— Зачем самому скакать? — не понял Зверев. — Отчего гонца простого не послать?
— Потому, что ты не гонец и важность сего известия понимаешь, — ответил Иоанн. — И я во главе рати стать желаю потому же. Тут просто гонцом, просто приказом воеводам не обойтись. Догляд личный необходим. А ты что скажешь, Михаил Иванович?
— Воля твоя, государь. Доверяешь полк Малый, буду им командовать, — склонил голову воевода.
— Не прибедняйся, княже, — улыбнулся Иоанн. — В твоем плане лишь для двух воевод место имеется. Стало быть, вторым после царя будешь, куда уж выше? — Государь посерьезнел. — Завтра же к Данилову монастырю отправляйся. Князю Черкасскому я прикажу без промедления опричные земли исполчать под твое знамя. Оно местом сбора будет. Ты же, Андрей Васильевич, отдохни две недели. Поместная роспись дело тяжкое. Так надобно бояр и князей воеводами по старшинству расставить, чтобы споров местнических меж ними ввиду врага не возникло. Половина приказа Разрядного ныне этим занимается, и управятся не скоро. Кроме имени воеводы Большого полка ныне сам никого не ведаю. Как роспись придет, тогда и грамоту для тебя составлю.
Ожидание царской грамоты вместо двух недель растянулось на три, а потом случилось половодье, задержавшее князя Сакульского еще на две недели, и до Серпухова он добрался только в начале мая. Земское ополчение уже успело собраться здесь почти полностью, выстроив рядом с городом каменным еще один, войлочно-полотняный, со своими улицами, кварталами, церквями, коновязями и стогами. Причем размерами — чуть не втрое больше самого Серпухова. Да оно и не удивительно: ведь ратный лагерь стенами никто не ограничивал, а обосновывались служилые люди здесь всерьез и надолго. Все знали, что жить в поле придется месяца четыре, а то и пять, и обычным потником и седлом под голову тут никак не обойдешься.
Для охраны южного порубежья бояр исполчали каждый год, и они жили общим лагерем с первых теплых дней и до первых затяжных осенних ливней. Степняки, как всем давно известно, зимой воевать не способны вовсе, а потому осенью ополчение расходилось, чтобы следующей весной их место заняли другие. Служили вкруг — по очереди. Но иногда, при тревожных известиях из Крыма, призывали всех, кто вписан в разрядные книги — как этим летом. Правда, чаще всего служба заключалась лишь в пустом пребывании возле Серпухова, пирушках и редких выходах в дальние дозоры. Нередко от тоски и безделья бояре сами отправлялись в набег на Дикое поле, выискивая отдельные кочевья или табуны с небольшой охраной, разоряли ногайские стойбища. Иногда им приходилось выступать навстречу татарским тысячам, что заявлялись грабить русские земли. Но крупные набеги случались раз в пять-десять лет, мелкие же шайки разгонялись обычными дозорами. А потому большую часть порубежной службы бояре просто жили большим лагерем, беспокоясь о домашнем хозяйстве и знакомясь друг с другом.
Князь Сакульский службу знал — а потому тоже приехал со своей палаткой, которую Изольд и Полель поставили между расшитым ливонскими гербами просторным парусиновым навесом и крытой замшевыми полотнищами юртой. И то и другое явно было трофейным, привезенным хозяевами из прежних походов. Ратная служба, известное дело, приносила боярам не только хлопоты.
— Располагайтесь здесь, — приказал холопам Зверев. — Появятся соседи, от меня им кланяйтесь. Я пойду доложусь.
Воевода Большого полка выглядел неважно. Желтая кожа выдавала явные проблемы с печенью, разговаривал он с одышкой, волосы на выпущенной поверх кольчуги бороде секлись, подтверждая нарушение обмена веществ. Андрей предпочел бы отправить такого воина домой на поправку, а лучше — и вовсе на пенсию. Но что поделать — первый боярин земщины, главный человек после царя в уделах, не тронутых реформами. Коли всеобщее ополчение объявлено — то ему, по обычаю, место главного полководца принадлежит. Ничего удивительного, что Иоанн захотел при первых признаках тревоги взять его полки под свою руку.
— Здрав будь, Иван Дмитриевич, — поклонился князю Бельскому Зверев и показал свиток со свисающими с него сургучными печатями. — По указу государя я обязан его известить при первых признаках татарской угрозы. А грамота сия должна быть вручена тебе перед моим отъездом.
— Что за грамота? — хмуро просипел князь, наверняка впервые столкнувшийся с подобной хитростью.
— Не мне нарушать воли царской, — тут же спрятался за авторитет высшей власти Зверев. — Как Иоанном велено, так и поступлю.
— Дело твое, Андрей Васильевич, — пожал плечами воевода. — Как появятся известия, боярские дети тебе о них передадут.
— Прости, княже, но царь велел поступить иначе, — зная здешние правила, опять сослался на Иоанна Андрей. — Он желает, чтобы я выслушивал известия дозорных вместе с тобой.
Князь Бельский недовольно засопел, наверняка обдумывая, нет ли в сем указе нарушений его местнического или воеводского права, и Зверев на всякий случай торопливо добавил:
— Вмешиваться или распоряжаться мне права не дано, токмо слушать. Считай меня гонцом с царским письмом. Доставить я его должен не когда хочу, а когда приказано.
— Хорошо, — согласился князь. — По воле государевой ты будешь выслушивать донесения дозорных вместе со мной.
Вот оно, местническое воспитание! Даже здесь он сделал оговорку, дабы в будущем потомки князя Сакульского не могли требовать от потомков Бельского права выслушивать донесения вместе! Только и исключительно — по прямому приказу царя.
— Да будет так, — склонил голову Андрей, чуть выждал. Воевода молчал, не приглашая его и не намереваясь представить гостю присутствующих в палатке служилых людей. Князь Сакульский казался ему недостаточно родовитым для близкого знакомства. Звереву пришлось откланяться и отправиться к своим холопам.
Пополнения тянулись к Серпухову каждый день, но все меньшим и меньшим числом. Докладов же от дальних дозоров не поступало вовсе. Во всяком случае — князя Сакульского слушать их никто не приглашал. Андрей нервничал, подозревая, что им демонстративно пренебрегают — но поделать ничего не мог.
Только в день Иоанна Богослова князь Бельский все же пригласил Андрея к себе в палатку. Причем сделал это через обычного холопа, хотя при нем имелось в достатке людей боярского чина. Сам воевода, в накинутой поверх кольчуги песцовой шубе, восседал на кресле, богатой отделкой из слоновьей кости сильно напоминающем трон, по сторонам стояли несколько воевод в бахтерцах и зерцалах — словно немедля в бой собирались. Перед ними переминался посередь персидского ковра мужичонка обтрепанный и усталый, с загрубевшей загорелой кожей, с черными полосками въевшейся в морщинки пыли на шее и на лбу, одетый в простецкие шаровары и рубаху — но опоясанный добротной саблей и с пороховницей на боку
— Сказывай, — кивнул ему воевода, едва Зверев переступил порог.
— Татары Венев прошли! — выдохнул мужичок. Как теперь понимал Андрей — дозорный.
— Как Венев? — строго спросил князь Бельский. — Тут же всего два перехода осталось! Отчего раньше не докладывали?!
— Видать, скрали татары дозоры-то, — перекрестился дозорный, — упокой Господь их души. Хитрые они, умеют тайно подобраться.
— Татар много идет? — поинтересовался один из воевод.
— Много, боярин, ой много, — замотал головой мужичок. — Тыщ сто, вестимо, не меньше.
— Сам считал али сорока на хвосте принесла?
— Пыль видел, — ответил порубежник. — Коли татар несколько сотен скачет, так в переходе от них и не видно ничего. Если тысяч десять или около того, так пыль полоской над самым краем степи колышется. Шесть лет тому на Рязань полста тысяч приходили, как полонянин признал. Тогда пыль на палец над окоемом подымалась. Ныне на два пальца облако пылищи выросло. Стало быть, и басурман вдвое больше. Еще с дуба сторожевого разъезд татарский виден был. Пять десятков верховых. Кабы скот гнали, откуда разъезды? Такие полусотни басурмане вперед выпускают, когда набегом идут. Чтобы дозоры наши сбивать и сообщить о них некому было.
— Пыль, дозор, — пожал плечами воевода. — У страха глаза велики. Откуда здесь сто тысяч татар? Столько во всем Крыму едва наберется!
Однако князя Сакульского это известие ничуть не удивило. Именно его он и ждал.
— Держи, — нащупав в поясной сумке, сунул он дозорному серебряный рубль. — Иди, отдыхай.
— Как ты смеешь, княже, поперек моей воли?! — моментально взъярился воевода Бельский. — Не ты тут старшим стоишь, не тебе и людям служивым приказывать!
— Царская воля не для его ушей. — Андрей достал из поясной сумки скрепленный печатями свиток, покосился на порубежника.
— Благодарствую, боярин, — сжал тот монету в кулаке, поклонился и выскочил из палатки.
— Государь наш Иоанн Васильевич желает, воеводы, — размеренно, тщательно проговаривая слова, сообщил Андрей, — чтобы ныне вы татар разбойных не отогнали, а истребили начисто. Для чего должны вы их через Оку пропустить, отослать немедля гонцов в Москву и к Данилову монастырю с известием, по какой именно дороге басурмане идут, после чего врагу в спину ударить и обратно за Оку их не выпускать, стоять насмерть! Вы им пути отступления закроете, а от Москвы второй полк подойдет, из опричников набранный. Он по татарам с той стороны ударит, вы их по эту сторону сдерживать станете. И так, пока не перебьете всех до последнего! Командуй, Иван Дмитриевич. Ты здесь старший воевода, ты в земстве первый боярин, тебе царскую волю и исполнять!
Зверев вручил грамоту князю и, не дожидаясь ответа, быстрым шагом пошел к себе. Теперь его задача проста: седло и бешеная скачка. Коли повезет, успеет вернуться с Иоанном еще до того, как все начнется.
Что Андрей сделал очень правильно, так это забрал с собой из лагеря обоих холопов: носиться бездоспешным и в одиночку поблизости от татар показалось ему неразумным. Пусть уж лучше палатка и походное барахло пропадет, если в лагере ворье найдется, чем голова в петле татарской окажется. Тем более что воевать князь Сакульский пока не собирался, у него был совсем другой приказ, а потому и оружия себе и холопам он с собой не брал. В походе же именно брони и клинки больше всего серебра стоят, а не тряпки и кошмы для отдыха.