ние уже не входит в мои задачи, я лишь очерчу эту проблему парой фраз в конце главы.
А пока расскажу о том, как родилась публика и что из этого воспоследовало.
Печатая в XV–XVI веках книги подвижным шрифтом в огромном репертуаре и достаточно большими тиражами, европейцы обеспечили себе преимущество в развитии читательских масс. А это повлекло за собой разнобразные необратимые перемены. Одна из главных — рождение Публики.
Откуда взялась Публика? Ее отцом был промышленный переворот, матерью — Французская республика. Он сделал образованность широких масс необходимой, а она — возможной. В 1791 году небезызвестный Талейран заявил во всеуслышание о том, что элементарное образование должно быть всеобщим, бесплатным и одинаковым для всех. В 1793 году Конвент издал декрет, по которому на каждые четыреста жителей полагалась одна школа. В 1833 году во Франции на каждые шесть тысяч душ приходилась уже одна высшая народная школа[13].
Пример был подхвачен соперницей — Англией. Впереди, что характерно для развитой страны, шла общественная инициатива в виде известных ланкастерских школ взаимного обучения (с 1798 года). Дело Ланкастера продолжили Британское и Национальное общества народного образования. В 1802 году в парламенте проводится закон об ограничении рабочего дня для малолетних, а также об обязательном открытии для них школ за счет фабрикантов. Эта мера была беспрецедентной и сильно двинула дело образования вперед.
Английское правительство непосредственно в дело долго не вступало. Но с 1833 года обоим уже действующим Обществам назначается солидная субсидия от государства, дошедшая к 1845 году до 100000 фунтов стерлингов, а к 1856 — до 850000 (огромная сумма; для сравнения: годовое жалование чиновника могло колебаться от 50 до 100 ф. ст.). Образованность в английском обществе стала обыденным, житейским явлением.
Германия не захотела отставать от Англии и Франции. Уже в 1807–1808 годах философ Фихте разрабатывает план всегерманского народного образования, а с 1819 года закон провозглашает в Пруссии неукоснительную обязанность образования. Родители, уклонявшиеся от посылки детей в школу, подлежали телесному наказанию. (Это очень по-немецки и отдает прусской казармой, однако плоды такого законотворчества были добрыми.) За Пруссией тянутся другие немецкие государства.
В итоге всех этих мер европейская читающая аудитория с конца XVIII века, несмотря на то что мир сотрясали чудовищные войны и социальные катаклизмы и было в общем-то не до чтения, росла как на дрожжах. Впрочем, пожалуй, именно обстановка быстрых перемен подхлестывала извечную человеческую жажду информации и стремление глубже ее осмыслить.
Результат этих перемен сказался в книжно-журнально-газетном деле очень скоро. Европа вновь, во второй раз после Гутенберга и периода инкунабул, пережила колоссальный книжный бум. Это же относится и к периодике, которая, по существу, с этого времени приобретает новую жизнь. Количество печатной продукции в первой трети XIX века неимоверно возрастает по сравнению с XVIII столетием.
Шутка сказать! К примеру, «Эдинбургское обозрение», издававшееся с 1802 года при участии Вальтера Скотта, порой поднимало свой тираж до 20 тысяч экземпляров! Парижский журнал «Обозрение Старого и Нового света» (знаменитое «Ревю де дё монд»), приносивший до 350000 франков ежегодного дохода, также имел тысячи подписчиков.
Дальше — больше. И вот уже журнал «Penny Magazin» в первой четверти XIX века издается в количестве 200 тыс. экз.! За ним гонится «Иллюстрированный Лондон», над которым работал Д. Джильберт.
Не отстают и французы.
В 1820 г. в печатне Дидо выходит первый выпуск иллюстрированного издания, кооторое продолжалось без малого 60 лет и представило читателям около 3000 литографий: «Иллюстрированное и романтическое путешествие по старой Франции» Ж. Тейлора и Ш. Нодье. Начинается эпоха периодических изданий с картинками.
В 1831 и 1832 художник-рисовальщик Ш. Филипон основывает два знаменитых периодических издания «Карикатюр» и «Шаривари»; первое закрыли по суду в 1834, но второе дотянуло до ХХ века. Критики и литераторы Ж. Жанен, Т. Готье, Т. Рикур основали газету «Артист» (т. е. «Художник»); одновременно в одном только Париже в середине века выпускается свыше 30 периодических иллюстрированных изданий, таких как «Семейный музей», «Изящные искусства», «Фигаро», «Бюллетень друзей искусства», «Газета для дам», «Журнал светских людей», «Просвещение», «Париж», «Новая библиотека» и др. С 1843 выходит специализированное издание «L’illustration», для которого мастерская Беста и Лелюара по изготовлению ксилографических клише работала круглосуточно в несколько смен. Это было настоящее фабричное производство с разделением труда, как на мануфактуре. Иллюстрации бывали большого и даже огромного размера и шли в приложении или вклеивались в сложенном виде. Журнал «Magazine Pittoresque» выходил с 1833 года и заслужил у исследователей название «историческая энциклопедия политипажного искуства XIX века». Он закончил свое существование во 2-й пол. XIX в., успев отразить революцию 1848 г., Крымскую войну и проч.
В России им стремятся подражать иллюстрированные «Живописное обозрение России», «Наши, списанные с натуры русскими» и т. д.
Тиражи книг, в XVIII веке не превышавшие 1200–2400 экземпляров, теперь тоже значительно увеличились, достигая десятков тысяч.
Инженерная мысль прогрессирует, отвечая на растущие запросы издателей и редакторов. Цельнометаллический печатный пресс Ч. Стенхопа, введенный с конца XVIII века, а с 1814 года — скоропечатная машина, изобретенная немцем Ф. Кенигом и другие изобретения позволяют значительно увеличивать тиражи. Совершенствование техник гравирования, изобретение торцовой гравюры и гравюры на стали, открытие литографии дает возможность иллюстраторам технически поспевать за этим стремительным ростом, обеспечивая политипажными картинками как рафинированную, так и невзыскательную публику.
Количество газет, журналов, альманахов во всей Европе растет лавинообразно. Этот процесс стимулирует расширение читательской аудитории, что, в свою очередь вновь увеличивает спрос на печатную продукцию, и т. д. и т. п.
Лидерство Европы в науке, технике, военном деле, политике XIX века — неоспоримо. Ни Дальний, ни ближний Восток уже не могут за ней угнаться. Продвижение цивилизации во всем мире становится «бременем белого человека» (Киплинг).
Наконец, наступает время для Третьей информационной революции, связанной с открытием фотографии и электричества.
Европейская цивилизация (приятно знать, что и русские поучаствовали в этом), крепко держа в своих руках инициативу и оберегая свой приоритет, вводит в обращение одну новацию за другой: дагерротип, фотографию, телеграф, азбуку Морзе, телефон, кинематограф, радио, телевидение, компьютер, интернет, электронную почту, сотовую и спутниковую связь… Каждое из этих изобретений укрепляло лидерские позиции европейцев в мире, принося славу, богатство и мощь, благотворно сказываясь на их обороноспособности и производительности труда.
Можно быть уверенным, что и в дальнейшем, до тех пор, пока европейцы будут сохранять приоритет в информационных технологиях, их лидерство в мире не поколеблется.
В заключение следует кратко резюмировать сказанное.
«Кто владеет информацией, тот владеет миром», — это не пошленькая расхожая идейка, а реальный ключ к успеху, закон истории. Лидерство в информационных технологиях предопределяет глобальное лидерство во всем. Утрата информационного лидерства, информационное отставание влечет за собой историческое поражение, цивилизационный крах.
ГЛАВА 2. ПОЧЕМУ РОССИЯ ВЛАДЕЛА ЭСТОНИЕЙ, А НЕ ЭСТОНИЯ РОССИЕЙ
Итак, в истории информатики книгопечатание занимает особо почетное место как самый, после изобретения письменности, долговременный и мощный фактор прогресса, определявший судьбы антропосферы за последние полторы тысячи лет. Изучая историю книжности той или иной страны, мы находим объяснение многим важным и даже ключевым моментам в ее истории.
Это касается как макро-, так и микроцивилизаций.
Первые мы рассмотрели в предыдущей публикации, последним посвящены два постскриптума на тему книжности. Они нужны для выяснения некоторых важных обстоятельств, касающихся жизни и судьбы русского народа в прошлом, настоящем и будущем. В том числе, используя классический метод сравнения.
ПОСТСКРИПТУМ ПЕРВЫЙ. ЭСТОНСКИЙ ПАРАДОКС
Способность самостоятельно выбирать себе путь к овладению знаниями имеет огромное значение. Недаром Конфуций ставил такого человека сразу вслед за тем, кто все и так знает от рождения, но перед тем, кто постигает лишь то, чему его учат другие.
Два варианта ученика (один инициативно, жадно берет нужные ему знания, а другой лишь пассивно получает, что дают, становясь носителем чужих программ) — два человеческих уровня, два предназначения, две судьбы.
В массовом варианте данное свойство способно определять судьбу народов.
Этот важный для культурологии тезис я хотел бы подтвердить одним примером.
Закон колониальной неблагодарности
В мировой исторической науке недавно была фундаментально обоснована мысль о том, что какие бы благодеяния колонизаторы ни совершали в отношении колониальных народов, сколько бы ни сделали для их просвещения, здравоохранения и экономического развития, доброго слова за это от обретших независимость народов они никогда не дождутся. А вот попреков и претензий не оберутся. Английский историк Доминик Ливен весьма точно назвал это «законом колониальной неблагодарности».
Нам, русским, такая мысль не в новость. С начала Перестройки она столько раз подтвердилась на пространстве бывшего СССР, что принимается уже как аксиома.
Особенно парадоксальное, причудливое подтверждение она находит на примере стран Балтии, побывавших под немецкой и советской властью.
Сравнив эти две колонизации, прибалты сегодня отвергают и клеймят советскую и ностальгируют по немецкой. В связи с чем согревают искренней душевной лаской и героизируют своих бывших эсесовцев, но при этом судят бывших русских военных, очищавших Прибалтику от гитлеровских недобитков. Вступили в НАТО, демонстрируют недружественность к России по любому поводу, обвиняют русских в оккупации. И вот уже, например, парламент Литвы разработал и принял закон, предусматривающий уголовную ответственность за одобрение или отрицание агрессии СССР против литовского государства. Особенно усердствуют в бытовой и государственной русофобии эстонцы и латыши. Все это на фоне показной германофилии.
В чем причина такой запоздалой любви прибалтов к немцам? Неужели жесточайший гнет остзейских баронов, крепостное рабство при них было слаще, чем пребывание в качестве нарядной и небедной витрины Советского Союза?
Думаю, что присвоив полученное от бывших господ, шведов и немцев, выметенных русской метлой, весьма солидное культурное наследие — письменность, архитектуру, города, благоустроенный быт, приемы хозяйствования, эстетические стандарты и т. п., словом, цивилизацию в готовом виде, — прибалты возомнили себя морально выше, а главное культурнее «советских (читай: русских) оккупантов». А поскольку фактором, возвышавшим их в собственных глазах над русскими, служило именно и только германское, в широком расовом смысле, наследие, постольку и питали они благодарность к своим бывшим поработителям и господам. Ибо оно как бы ставило эти народы если не на высшую, то хотя бы на среднюю ступеньку: пусть пониже немцев, зато повыше русских.
Немцы в годы войны всячески поддерживали их в этом заблуждении, доверяя порой весьма ответственную — правда, довольно грязную и кровавую — работу и обещая доверить еще более важную и ответственную роль после окончательной победы Рейха.
В частности, окультурив и вышколив себе целый эстонский народ в качестве хорошего работника, приспособив его под свои нужды и стандарты, немцы впоследствии высоко оценили его полезные качества. И задумали по этой причине вознести эстонцев над русскими, поляками, белорусами, украинцами и другими народами, еще только подлежащими оккупации и окультуриванию. Чтобы сей продукт немецкого воспитания, уже полностью готовый к употреблению, подтянул бы и других до своего уровня полезности (для немцев, разумеется).
Такая же роль и по той же причине отводилась латышам и литовцам. Об этом нам поведали документы Третьего Рейха, обнаруженные в трофейных архивах.
Достоверно известно и не оспаривается, что Главное имперское управление безопасности под руководством Гиммлера совместно с Восточным министерством Розенберга предпринимало усилия для подготовки Генерального плана «Ост», который должен был решить судьбу оккупированных территорий и побежденных, покоренных немцами народов.
Свидетельств того, что такая работа шла, достаточно. Некоторые из них — самого высокого уровня, как, например, письмо руководителя СС Генриха Гиммлера — государственному комиссару по делам укрепления немецкой расы Ульриху Грейфельту от 12 июня 1942 года, в котором упомянут некий «Совокупный план “Ост” главного имперского управления безопасности». Не менее важным я считаю письмо руководителя НСДАП Мартина Бормана министру по делам оккупированных на востоке территорий Альфреду Розенбергу от 23 июля 1942 года. В нем хотя и не упоминается план «Ост», директивно излагаются от лица самого фюрера ровно те же принципы политики относительно покоренных народов. Нет сомнений, что авторы плана и Борман вдохновлялись одними и теми же идеями, исходившими, как видно, лично от Гитлера, и были равно в курсе продвижения самого плана.
Таким образом, независимо от того, существовал ли данный план в законченном виде на бумаге, он, вне всякого сомнения, жил во всю силу в головах руководителей, конструировавших настоящее и будущее Рейха[14].
На сегодня выявлено шесть вариантов плана «Ост», существование которых следует из источников, группирующихся вокруг имен привлеченных к работе над ним ученых: профессора Мейера, доктора Элиха и доктора Э. Ветцеля. Опубликована магистерская работа историка Карстена Шульца[15], в которой данные ниже источники и все их интерпретации скрупулезно анализируются.
В частности, с января 1940 по февраль 1943 года над проблемой работал видный нацист, эсэсовец профессор Конрад Мейер[16], неоднократно варьируя концепцию Генерального плана.
Изюминка планов Мейера, о которой неплохо сегодня напомнить нашим прибалтийским друзьям, состояла в том, что принудительному онемечиванию подлежали более 50 % эстонцев, до 50 % латышей, до 15 % литовцев (о том, что такое онемечивание, могли бы рассказать пруссы, если бы в конечном итоге сохранился хоть один прусс). При этом коренному населению запрещалось владеть собственностью в городах, чтобы использовать его преимущественно на сельхозработах.
Однако кроме подготовительных проектов Мейера имелся также документ под сакраментальным названием Генеральный план «Ост» рейхсфюрера войск СС, в работе над которым участвовал штандартенфюрер доктор Элих. К сожалению, самый оригинал отсутствует. Но мы вполне достоверно судим о нем по косвенным источникам. Речь идет о «Замечаниях и предложениях по генеральному плану “Ост” рейхсфюрера войск СС», изготовленных Э. Ветцелем — начальником отдела колонизации 1-го главного политического управления «восточного министерства» (высокий чин в ведомстве А. Розенберга). Документ подписан в Берлине, датирован 27.4.1942, на нем вполне заслуженно стоит гриф «Совершенно секретно! Государственной важности!» и начинается он со знаменательных слов: «Главное управление имперской безопасности работает над генеральным планом "Ост"». Жанр документа — типичная официальная служебная записка; на первом листе проставлен исходящий номер: 1/214.
Доктор Ветцель не разделял воззрений профессора Мейера относительно прибалтов и приуготовлял им особенное будущее.
Дело в том, что надо было как-то решать проблему с населением оккупированных территорий. Тех славян, что соответствовали расовым нордическим стандартам, надлежало вывезти в Рейх и постепенно онемечить, употребляя при этом на физических работах. А что ждало «ненордических» русских, не удостоенных переезда в Германию ради последующего благодатного онемечивания? Ветцель не предполагал для них, естественно, никакого самоуправления. Но и самих немцев отвлекать от серьезных дел ради управления этим человеческим стадом не следовало.
Вот тут-то, по Ветцелю, и должен был настать звездный час вымуштрованных немцами прибалтийских народов:
«На обширных пространствах Востока, не предусмотренных для колонизации немцами, нам потребуется большое число людей, которые в какой-то степени воспитывались в европейском духе и усвоили по меньшей мере основные понятия европейской культуры. Этими данными в значительной мере располагают эстонцы, латыши и литовцы… Нам следует постоянно исходить из того, что, управляя всеми огромными территориями, входящими в сферу интересов германской империи, мы должны максимально экономить силы немецкого народа… Тогда неприятные для русского населения мероприятия будет проводить, например, не немец, а используемый для этого немецкой администрацией латыш или литовец, что при умелом осуществлении этого принципа, несомненно, должно будет иметь для нас положительные последствия… Представителям этой прослойки населения следует прививать также чувство и сознание того, что они представляют собой нечто особенное по сравнению с русскими…».
Итак, вот положение, которое оккупированные славяне должны были занять, согласно планам немецких хозяев: холопы трудолюбивых европеизированных прибалтов, состоящих на службе у оккупантов… Завидная доля, ничего не скажешь! Как бы она выглядела в натуре? Отвечу без труда.
Вспоминается мне письмо одного эстонца, опубликованное мною как главным редактором «Национальной газеты» в 1998 году. Этакий отголосок немецкой пропаганды, успевшей широковещательно прозвучать в свое время в Прибалтике и, видно, запавшей эстонцам глубоко в душу. Цитирую частично:
«Племя эстов сохранилось в расовой чистоте уже 5 тысяч лет, без разных там примесей и ассимиляций. Эстонская национальность единственная в постсоветском пространстве на протяжении веков сохранила свою цельность. Племя эстов как было 5 тысяч лет назад, так и сейчас осталось. Даже соседи латыши и финны смесь различных племен, латыши: курши, ливы, летьгола, селы и прочее, а финны: кемь, емь, сумь, карела и прочие вепсы. О вас, русских свиньях, даже и речи нет. С вашими грязными славянскими женщинами разве что папуасы не спали, и то в силу географической отдаленности… Эстонцы единственные из всех народов негерманского мира могли служить в СС. В СС служила элита арийской Европы, Гитлер в расовом вопросе знал толк. Что же касается вас, русских унтерменшей, то ваши русские типы лица служили натурой для геббельсовских пропагандистских фильмов о том, каким должен быть азиатский варвар…
С эстонским приветом Алекс Хинт. Скоплю “зеленых” и открою в Таллинне ресторан, где у входа неоновыми огнями будет переливаться вывеска: “Только для эстонцев, русским и собакам вход воспрещен”»[17].
Что ж, надо признать, пропаганда была поставлена у нашего противника отлично, она умело формировала удивительно яркие и долговечные мифы. Заманчивые обещания и лестные слова и предложения нацистов не пропали даром. В частности, вполне удалась задача привить прибалтам «чувство и сознание того, что они представляют собой нечто особенное по сравнению с русскими».
Отсюда и проистекает вся гамма отношений к русским людям, серьезно осложняющая им нынче жизнь в Вильнюсе, Клайпеде, Риге, Даугавпилсе, Таллине и т. д., а также сильно омрачающая международные отношения между Россией и странами Балтии.
И только холодный и объективный взгляд ученого, беспристрастно исследующий культурное прошлое и настоящее тех же эстонцев и латышей на фоне, с одной стороны, западноевропейской, а с другой — русской цивилизации, позволяет эти мифы развеять без следа.
Чему и зачем учили эстонцев
Возможно, кое-кто всерьез воспримет упрек русскому народу в «варварстве» со стороны «культурных» прибалтов. Мне подобные упреки не кажутся основательными. Попробую, опираясь на данные книговедения, обнажить беспочвенность подобных притязаний, показать их иллюзорность.
Вековое господство шведов, поляков, датчан и немцев в Прибалтике создало своеобразный культурный облик этого края. В котором, однако, практически невозможно различить и выделить черты духовного участия коренных народов, в том числе предков современных латышей и эстонцев (к литовцам это относится в меньшей мере). Культура быта и труда, архитектурные традиции, общие эстетические установки прибалтов сформированы, вне всякого сомнения, Западной Европой и не являются самобытными.
Но присвоить себе чужую культуру еще не значит освоить ее. Особенно ярко проявляется эта закономерность, когда дело касается литературы в самом широком смысле этого слова: таков печальный, но неоспоримый факт. Сильная, но чужая традиция полностью доминирует над своей собственной, слабенькой и вторичной. История книжности прибалтов позволяет найти этому факту убедительное объяснение.
Для примера поведу речь об эстонцах былых времен как о читающем народе, об их традициях книжности. Судьба подарила мне возможность судить объективно. В конце 1980-х по заданию журнала «Наше наследие» я побывал в Таллине; статья, написанная по материалам поездки, не была в то время опубликована, но приобрела новую актуальность сегодня.
Источник сведений — эстонский, причем высшего класса: книжная коллекция председателя Общества эстонских книголюбов, журналиста и писателя Валло Рауна. Она действительно удивляет. Но совсем по-особенному. Пожалуй, на выставку под названием «Искусство книги» или «История мировой мысли» профессионал не выбрал бы ни единого из четырех тысяч экспонатов этой коллекции. Все это, если взирать с высот мировой истории книги, — не более, чем маргинальный эпизод, курьез, не имеющий художественного значения и лишь весьма ограниченное — научное.
Но стоит несколько изменить угол зрения, и то же самое собрание предстанет как значительное в научном отношении. Все дело в том, что книжная коллекция Валло Рауна целиком посвящена истории только эстонского книгопечатания. Редкость немногих уцелевших экспонатов, неполная изученность этой, довольно дискретной, истории — все это делает сам предмет собирательства изысканным. Кроме того, собрание уникально по полноте, охватывая с максимальной, пусть и не с абсолютной, комплектностью весь дореволюционный период истории эстонской книги. Настолько, что, если не считать некоторых государственных библиотек (например, Тартуского университета), у Валло Рауна нет конкурентов: вторую подобную коллекцию уже никому не собрать.
Но что такое эстонская книжность?
Эстония без малого восемьсот лет была под управлением чужеземцев. Шестьсот лет эстонцы были рабами. У датчан. У шведов. У немцев (не потому ли высоко ценивший малейшую каплю немецкой крови Гиммлер позволил эстонцам служить в СС?). У русских. Эстонцы никогда в исторически обозримое время не имели своего национального господствующего класса, аккумулирующего высшие духовные ценности, реализующего духовный потенциал нации. Вершиной карьеры эстонца могла быть лишь должность пастора, но даже к ней было чрезвычайно трудно пробиться бесправному выходцу из крепостного крестьянства. Импульсы Культуры (не той, разумеется, что изучают этнографы) эстонцы могли получить лишь в церкви, в религиозной жизни. Христианизация Прибалтики колонизаторами началась в средние века по причинам столь же прагматическим, сколь и банальным. Культурный эффект этого процесса не интересовал миссионеров, прививавших колониальным народам христианское терпение.
Эстонцы упорно хранили свой язык. Католическое же богослужение велось на недоступной им латыни и не имело надлежащего воздействия на душу народа. Поэтому протестантизм, провозгласивший повсеместно переход на национальные языки, еще даже не успев победить в центральной и северной Европе, уже позаботился о том, чтобы форсировать христианизацию покоренных земель. Неудивительно поэтому, что самая первая эстонская книга была отпечатана немцами именно в Виттенберге (главном центре лютеранского книгопечатания) и именно в 1525 г., когда уже стало ясно, что силой Реформацию не сломить. Конечно же, это был катехизис на эстонском языке, популярное изложение элементарных основ христианской веры. Мы ничего не знаем об этой книге — ни кто ее составил, ни как она выглядела. В мире пока что ни один экземпляр не обнаружен. Только упоминание этого протестантского (то есть еретического, с точки зрения Ватикана) катехизиса в папском Индексе отреченных книг позволяет утверждать: он существовал.
Почти такова же судьба второй эстонской книги. Ею также был изданный в Виттенберге катехизис. Известен автор — беглый таллинский пастор С. Вандрат (как многие таланты, он был неравнодушен к слабому полу, что и послужило причиной бегства). Томик, вышедший в 1535 г., тоже был проклят папой. По счастью, одиннадцать страничек разной сохранности из данного катехизиса были случайно обнаружены в составе картона из переплета совсем другого издания. На основании этих фрагментов, сохранивших год и место выпуска, Эстония в 1935 г. торжественно праздновала 400-летие эстонской книжности.
Но книжность книжности рознь. С 1535 года и до 1640-х гг., было выпущено, по мнению ученых библиографов, всего 6–7 книг на эстонском языке, также не сохранившихся ни в одном книжном собрании. Иными словами, лишь упомянутые одиннадцать фрагментов представляют сегодня материальную часть непростой истории эстонского книгоиздания за первые сто лет.
Всего от XVII века сохранилось 42 издания на эстонском языке. От XVIII века — около 300. В XIX веке процесс идет крещендо, и понятие «эстонская книга» обретает к концу этого столетия все права. Сегодня коллекция Валло Рауна насчитывает около четырех тысяч изданий до 1917 года. Это, практически, 95 % всего известного репертуара, цифра более чем репрезентативная.
Сравним: только в восемнадцатом веке в России издано для русского читателя, согласно книговедческим справочникам, свыше 9000 наименований книг на русском языке и около 7000 наименований на иностранных языках, не считая периодики, в том числе многотомных альманахов. Шестнадцать тысяч — и триста наименований книг. В этих цифрах запечатлено отличие массового русского читателя от эстонского, дистанция между двух национальных книжных миров.
Каков же репертуар изданных на территории нынешней Эстонии или для эстонцев книг?
Разумеется, издавалось лишь то, в чем были заинтересованы хозяева края, немцы. Это, прежде всего, нормативные акты на немецком, как правило, языке для местных юристов (наиболее ранние — с 1640-х гг.). В них регламентировалось юридическое положение эстонца и правила его поведения. Тоненькие сборнички учебных песен для школьников (вот с тех самых пор эстонцы и считают себя выдающимися любителями хорового пения). Духовная литература: в коллекции — около 300 книг такого рода, в основном обучающего характера, т. е. катехизисы и псалтири.
Есть в коллекции Рауна и два первоклассных раритета: первое издание Нового Завета на эстонском языке (1686) и первая эстонская Библия (1739). Иллюстрации к которой создали, однако, не эстонцы (искусство было им все еще недоступно), а молодой русский гравер Филипп Маттарновый [Матерновый?], учившийся в санктпетербургской Академии наук. Исполненный им фронтиспис к упомянутой Библии хорошо знаком всем эстонским культурологам, ибо он с восемнадцатого века не раз примитивно копировался местными кустарями для последующих изданий.
Ядро коллекции — несколько сот сельскохозяйственных календарей, начиная с 1816 года. В этих крохотных книжечках содержалась масса сведений, необходимых землепашцу и скотоводу, освобожденному именно в этом достопамятном году русским царем от крепостной зависимости. Календари передавались из поколения в поколение в крестьянских семьях и так сохранились. Были и другие «научно-бытовые» книги: поварские, юридические, лечебники. Только к концу XIX в. появляется кое-какая беллетристика…
Вот, собственно, и все. Перед нами предстал во всей красе и полноте интеллектуальный «приют убогого чухонца» (Пушкин). Таков подлинный, а не воображаемый фундамент эстонского национализма, а равно мифа о мнимом культурном превосходстве эстонского народа.
Смею надеяться, этот миф теперь развеян. Ведь целевая направленность указанного книжного массива очевидна. Эстонец должен был быть смиренным, нравственным, законопослушным, здоровым, трудолюбивым, сведущим в сельском производстве, но неученым, простым и бесхитростным. Словом, полезным для господ.
Немцы вполне достигли поставленной цели, преуспели в воспитании эстонского народа. Настолько, что даже намеревались, как рассказано выше, поручить эстонцам функции управляющих в славянских землях, как поручали в былые времена русские помещики свои имения в управление самим немцам. Не вина эстонцев, что этот план провалился. Выиграй немцы войну (чему многие эстонцы способствовали как могли), их судьба развивалась бы в соответствии с заложенной немецким воспитанием программой.
Сегодняшнее политическое поведение Эстонии полностью это подтверждает.
Есть ли у эстонцев шанс преодолеть навязанную им прежними хозяевами служебную модель развития, обрекающую их на политическую второсортность, маргинальность и производный от нее комплекс неполноценности?
Могу порекомендовать один из вариантов такого преодоления.
Из книг нормативного характера в собрании Валло Рауна нельзя не отметить две редкости, имеющие непреходящее значение для эстонской истории, как и вообще для истории Прибалтики. Это декреты Государя Императора Александра I Благословенного, которыми уничтожалось крепостное рабство в Эстляндии (1816) и Лифляндии (1819). Благодаря императорскому декрету эстонский народ обрел свободу на 45 лет раньше русских крепостных. Впервые с тех пор, как в начале XIII века эстонцы были завоеваны немцами и датчанами, они разогнули спину раба.
Думается, что придет время, когда величественные статуи русского царя, освободившего народы Прибалтики, заложившего основы финской автономии, даровавшего конституцию Польше, украсят главные площади Таллина и Риги, Хельсинки и Варшавы.
На мой взгляд, для эстонцев это был бы лучший способ раскомплексоваться, разомкнуть порочный круг дурной кармы, приобрести возвышающую их духовную заслугу.
Только вряд ли, судя по нынешним обстоятельствам, это время наступит так уж скоро. Колониальную неблагодарность — феномен, обсуждаемый сегодня ученым сообществом — эстонцам и другим прибалтам пока отчасти удалось изжить только по отношению к шведам и немцам, но не к русским. Однако, поскольку любая неблагодарность есть грех, можно надеяться, что однажды у них проснется совесть. Так что наберемся терпения.