Зарокотали ротные барабаны. Егеря скорым шагом с хода пошли в штыковую. И французы не выдержали их напора. Напрасно генерал Дельгог с горстью смельчаков пытался остановить русскую лавину, тщетно! Генерала подняли сразу на несколько штыков, остальных перебили там же. К Сенявину с Вяземским прибежал запыхавшийся посыльный. Тяжело дыша и утирая пот, выкрикнул еще издали:
– Так что гора наша будет, а хранцуз убег!
– Ну, вот и с почином вас, Дмитрий Николаевич! – повернулся к Сенявину Вяземский.
– И вас, князь, тоже! – в тон ему ответил вице-адмирал.
Тем временем к русским военоначальникам прибыл и посланник от Али-паши Янинского. Как оказалось, большой отряд паши стоял здесь же неподалеку, сохраняя нейтралитет и наблюдая, чья возьмет. Теперь, когда успех обозначился на стороне россиян, посланец паши поспешил с поздравлениями. После долгих восхвалений и признаний в дружбе, посланец, наконец, сказал и самое главное, ради чего его, собственно, и послали в ставку Сенявина:
– Великий и могучий Али-паша извещает тебя, москов адмирал, что к франкам идут сильные подкрепления по всем дорогам. Так что будь готов их перебить!
– Передайте паше мой самый низкий поклон и огромную благодарность! – приложил руку к сердцу Сенявин.
Когда посланец, вскочив на коня, умчался, рассмеялся генерал Вяземский:
– Вы, Дмитрий Николаевич, даже и из этих головорезов союзников сделали!
– Ну, это до поры до времени, – вздохнул Сенявин, – Али-паша друг до первой канавы. С нами ж он до тех пор, пока мы в силе!
Тем временем к Лористону подошли подкрепления, и он с новыми силами навалился на ополченцев и егерей, стремясь любой ценой сбросить их с гор. Над Баргатом стоял непрерывный ружейный треск, ругань и крики.
– Что ж, пора и нам поразмяться! – сказал Вяземский, вытаскивая из ножен шпагу. – Господа офицеры, ко мне!
Вокруг генерала встали капитаны Красовский и Кличко, поручики Ренекампф и Мишо. Все пропыленные и черные от усталости, лишь зубы блестят.
– Вы ведете впереди охотников! Мы же за вами в штурмовых колоннах! С богом и начинаем!
Двумя колоннами русские войска, невзирая на густую картечь, взошли на неприступные скалы с «решительностью возможную только для русских воинов». Лористон, впрочем, не оставшись в долгу, тут же контратаковал, снова оттеснив ополченцев к самому краю обрыва. Но атака наших войск все же пересилила французов и не дала им возможности добить храброе митрополитово воинство. Скоро русские батальоны уже окончательно овладели вершиной Баргата, сбрасывая штыками с его круч последних французских солдат. Среди солдат подпоручик Воейков. У него трижды простреляна шляпа, но подпоручик не унывает:
– Велика ли беда, новую куплю! Плевое дело!
Со стороны моря наступавших поддерживали наши корабли. У самого берега в полосе прибоя канонерка да гребной баркас лейтенантов Повалишина и Кузина. Оба состязались меж собой в отваге, засыпая отходивших французов в упор вязаной картечью. Недалеко от берега, пугая противника мощью своих батарей, маневрировал «Уриил». Капитан 1-го ранга Быченский подводил свой корабль к самым отмелям, стремясь выйти на дистанцию залпа. Видя это, французы от берега шарахались, и наши могли сносить к урезу воды раненых.
Из воспоминаний офицера сенявинской эскадры: «Мы, смотря с кораблей, с которых место сражения было видно, не смели спустить глаз и в мучительном беспокойстве ожидали, чем кончится. Наконец, на вершине горы показались наши знамена, эхо повторило громкое ура! и войско наше, подвинувшись вперед, скрылось в ущелиях…»
Гребные суда «Уриила» во главе с храбрецом Кузиным захватили неприятельскую береговую батарею на мысе Порто-Коче. Первым с несколькими матросами на батарею ворвался мичман Григорий Мельников. Наши атаковали со штыками наперевес, но батарея оказалась пуста. Французы бежали столь быстро, что бросили все пушки и запасы пороха.
– Пушки заклепать! Порох тащить к баркасу! – распорядился мичман, пот рукавом вытирая.
На длинном шесте над батареей подняли шлюпочный Андреевский флаг.
– Сработано хорошо! – заулыбался Быченский, разглядев флаг в зрительную трубу. – Но во что это нам обошлось?
– Какие потери? – запросили сигналом с «Уриила».
– Никаких! – отвечал лейтенант Кузин.
А вскоре показались на горизонте многочисленные паруса, то был отряд капитан-командора Сорокина, спешащий для обстрела Дубровника. Сразу же стало легче. Опытный в десантных делах Сорокин (сколько высадил десантов еще в ушаковскую экспедицию!) сразу организовал непрерывную связь между судами и берегом. Туда на шлюпках и баркасах везли порох и снаряды, солдат и провизию. Оттуда раненых и пленных. Начальником переправы был определен опытный черноморец и ушаковец капитан-лейтенант Сальти, из балаклавских греков. Видя эту переправу, французы скрежетали зубами, но ничего поделать не могли…
Войска переводили дух. Черногорцы выносили раненых из боя на плечах, не делая разницы между русскими и своими. Здесь же были и пришедшие черногорские жены, которые прямо на поле боя кормили уставших мужей и их боевых товарищей. Самые удачливые горцы возвращались в тыл, неся на шее и за спиной отрубленные головы врагов как доказательство своей доблести. Здесь же под пулями оказывалась и помощь раненым. Черногорцы лечили всех так, как делали это их предки. Небольшие раны ловко залепляли паутиной и мхом, листами плюща и растертой головкой чеснока, к более тяжелым прикладывали траву «Иван да Марья» с солью, сжимая при этом раны двумя камнями.
Рядовой 13-го егерского полка Иван Ефимов в рукопашной схватке захватил французского солдата. Выбил у него из рук ружье, а убивать передумал, больно уж молод был солдат, почти мальчишка. Вместо этого взял его за шиворот и потащил в тыл, чтобы сдать по начальству, да нарвался на группу черногорцев. Те, увидев француза, оттолкнули егеря и повалили француза наземь, чтобы отрезать по своему обыкновению голову.
– Зачем тебе этот подлый франк! – кричали они нашему солдату. – Куда лучше будет, когда мы отрежем ему голову!
Видя, что Ефимов против, решили, что он просто хотел бы оставить голову себе.
– Да ты не волнуйся! – рассудили по-своему черногорцы. – Нам чужая добыча не нужна! Мы просто поможем тебе, а голову оставишь себе!
Сорвав с шеи француза галстук, они уже примерились, как лучше рубануть его ятаганом.
– Стойте! – закричал им Ефимов. – Вы же православные! Неужто возьмете грех на душу! Берите лучше мои деньги, но отдайте мне француза!
Черногорцы остановились в нерешительности, обдумывая, что лучше – отрезать голову или послушать русского собрата.
– Если кто из вас посмеет убить солдата, то я лично насажу его на свой штык! А вы должны будете убить меня. Подумайте, какой это грех убить своего брата! Митрополит вас всех проклянет! – тем временем не унимался Ефимов.
– Забирай своего язычника! – махнули рукой черногорцы. – Неужто ты думаешь, что мы могли бы поднять руку на русского? Прости нас за наши обычаи!
Выбитые с гор, французы сумели все же удержаться на второй линии обороны между пушками, приводясь в порядок и спешно перестраиваясь. Противники активно перестреливались. Бывшие в авангарде черногорцы, расстреляв свои патроны, убегали в тыл, где с мольбой просили у каждого встречного хотя бы несколько патронов. Получив их, снова с радостью возвращались на передовую.
А затем князь Вяземский, соединившись с основными силами черногорцев и бокезцев, вновь атаковал неприятеля. Теперь, однако, ситуация коренным образом отличалась от той, которая была в начале боя. Теперь уже наши атаковали сверху, а французам приходилось отбиваться снизу. Развернув захваченные пушки, артиллеристы в упор били ядрами по густым рядам неприятеля, поражая людей десятками.
В колонне витебцев впереди всех поручик Аполлон Лермонтов, троюродный брат будущего великого поэта России. Витебцы шли прямо на пушки. Грянул очередной залп, и поручик Лермонтов рухнул ничком на землю.
– Молодцом! – крякнул генерал Вяземский, наблюдавший издали за этой отчаянной атакой. – Представить к Анне… если выживет!
В это время контратаковали французы, и поручик остался на ничейной территории. Тяжелораненого офицера случайно заметил пробегавший мимо черногорец. Желая помочь русскому собрату так, как он это понимал, черногорец на ходу выхватил ятаган и подбежал к Лермонтову.
– Ты храбро дрался, брат, и не должен попасть в плен, давай я лучше отрежу тебе голову! – прокричал он. – Быстро твори молитву и крестись!
– Не надо резать! – прокричал поручик, приподнявшись на локтях из последних сил. – Лучше помоги добраться до своих!
– Дело твое, как пожелаешь! – развел руками черногорец и, взвалив офицера себе на плечи, побежал догонять отходивших сотоварищей.
Аполлон Лермонтов выживет и закончит свою военную карьеру майором Мариупольского гусарского полка в Париже в 1814 году. Пока же ему предстоит долгое скитание по госпиталям.
А затем грянул штыковой бой. Наши снова атаковали, да как! Офицеры вели солдат за собой, и теперь уже неприятель, не приняв удара, отступил. Размахивая саблями, впереди всех бежали батальонные командиры майоры Забелин с Езерским, да ротный капитан князь Шихматов, а потому им было и первое ядро, и первая пуля, но иначе офицеры российской армии никогда не поступали. Французы дрогнули и стали медленно отходить. Увидев спины врага, наши поднажали и ударили ему вдогон, французы покатились еще быстрее, уже не рискуя предпринимать что-либо серьезное.
Из воспоминаний участника сражения за гору Баргат: «Черногорцы соревновали нашим солдатам и с таким жаром бросились штурмовать первое укрепление, что редут с 10 пушками был немедленно взят открытою силою. Таким образом, преоборя укрепления, природою устроенные, и, несмотря на картечи, коими искусственно хотели отразить хитрые храбрых, французы уступали одну за другою три свои линии и батареи, оные защищавшие. Тут генералы их старались показать свое искусство, обходили наши фланги, но ничто им не помогло, они везде были предупреждены. Русский штык и дерзость черногорцев повсюду торжествовали… Одержана достославная победа над неприятелем превосходным, предводимым искусным генералом Лористоном, и укрепленная неприступная гора Богарт над Рагузою занята».