«Я прошу Ваше Величество позволить мне сказать, что я всю ночь мучился оттого, что вчера видел Вас в плохом настроении. Я боюсь, что это происходит из-за того, что я чистосердечно сказал Вам, насколько устали наши войска. Ваше Величество, Вы должны знать мои чувства, и Вы должны знать, что в моих жилах нет капли крови, которую я не был бы готов пролить за вашу славу. Скажу откровенно, что я переживал так сильно, что если бы гренадеры пошли дальше вперед и встретили бы сопротивление врага, я бы бросился грудью на его штыки»[644].
В тот же день Наполеон ответил другу: «…последний абзац Вашего письма мне было очень тяжело читать. Я упрекаю Вас только в одном – что Вы слишком часто подвергаетесь опасности. И мне вовсе не хочется, чтобы мои лучшие друзья из любви ко мне подставляли себя постоянно под пули. Если я и был сердит вчера на кого-то, то на генерала Вальтера, потому что нужно, чтобы кавалерийский генерал всегда преследовал неприятеля, держа ему “шпагу в спину”. Особенно это касается отступления, и я не хочу, чтобы жалели лошадей, когда можно взять в плен людей… Вы скоро получите мои приказы… Поберегите себя и не сомневайтесь ни на секунду в моей дружбе»[645].
Если упреки, высказанные Ланну, были лишь результатом мимолетного раздражения и затем были начисто забыты, когда император диктовал письмо своему другу, недовольство действиями маршала Бернадотта было куда более серьезным. Дело в том, что первый корпус под командованием Бернадотта потратил двое суток на форсирование Дуная.
По поручению Наполеона Бернадотту было направлено 15 ноября следующее письмо: «Господин маршал, император очень сердится из-за того, что в тот момент, когда принц Мюрат и маршалы Ланн и Сульт сражаются в двух днях пути от Вены, Вы не смогли перевести на другой берег Дуная и одного человека. Ваши солдаты, без сомнения, должны быть недовольны тем, что Вы лишаете их возможности принять участие в славе этого похода»[646]. В результате первый корпус ускорил свой марш, и 17 ноября в тот момент, когда Наполеон встретился с Мюратом, войска Бернадотта подошли к Голлабрунну.
В этот же день, 17 ноября, Наполеон занимался и политическими вопросами. Император французов получил письмо от Франца II, который написал его после встречи с генералом Гиулаем в Брюнне 15 ноября. Письмо было составлено в весьма любезных выражениях, однако австрийский монарх заявлял, что он не может подписать договора без консультации со своими союзником.
Наполеон ответил посланием, где он также рассыпался в любезностях. «Сегодня я желал двинуть мои авангарды на Брюнн, но я остановлю их на весь день, и завтра, и все время, пока Ваше Величество будет оставаться в Брюнне. Моя единственная цель – преследование русской армии для изгнания ее из Вашего государства, и потому я не желаю сделать малейшего шага, который мог бы быть Вам неприятным»[647].
Впрочем, кроме любезностей Наполеон говорил в этом письме о настроениях населения Австрии на территориях, занятых французами, и, конечно же, в самой Вене. «Я хочу только сказать Вашему Величеству, что его моравские земли разорены ужасным образом, что настроения во всех провинциях и даже в Вене таковы, что все единодушно настроены против русских, и что если Ваше Величество будет следовать советам тех людей, которые являются предметом ненависти всего народа, Вы сможете потерять любовь Ваших подданных, которую Вы заслуживаете по праву…»[648]
Несмотря на эти доводы, император Франц II не спешил заключить сепаратный мир. Ситуация, как казалось, складывалась для союзников весьма благоприятно. Несмотря на потери, армия Кутузова подошла к Брюнну, и сам главнокомандующий прибыл в город 18 ноября. Здесь он получил известие, которое ему привез поручик Кавалергардского полка Чернышев, о том, что колонны армии Буксгевдена находятся в полутора маршах от Брюнна. 19 ноября армия Кутузова покинула Брюнн и у местечка Вишау соединилась с передовыми колоннами Буксгевдена. На этом отступление русской армии заканчивалось. Соотношение сил стало складываться в пользу союзников. Сам австрийский император покинул столицу Моравии накануне 17 ноября и отправился на встречу с императором Александром в город Ольмюц.
Конечно, отступление армии Кутузова обошлось русским полкам дорогой ценой. После боя под Шенграбеном русский главнокомандующий, обняв Багратиона, воскликнул: «О потерях не спрашиваю: ты жив – для меня довольно!» Однако урон не ограничивался убитыми и раненными в боях. При поспешном отступлении невозможно было избежать того, что в плен сотнями попадали отставшие солдаты, изнуренные тяжелыми переходами. Во французской армии также было много отставших. Но они имели возможность нагнать свои войска, русские же неминуемо попадали в плен.
Согласно рапортам от авангардных отрядов, 18 ноября в плен к французам снова попалось много отставших солдат. Так, генерал Вальтер сообщал, что он взял в плен 500 человек «отступавших в беспорядке», командир первого конно-егерского доносил, что его полком взято 600–700 пленных, а в момент написания рапорта было захвачено еще 150 человек[649]. Даже если эти рапорты, как всегда, несколько преувеличивают число пленных, совершенно очевидно, что, вися на хвосте отступающей армии, французские войска брали по несколько сот человек в день. Так что Кутузов привел собой в Вишау едва ли немногим более 30 тыс. человек. И все-таки стратегическая обстановка начала резко изменяться. Несмотря ни на что союзные войска соединились. Результатом этого было изменение не только численных соотношений, но и морального духа. И в скором времени французские аванпосты почувствовали это в полной мере…
Пока же наступление Великой армии продолжалось. Утром 19 ноября, неотступно преследуя уходящую армию Кутузова, драгуны Вальтера и первый конный егерский полк вступили в Брюнн и двинулись дальше в восточном направлении. В это время похолодало. Дороги, еще недавно покрытые грязью, подморозило. «Солдаты не чувствовали холода, – рассказывает адъютант маршала Сульта. – Они шли быстро по гладкой равнине, чувствуя необходимость догнать русских, которые все так же продолжали отступать»[650].
В этот день гренадеры Удино, располагавшиеся на биваке позади кавалерийских отрядов, повстречались с Наполеоном: «…едва только начало рассветать, и мы еще спали, зарывшись кто где может в солому. Вдруг невысокого роста человек в сером рединготе подошел к нашему лагерю. Его сопровождало два офицера. Он приблизился к бивачному огню, пепел которого еще был горячим, покопался там и вытащил из золы картошку, которую он съел, запросто беседуя с гренадерами о недавнем сражении. Это был император без свиты… В течение нескольких минут он с удовольствием беседовал, думая, что он сохраняет инкогнито. Едва он понял, что его узнали, как он вскочил на коня и поскакал галопом. Но, прежде чем покинуть нас, он крикнул в толпу солдат, которая собиралась со всех сторон: “Гренадеры, я доволен вашим поведением в сражении при Голлабрунне. Еще один удар, и войне конец. Тогда я обещаю вам, что вы расположитесь на отдых в Вене”. Эти слова скоро все передавали друг другу…»[651]
На следующий день, 20 ноября, в 10 часов утра Наполеон был у ворот Брюнна. Пехота расположилась перед городом, а Наполеон принял депутацию местных властей и духовенства, которые поднесли ему ключи от города. Тотчас после этого смотра французская пехота вступила в Брюнн.
Столица Моравии город Брюнн был оставлен армией Кутузова без всякого сопротивления. По тем временам это был довольно значительный город. По переписи 1804 г. здесь жило 8693 человека[652]. В центре города на высокой горе Шпильберг находился хорошо укрепленный форт. Его грозные стены высятся и поныне. Когда-то это была средневековая крепость, в XVII–XVIII вв. вокруг нее были построены мощные бастионы и куртины. На валах крепости и в ее арсенале в 1805 г. находилось 147 пушек и мортир. Согласно документу, составленному французскими офицерами при занятии цитадели в арсенале, было аккуратно сложено 4990 новеньких ружей и 680 пистолетов, а в погребах хранились тонны пороха[653]. Подобную твердыню несколько сотен солдат легко могли бы оборонять даже против очень сильной армии. «Я посетил Шпильберг, – вспоминал капитан Тиар, – и не мог понять, почему русские не оставили в этой цитадели хотя бы два батальона»[654].
Действительно это может озадачить. Ведь в распоряжении шедших с императором корпусов Великой армии не было тяжелых орудий, а без серьезнейшей осады предпринять штурм Шпильберга было бы настоящим самоубийством. Пруссаки в ходе войны за австрийское наследство даже с осадной артиллерией так и не смогли взять этот форт. Контроль союзников над цитаделью очень сильно затруднил бы действия наполеоновской армии. И тем не менее Кутузов не оставил на Шпильберге даже маленького отряда. Это весьма интересный факт. Он говорит о том, что русский полководец, несмотря на соединение с главными силами, не считал возможным и необходимым переходить в немедленное наступление, а наоборот, предполагал продолжить стратегический отход. В этом случае действительно было неразумно оставлять гарнизон в цитадели, ибо он рано или поздно был бы взят в плен.
«Прибыв в Брюнн, – рассказывает Савари, – император нашел цитадель, оставленную неприятелем. Ее склады были полны, и по небрежности, которую трудно понять, здесь были сложены уже приготовленные боеприпасы, которые мы могли тотчас же использовать. Австрийские чиновники передали нам все с такой точностью и пунктуальностью, как бы они сделали это для своего командования»