— Даша, теперь можно хоть за руку подержать? Помнишь, говорила: «Если не думаешь жениться, то и за руку не бери». — Он нагнулся и сказал медленно, тем самым приглушенным голосом, которого ждала Даша: — Я хочу на тебе жениться. Я хоть завтра женюсь! Теперь можно подержать за руку?
Она подняла лицо. Он почувствовал жар ее дыхания, Ему случалось не раз целовать девушек не потому, что он искал и добивался их, а потому, что многие из них настойчиво искали и добивались его. И никогда не покидала его опаска: как бы не приняли всерьез. Впервые в жизни ни этой опаски, ни осторожности. Знал, любовь, жизнь, сердце — все можно доверить, ничего не уронит, не разобьет, не испачкает. Суженая! Все в нем открылось ей, И ушло все, кроме Даши…
И Даша поняла: не надо ни огней, ни музыки. Надо так, как сейчас. И метель, и скрежет водосточной трубы, и истоптанный чертеж фрезы в снегу под ногами, и Сережина усталость, и желчь его разочарований, и радостная жадность его поисков.
ГЛАВА 24. ДОВЕРИЕ
Бахирев отдежурил ночную смену и с семи утра пошел в экспериментальный цех. Он любил пустынный цех в этот утренний час, когда дремлют трудолюбивые машины и только «гриб боровик» интимно разговаривает с ним своим мерным, добрым урчанием. Лишь в этот час он оставался один на один с ней, с этой конструкцией, уже воплощенной в металл. «Семь часов — мой роковой час, — шутя говорил он Тине. — Семь утра — час свидания с конструкцией, семь вечера — час свидания с тобой». К обеим он спешил нетерпеливо. По утрам он осторожно, почти ласково прикасался к тяжелым, темно-красным металлическим скобам, к их скользким, холодным поверхностям. Когда с куском металла связано столько тревог, трудов и чаяний, он уподобляется живому и любимому существу, А вечерами он стискивал хрупкие плечи Тины. Любовь становится весомой и сверкающей, как сгусток обработанного металла, когда жизнь на полном ходу вонзает в нее свои резцы.
К девяти утра цех уже наполнялся людьми: приходилось освобождать испытательные стенды. Испытания радовали. Доработанная и усовершенствованная конструкция день за днем все убедительнее доказывала свое превосходство.
Взбодренный ее мерным шумом, Бахирев вышел из цеха. Морозное утро дымилось. Красный, без лучей диск солнца выплыл из-за дальнего берега. Розовые дымы шли прямо в небо, курились во славу утра. Плотные, почти объемные тени цвета стали отпечатались на твердом розоватом снегу. Колеи дороги отчетливо и резко синели. Сухой скрип непокорного и сильного снега раздавался при каждом шаге. Бахирев шел в чугунолитейный. Сагуров и Василий Васильевич просили зайти посмотреть на вторую пескодувную машину, которую никак не могли отладить, посоветоваться насчет новой многомодельной оснастки.
Бахирев около недели не был в чугунке, соскучился и сам удивлялся этому. Чужой цех! Нет, он не мог быть чужим. Крохотные корешки, вырастая, все сильнее опутывают, захватывают и держат комья земли и кусочки щебня. Бахирев сам казался себе опутанным и захваченным такими корешками нового, прорастающего здесь, в чугунном цехе. Чугунщики тоже видели в нем своего, а не чужого. Ольга Семеновна пожаловалась:
— Что же это, Дмитрий Алексеевич, за порядки? Опять худые глины пошли! И дозаторы забиваются.
И он не мог не остановиться, не посоветовать насчет дозаторов. Сагуров встретил его радостно.
— Давно, давно ждем! — взмахом руки указал он на доски показателей. — Сто два к плану! Как работаем?
Он гордился и ждал похвалы, словно Бахирев по-прежнему был главным инженером.
— Я же теперь не в курсе общего положения, — улыбнулся Бахирев. — Я теперь могу сказать тебе одно: по деталям моторной группы чугунщики в ночную смену сработали крепко.
Но он говорил неправду. Он не мог смотреть на ЧЛЦ только с точки зрения «деталей моторной группы».
Когда они разобрались в пескодувке, к ним подошла Даша.
— Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич. Стерженщицы интересуются: по всему стержневому пойдут пескодувные машины?
Он опустил веки и представил себе строй пескодувных машин. Он уже не был главным и не отвечал за дела чугунолитейного. Почему же трудно сказать ей, что пока намечено всего две пескодувки? Но ведь это пока, А потом несомненно…
Он ответил, не подняв век:
— По всему цеху, Даша.
Но от нее нелегко было отделаться,
— А когда по всему цеху? Оставалось улыбнуться:
— Скажи лучше, когда ты меня на свадьбу позовешь! Совсем взрослая стала! Жениха-то приглядела?
Она так вспыхнула, что и Бахирев, и Сагуров, и автокарщица, грузившая стержни, засмеялись.
Все еще смеясь, он оглянулся и увидел рядом, за станком, тонкую смуглую шею, прикрытую Синим воротом Халата. Тина. Он не понял, почему вдруг замолк смех. Тина повернулась и густо покраснела. Она делала головой и руками какие-то знаки. Он подошел к ней:
— Что?
— Митя, нет… зачем ты подошел?.. Нет, я только хотела сказать, чтоб ты отвернулся, не смотрел на меня.
— Почему?
— Милый, ну, ты смотришь… у тебя все на лице написано… Они все замолчали даже…
А сама не отрывала от него глаз.
— Ты похудел! Отчего?
Они не виделись два дня и, неожиданно встретившись в стержневом, сразу глотнули и счастья и горечи. Жадно вглядывались друг в друга. Вновь открывали друг в друге то лучшее, любимое, что столько раз представляли себе в часы разлуки. С тревогой отмечали каждое новое выражение — отпечаток этих дней. Оттого, что, разлучаясь, они не смели даже произнести имен друг друга и погружались в два разных, наглухо отгороженных мира, каждый час разлуки разрастался в вечность и каждая встреча казалась возвращением из опасного путешествия в другой мир.
Вплотную к ним подошел Чубасов и сказал Бахиреву:
— Зайди, Дмитрий Алексеевич. Есть добрая новость. Чубасов ушел, и Бахирев, договорившись с Тиной о встрече, пошел следом.
«Какая может быть теперь для меня добрая новость?»
Встреча в чугунолитейном чем-то встревожила Чубасова. Уханов однажды полушутя сказал, что бывший главный ходит в ЧЛЦ из-за технолога Карамыш. Чубасов только поморщился, решив, что это одна из тех сплетен, которых немало вилось вокруг приметной фигуры Бахирева. Почему же сейчас сразу вспомнились слова Уханова?
«Что было? — думал он. — Ничего же не было. Ну, он держал ее за руку. Мало ли кого случается взять за руку! Но это выражение! Счастливое и… пьяное. И она! Как она смотрела на него! С испугом и с каким-то забвением, не то восхищением… Да нет, показалось мне! У него такие дети. Жена. Серьезный мужик. И, все говорят, отличный семьянин».
Когда Бахирев вошел своей обычной грузной и мерной походкой, когда взглянул узкими, глубоко посаженными глазами, когда заговорил с обычной деловитостью, Чубасов вздохнул с облегчением. «Показалось! Показалось, конечно. Серьезный же мужик».
— Новость преотличная, — сказал он. — Через три дня едешь в Москву со своими противовесами.
Бахирев от неожиданности так повернулся, что скрипнуло тяжелое кресло.
— Я?! Я поеду?
— Ну да, ты.
— А как Вальган?
— Проглотил. Пришлось подчиниться большинству в парткоме.
— Может, вместе поедем, а? Все-таки бывший, снятый. Как они там…
— Ничего, не маленький! Послезавтра отчетно-выборное. И не надо было бы тебя отпускать, да так совпало.
Вяхирев догадался, чего стоило Чубасову добиться этой поздки для него, для снятого, для бывшего главного. Рука Бахирева принялась быстро дергать вихор, Чубасов улыбнулся:
— Давно хочу я спросить: что это у тебя обозначает? Скальпировать ты себя самого, что ли, собираешься за провинности? Или мозги подтягиваешь на высокий уровень?
— Мозги, мозги подтягиваю, — ответил Бахирев и тихо, от признательности, проскрипел — Спасибо тебе.
Чубасов свел собольи брови.
— Чего спасибо? О тебе, что ли, забочусь? О заводе! Ты скажи, противовесы у тебя «подтянуты» до должного уровня? Сумеешь доказать в министерстве? Не завалишь?
— Конструкция отработана. Испытания доказательны. Преимущества ясны. Надо менять. До весны. До сева. Сейчас большинство тракторов на ремонте и с противовесами затишье. С весны они опять полетят. Все ясней ясного.
Они говорили о делах, но когда Бахирев собрался уходить, Чубасов опять взглянул на его гладко расчесанные спереди волосы с этим неожиданно торчащим на затылке вихром и, повинуясь неясной интуиции, внезапно даже для самого себя и как бы вскольз сказал:
— На спортбазу лыжи привезли. Тебе для ребятишек не надо? Кстати сказать, ты знаешь, как твои ребята помогают отцу в сложной ситуации?
— Ребята мне помогают? — удивился Бахирев.
— Еще как! Они в поселке в фаворе. Хорошие ребята. Тебя-то пока не все раскусили. Наши все еще присматриваются. А тут семьища — дай бог всякому! Вызывает доверие и располагает. Наши любят семейный дух…
Чуб асов говорил просто, как бы к слову и между делом.
И вдруг левая бровь Бахирева поднялась, глаза блеснули остро и понимающе. Усмешка тронула губы.
— Ну, я думаю, коллектив не за одни семейные добродетели ценит инженеров! — Он сказал и сразу прервал разговор. — Я пойду в лабораторию. Займусь подготовкой документации.
Он ушел. Не прозвучало ни одного лишнего слова. А Чубасов ясно услышал такой безмолвный разговор:
«Предостерегаешь?..»
«Да… Предостерегаю…»
«А кто ты такой, чтоб предостерегать?»
«Показалось? — опять подумал он. — Ах, черт побери, с этим «хохлатым бегемотом» и до галлюцинаций недолго докатиться».
Бахирев готовил материалы к поездке до тех пор, пока от цифр не зарябило в глазах: сказывалась бессонная ночь.
Тогда он пошел домой и лег, но не заснул, а забылся на полчаса. Перевозбужденный мозг не мог успокоиться, и в мыслях мешались противовесы, Тина, Чубасов, Москва, ЧЛЦ. В комнате было полутемно и тихо. Катя в последнее время стала спокойнее. С того дня, как ее муж превратился из главного инженера в сменного, отношение соседей стало участливее и теплее. Ее привечали у Рославлевых, и она твердо усвоила их точку зрения на то, что падение Бахирева — дело временное. Теперь ее больше тревожила внутренняя отдаленность мужа. Его жизнь всегда протекала в стороне от нее,