с русской батареи, стоявшей в центре. Именно эту батарею превратит в своем романе Л. Н. Толстой в знаменитую «батарею капитана Тушина». Только она состояла не из четырех пушек, как писал великий романист, а, как уже отмечалось, из двенадцати. Пожар Шенграбена, сгустившийся мрак и пересеченная местность не давали возможности Мюрату ввести в дело все свои силы. Тем не менее гренадерская дивизия Удино обошла Шенграбен с двух сторон. Основная масса гренадер (бригады Рюффена и Дюпа) двинулась на правый фланг русских, а бригада Лапланш-Мортьера – на левый