Университеты не знали ни сословных, ни имущественных, ни возрастных или каких-либо иных ограничений и непрерывно пополняли своими выпусками ряды средневековой интеллигенции. Так, к Парижскому университету единовременно бывало приписано до 30 тыс. студентов, включая даже стариков.
Неудивительно, что университеты обычно вырастали из монастырских школ или возникали как кампусы у монастырских стен. Ведь именно монастырские скриптории и библиотеки давали человеческую и материальную базу для преподавания. Но это обстоятельство вовсе не предопределило клерикальный характер книгоделания, как можно было бы предположить.
Численный и качественный рост системы образования (мы, как видно, можем говорить уже именно о системе), особенно высшего, не только влек за собой всевозрастающий спрос на книгу, но и определял ее репертуар. Ибо с XIV века основной (!) поток студентов уже устремлялся на овладение не церковными, а светскими профессиями: вплоть до начала пятнадцатого века теологи составляли всего около 40 % выпускников, а в дальнейшем и того меньше. Первый (для многих и последний) этап обучения длился 3–4 года на низшем факультете семи свободных искусств, где изучались: грамматика, риторика и логика (тривиум), арифметика, геометрия, музыка и астрономия (квадривиум). Музыка преподавалась как отрасль математики или физики. Далее шли высшие факультеты — богословский, юридический и медицинский.
Огромная жажда знаний во много раз перекрывала скромные возможности скрипториев. Когда Гутенбергом было изобретено европейское книгопечатание, невероятный книжный бум, о котором писалось в предыдущей главе, своими количественными параметрами, а главное — необъятным репертуаром отразил тот колоссальный спрос на книгу, который был порожден неуклонным накоплением грамотной и высокообразованной по тем временам аудитории. Существуя в латентном виде, этот спрос создал, однако, такой мощный информационный вакуум, что заполнить его мог лишь столь же мощный информационный взрыв — а иначе эпоху инкунабул и не назовешь! Технический гений Гутенберга объясняет, как стал возможным такой взрыв, но только история школы, в том числе высшей, может объяснить, почему он произошел.
Россия
Розгою Дух Всесвятой дети бити велит.
В допетровской Руси картина была существенно иной. Ее исследование позволяет в очередной раз ставить вопрос о гораздо большей духовной близости русских к Востоку, чем к Западу. Эта крамольная для моего русского современника мысль давно уже стала привычной для меня. Ниже расположены новые аргументы в ее пользу.
Во-первых, как мы уже знаем, книжный репертуар как рукописной, так и печатной русской книги был более чем на 90 % религиозным. Вероцентризм, если позволительно так выразиться, — фундаментальная характеристика русского менталитета, абсолютно роднящая его с цивилизациями Востока.
Во-вторых, такого явления, как книжный бум, Древняя Русь, как и средневековый Восток, не знала: книгопечатание развивалось куда более плавно, словно нехотя, а не таким феноменальным качественно-количественным скачком, как в Европе XV века. Конечно, сам факт тиражирования книг менял общую картину русского книжного рынка XVI–XVII вв., но далеко не так радикально, как на Западе в эпоху инкунабул. Начальный период книгоиздания в Европе XV века можно обрисовать словом: «дорвались!». Начальный период книгоиздания в Османской империи XIX века лучше постигается через слово «прорвались!». Но на Руси XVI века начальный период книгопечатания хочется скорее назвать словом «нарвались!», настолько Иван Федоров выглядит в русской истории нежеланным гостем и настолько мизерные перемены в русской духовной жизни обеспечило поначалу его наследие. Русский книжный бум и информационный взрыв однажды, все же, состоится, но в далеком будущем — через двести лет.
То и другое не лучшим образом характеризует специфику древнерусской образованности.
Важнейшим тормозящим обстоятельством было отсутствие на Руси университетов и частных платных школ, в т. ч. высших. Хотя в принципе всемирное православие вовсе не было противником светского образования. Между прочим, самым первым европейским университетом, основанным ещё Феодосием Вторым в 425 году, за 600 с лишним лет до Болонского университета, считается именно Константинопольская высшая школа.
Однако, как ни печально, но на образование в Древней Руси сей факт никак не повлиял, эту византийскую традицию наша страна не переняла, и даже отделений эллинской высшей школы в русских городах не было. Производство интеллигенции на Руси шло стихийно, от случая к случаю, самотеком, государство не принимало в нем никакого участия и не тратило ни копейки на просвещение своих подданных. Это положение вздумал было изменить Лжедмитрий Первый, который намеревался основать университет, а также «обещал повелеть учредить школы в городах и деревнях, подобно существующим повсеместно в Польше, дабы юношество, которое в Московии воспитывают глупо и невежественно, было направлено на путь истинный»[98]. Этому намерению не суждено было сбыться, и правительственная инициатива замерла еще почти на сто лет.
Зато нельзя никак пройти молчанием роль церковных сфер и особой русской ментальности в области взаимных отношений феномена интеллигенции с феноменом книги.
Приходится с сугубым вниманием отнестись к пессимистическому наблюдению, сделанному в коллективной монографии «Русская доктрина»: «Когда сегодня удивляются, почему Русь не пережила подъема, аналогичного Ренессансу и Эпохе географических открытий, забывают, что Русь переживала в этот момент свой подъем и вложила в монастыри столь же огромные средства, что Запад вложил в океанское мореплавание. Пока Запад осваивал Новый Свет, русские осваивали Небесный Иерусалим»[99].
Отличное наблюдение, просто гениальный тезис, но самоубийственное признание! Что подметил наблюдатель? Колоссальные русские инвестиции ни во что, в пустую мечту, омертвление капитала в чудовищном размере, в масштабах всей страны. А каким оказался итог этого? Мы на века сделались заложниками догоняющей модели развития, мы упустили свой шанс на Возрождение, утратили темп развития и вынуждены были, надрывая последние жилы, «догонять и перегонять Запад». И надорвались-таки, так и не догнав, и рухнули, «ломая крылья, теряя перья», на самое дно, а теперь вынуждены и далее все терять, все отдавать, выторговывая себе этим мирную передышку, ибо горе побежденным!
Поистине, естественная, «природная» религиозность русского национального сознания, доходящая до клерикализма, въевшаяся во все поры жизни общества, пропитавшая все клеточки допетровской русской мысли, оказалась по своей деструктивной силе сопоставима с татарским нашествием. Равно как и достопамятное засилие церковников, с их жесткой цензурой, в духовно-интеллектуальной сфере. Книжный репертуар домонгольской Руси формировался почти исключительно под религиозные потребности аудитории.
Как известно, ордынская власть покровительственно отнеслась к институту русской православной церкви и использовала ее как инструмент адаптации аборигенов к инородному владычеству, к игу. Диалектический парадокс состоит в том, что как сама по себе власть Орды, так и сопротивление игу, опиравшееся во многом на идею защиты православной веры от поганых, с двух сторон стимулировали упомянутый клерикализм. Таким образом, иго оставило русским в наследство двоякий ущерб: как непосредственно от татарского разорения, так и, опосредованно, от церковного тоталитаризма. Инерция процесса едва не привела в XVII веке к установлению теократии и к торжеству доктрины «священство выше царства». История русской книжности и русского образования до Петра Первого служит этим тезисам наглядной иллюстрацией.
Вышепоименованный вероцентризм дорого встал русскому народу.
Для очистки совести зададим себе первостепенной важности вопрос: может быть, русский народ зато освоил-таки Небесный Иерусалим? И тогда потери были не напрасны, а расходы оправданы?
Увы, на этот вопрос исчерпывающе ответила Октябрьская революция…
На фоне этих мрачных размышлений каким зловещим выглядит тот факт, что сегодня стремительно обнищавшая, расточившая свой экономический потенциал, накопленный чудовищными жертвами советского периода, Россия вновь сотнями и тысячами строит храмы и монастыри, тратя на то неслыханные суммы, но закрывая по причине нищеты НИИ и КБ, лишая пристойного содержания библиотеки и музеи, калеча свою систему образования, посадив на убогий паек интеллигенцию, отнимая у себя надежду на успех, на полноценное будущее!
«В настоящее время Русская Православная Церковь (РПЦ) насчитывает более 19 тыс. приходов, около 450 монастырей, являющихся ее духовными и культурными центрами, около 40 высших духовных школ — академий, семинарий, богословских институтов и университетов»[100]. Кто подсчитает, сколько средств, вынутых из карманов и без того ограбленной страны, отражает эта статистика?
Неужели история повторяется? Как будто вновь включился некий таинственный механизм самопожирания. Как будто мы вновь бежим по порочному кругу, из которого нет выхода…
И некоторые пытаются нас уверить, что русские — европейская нация!
Быть европеоидом еще не значит быть европейцем.
Но вернемся к истории русской школы. Пусть клерикальная по духу, она все же давала ученикам начатки знаний, развивала мышление русского народа. Как написано в книге «Стоглав» (собрание постановлений Стоглавого Собора, проходившего с участием Ивана IV и представителей Боярской думы в 1550–1551 годах): «А прежде сего училища бывали в Российском царствии, на Москве и в Великом Новограде, и по иным градам многие грамоте, писати и пети, и чести учили. Потому тогда и грамоте гораздых было много, но писцы и певцы славны были во всей земле и до днесь».