– У рагузцев воды морской не выпросишь в море, а ты думал, они тебя кофе угощать станут! Здесь каждый грызет свой кусок в своем углу! Это же не мы, славяне, это венецианцы!
– Что ж, – пожал плечами мичман. – Теперь буду знать!
На следующий день, пользуясь попутным северным ветром, Броневский вывел свой караван в море и через пару дней уже был в Кастель-Ново, где сдал суда под роспись в Призовую комиссию.
– Куда теперь? – поинтересовался старый лоцман. – Отдыхать?
– Своих буду ждать, а там, наверно, опять в море!
– Это каких же «своих»?
– «Венус»!
Глава девятая. Первые залпы
Большая европейская политика в те дни совершала свой новый головокружительный поворот. Померившись силой на полях войны, Париж и Петербург определили себе новую арену непрекращающегося соперничества. Этой ареной предстояло стать Адриатике. Из вспомогательной силы сенявинская эскадра в надвигающемся противоборстве внезапно становилась силой решающей. Именно Сенявину, по замыслу императора Александра, предстояло избавить общественность от аустерлицкого синдрома. Ныне России, как никогда ранее, нужны были победы. Их и ждали в Петербурге от Сенявина. Для французского императора контроль над Адриатикой помимо всех выгод был еще и делом чести. О владении здешними берегами Наполеон мечтал еще в Египетском походе, для этого захватывал Ионические острова и Корфу. Тогда вся его затея провалилась – Ушаков отнял все завоеванное и вышвырнул французов прочь. Теперь же, когда под пятой Парижа была уже половина Европы, вопрос захвата Балкан снова стал для Наполеона на повестку дня. Для этого он, казалось, предусмотрел уже все. Заключил договор с турками, гарантировавший поддержку султана. Поверженная Австрия уже клятвенно уступила все свои земли по западному побережью Балкан, включая Триест. Со строптивой Черногорией Наполеон предполагал покончить внезапным нападением или подкупом. На всем Адриатическом побережье оставалось теперь лишь два стратегически важных пункта, судьба которых еще не была предрешена: старый славянский Дубровник, именуемый австрийцами на свой лад Рагузой, и Бокко-ди-Катторо. Понимая всю важность этих пунктов, Наполеон требовал от Вены немедленной передачи этих двух городов.
– У нас с французской империей мир, и мы уже передали ей свои средиземноморские области! – едва не рыдал австрийский посол в Петербурге. – Но ваш пират Сенявин творит полнейшее беззаконие и провоцирует Наполеона на новую войну! Уймите наглеца! Остановите безумца!
Российское министерство иностранных дел оказалось в весьма щекотливом положении. Австрия, пусть и крепко битая, по-прежнему оставалась пока единственным реальным союзником России по антифранцузской коалиции. Новой ее войны с Францией допускать было сейчас никак нельзя. Наполеон раздавил бы Вену в считанные дни. Но и убирать Сенявина из Адриатики сейчас тоже было невозможно – он был последней козырной картой Петербурга в сложнейшей политической партии, и терять этот козырь в угоду кому бы, то, ни было, было никак нельзя. А потому, отпаивая австрийского посла валерьянкой, император Александр приказал слать Сенявину новое письмо, где велел вице-адмиралу самому выбирать образ своих действий, исходя из местной обстановки, беря при этом на себя всю ответственность за последствия. «…Впрочем, представляя все подробные и по обстоятельствам могущие востребоваться распоряжения опытности и усердию вашему к службе, я уверен, что вы не оставите принять приличнейшие меры для наилучшего исполнения моих намерений…»
Отряд Сенявина меж тем по пути в Катторо завернул в Рагузу. С крепостных стен русских встретили приветственными залпами, толпы ликующих людей кричали «ура». Несколько застигнутых в гавани французских приватиров, тут же без долгих раздумий, сами спустили свои трехцветные флаги. Городской сенат, состоящий еще из старых венецианских нобилей, был, однако, настроен к русским не столь радушно.
Рагуза была старой колонией республики святого Марка, а потому, несмотря на православное славянское население, правили ей исстари вельможи-католики. Именно поэтому Сенявин отказался от варианта высадить здесь свой десант. Естественно, что корабли под косыми Андреевскими флагами не могли вызывать у них даже доли той любви, которую они испытывали к своим единоверцам австрийцам. Впрочем, пока рагузский сенат держал нейтралитет и присматривался, к кому было бы выгодней примкнуть, чтобы не прогадать. История республики насчитывает без малого девять веков. Удивления достойно, как могло уцелеть то маленькое государство среди множества войн и завоеваний. Спасало Рагузу, прежде всего, главное правило ее политики: со всеми торговать и ни с кем не ссориться. Но сейчас, похоже, ссоры с одной из воюющих сторон было не миновать, и сенат республики метался, не зная, к кому бы выгодней примкнуть, чтобы, в конечном счете, не прогадать. Ситуацию осложняло и то, что со дня на день должна была произойти ежегодная смена правителя-ректора. В настоящее время Рагуза находилась под защитой Порты. Однако помимо податей, посылаемых в Константинополь, дары регулярно слались в Вену и Ватикан. Теперь же весь старый уклад летел кверху тормашками, и никто толком не знал, что надо делать.
Рагуза открылась нашим морякам внезапно. Обнесенный каменной стеной с круглыми башнями город лежал на берегу залива у подножия Баргаторской горы. Узкие и чистые улицы. Всюду странное сочетание азиатского и итальянского архитектурных стилей, дворец же правителя-ректора в стиле мрачном готическом. Гавань Рагузская годится лишь для малых судов, а потому в полумиле от города выстроен прекрасный порт Святого Креста, где и стоит весь огромный торговый флот республики. Сейчас в порту царило большое оживление. Последняя война турок с французами весьма обогатила местных торговцев.
Нобили встречали русского главнокомандующего со всею важностью, в длиннополых черных мантиях и в длиннейших старомодных париках. Вице-адмирал говорил с ними напрямую:
– Французы непременно решатся на захват Рагузы, а потому я предлагаю вам, пока не поздно, союз и взаимную помощь! Поймите, что у Наполеона нет морской силы, а у России она есть! Если вы примете сторону нашего неприятеля, то мы лишим вас морской торговли, без которой вы погибнете!
– А нельзя ли нам остаться нейтральными? – вопросили расстроенные таким оборотом дела нобили.
– Как нельзя быть наполовину беременными! – ответил им русский командующий.
Вельможи переглянулись.
– Мы готовы к союзу с вами! – сказали они, но голоса их при этом прозвучали без особой радости.
На стене парадного зала в золотой рамке висел лист хартии, данной некогда Рагузе султаном Османом в ее неприкосновенности. Султан был неграмотен, а потому вместо подписи приложил к бумаге свою ладонь вымазанную чернилами. Нобили благостно глядели на чернильную султанскую пятерню и вздыхали о счастливом времени. Что-то будет теперь?
Обстановка, с которой встречали русских моряков в Катторо, в корне отличалась от приема, оказанного рагузским сенатом. Если православная беднота встречала прибывших, как своих, то католическая аристократия настороженно враждебно. В конце концов обе стороны договорились, что в случае опасности, по просьбе сената в Рагузу прибудет отряд русских кораблей и солдаты десанта для совместных действий против французов. Однако кислый вид венецианских нобилей Сенявину особой уверенности в их искренности не внушил. Отказался рагузский сенат и от помощи постоянного русского гарнизона.
– Что ж, дело ваше! – пожал плечами Сенявин. – Однако, как бы не пришлось в скором времени раскаиваться!
Выбирать, однако, было не из чего, и приходилось довольствоваться хотя бы достигнутым соглашением. Вежливо откланявшись, Сенявин вернулся к себе на «Елену», и отряд кораблей немедленно взял курс снова на Триест.
– Чует мое сердце, добром в Рагузе дело не кончится! Это не Катторо с Черной Горой! – раздосадованно делился он своими мыслями с командиром «Москвы» Гетценом.
– Может нам следует еще что-либо предпринять? – спросил тот.
– Что могли, мы уже сделали. Теперь остается надеяться лишь на голос разума рагузских правителей!
В Триесте командующего должны были уже ждать последние свежие новости из Петербурга, в которых он так сейчас нуждался. К тому же суда отряда нуждались в немедленной починке, и вице-адмирал хотел использовать время пребывания в Триесте с максимальной пользой доля себя. Едва суда втянулись в гавань самого северного из адриатических морских портов, Сенявина известили, что никаких известий для него пока нет.
А 15 мая 1806 года на борт к Сенявину неожиданно прибыл австрийский главнокомандующий в Далмации и одновременно комендант Триеста фельдмаршал Цах. Неоднократно битый французами, он старался теперь предупредить все их желания. Ныне фельдмаршал был озадачен и озабочен, но при этом, как всегда, исключительно надменен и нагл.
– Вам надлежит немедленно покинуть Триест! – без обиняков заявил он, даже не удосужившись поприветствовать русского командующего, что было вопиющим нарушением элементарного этикета.
– Что ж, – пожал плечами Сенявин. – В излишнем гостеприимстве вас не заподозришь! Разумеется, я покину ваш порт, но не раньше, чем починю здесь свои суда!
Отвернувшись к окну, командующий дал понять, что разговор исчерпан. Гремя по трапам огромными ботфортами и звеня не менее чудовищной саблей, Цах проследовал в свою шлюпку.
– Скатертью дорога! – улыбаясь, приветствовал его вахтенный офицер.
Русские корабли по-прежнему недвижимо стояли на рейде Триеста, чинясь и приводясь в порядок. Днем и ночью стучали на них топоры и визжали пилы. Не желая отправлять «Святую Елену» в Севастополь и еще более ослаблять эскадру, Сенявин решил ее хоть как-то привести в порядок прямо на плаву. Да и торопиться с оставлением Триеста для командующего тоже особых причин не было. Мало ли что могло еще измениться в Европе в ближайшие дни! Спустя пару дней на «Елену» прибыл офицер от Цаха. Посланец был не менее надменен, чем его начальник. В ослепительно белом мундире, надушенный и напудренный, он свысока поглядывал на сидевшего за столом русского адмирала.