Но и присылкой Магденко воздействие на несговорчивого адмирала не ограничилось. Французские войска, продвигаясь вдоль берега, дошли до северной оконечности Катторского залива на мысе Остро, начав строить там батареи.
– Может быть, собьем? – вопрошали Сенявина его бравые помощники. – За пару часов управимся, плевое дело!
– Нет! – запретил вице-адмирал. – Пока никому никуда не высовываться!
Офицеры расходились недовольные:
– И чего ждать! Что-то мудрит наш адмирал!
Сенявин действительно «мудрил», ведя тонкую и опасную дипломатическую игру, ставкой в которой была Катторо. А вскоре примчался еще один курьер. На этот раз то был полковник Сорбье от пасынка Наполеона вице-короля Италии Евгения Богарне.
– Вам письмо от короля! – заявил он с порога.
Сенявин надорвал пакет. Вице-король заверял русского главнокомандующего в своей преданности и дружбе, а заодно требовал отдать ему Катторо… Казалось, что уж теперь у Сенявина нет иного выхода, как исполнить требуемое. Но вице-адмирал помнил свои обещания бокезцам и черногорцам, а потому сдаваться, несмотря ни на что, не собирался. Вопреки всем и вся он решил сражаться за Катторо и дальше.
– Что ж, я согласен подчиниться неизбежности обстоятельств! – заявил он австрийским посланникам в присутствии полковника Сорбье. – Но при одном условии, что французская сторона немедленно прекращает все боевые действия.
– Но я не уполномочен на такие решения! – воскликнул Сорбье в отчаянии.
Австрийцы, в общении с русским главнокомандующим были уже многоопытными, а потому глядели на француза с явным сочувствием. Наивный, он и не представляет, в какие жернова уже попал?
– Но ведь вы, господин адмирал, уверились, что все присланные документы подлинные! – попытался было перехватить инициативу граф Лепин.
– В этом я, безусловно, уверился! – не стал спорить вице-адмирал.
Лица гостей расцвели улыбками.
– Но… – сделал долгую паузу Сенявин (при этом выражение француза и австрийцев вновь приобрело самый скорбный характер). – Сдать Катторо я все равно никак не могу, как бы того мне ни хотелось!
– Это почему же? – вскричали два потомственных графа и один бывший якобинец.
– А потому, что в мирном договоре о вас ничего не говориться! – подошел к австрийцам Сенявин. – Речь идет лишь о французской стороне!
Француз, удовлетворенно кивнул головой и демонстративно отступил на шаг от поникших австрийцев.
– О-ля-ля! – обрадованно вскинул Сорбье вверх руки. – Адмирал, конечно же, прав! Катторо должна принадлежать нам без всяких посредников!
– Увы, – прервал его радостную тираду Сенявин. – Но я должен разочаровать и вас. Катторо вы от меня тоже не получите!
Теперь уже наступило мгновение мстительного торжества для австрийцев.
– Ну, а это почему же? – от возмущения французский полковник скрежетал зубами. – Ведь в договоре все написано предельно ясно!
– Дело вовсе не в договоре, – пожал плечами Сенявин. – Все дело в том, что я до сих пор не знаю полномочий Убри, а потому не имею понятия, будет ли сей договор утвержден моим императором!
– Так что же нам делать? – возопили разом два австрийца и один француз.
– Только ждать, господа! – сочувственно развел руками вице-адмирал. – Больше ничем я помочь вам не могу!
А едва удрученные эмиссары разъехались, чтобы обдумать происшедшее, а затем отписать возмущенные письма в свои столицы, Сенявин велел командиру дежурного брига выбирать якорь.
– Идем в Новую Рагузу! – сказал он командиру.
– Но ведь там французы? – изумился тот.
– Именно потому и идем!
Несколько часов хорошего хода при попутном ветре, и вот уже бриг медленно подходит к гавани древнего Дубровника. С береговых батарей пальнули по непрошеному визитеру несколько пушек. Ядра легли с большим недолетом. Над судном взвился переговорный флаг. Выстрелы сразу же прекратились.
– Я желаю видеть генерала Лористона! – объявил вице-адмирал, высадившись из шлюпки на берег.
Лористон принял российского главнокомандующего немедленно. Расшаркавшись, говорил любезности, пытался даже шутить. Глаза генерала были, впрочем, серьезны и злы.
– Более всего на свете я хотел бы сегодня закончить миром всю нашу нелепую размолвку! – начал разговор генерал, когда они с Сенявиным пригубили по чашке обжигающего кофе.
– Я придерживаюсь абсолютно такого же мнения, – в тон ему заметил Сенявин. – Но все дело в том, что австрийцы категорически возражают против прямой передачи вам Катторо! А они имеют при этом свои права, и я не в силах с этим что-либо поделать!
– Проклятые австрияки! – Лористон швырнул недопитую чашку на ковер. – Каковы канальи! Ну, я им покажу права на Катторо!
– Желаю вам удачи, генерал! – откланялся Сенявин. – Я же буду ждать от вас добрых вестей! Надеюсь, что все в конце концов уладится, к нашему взаимному удовольствию!
Совсем недавно Лористон получил хорошую оплеуху от Петра Негоша и приезд Сенявина старался теперь выдать за свой успех. Дело в том, что Наполеон решил подкупить митрополита, пообещав ему через генерала пост патриарха Далмации. Зная авторитет Негоша, Лористон намеревался переманить его на свою сторону, чтобы митрополит помог при дальнейшем захвате Герцеговины и Албании. При этом в канцелярии Лористона имелось и письмо Наполеона, где тот приказывал, по занятии Катторо, немедленно арестовать воинственного митрополита. Об этом письме Негош, разумеется, не знал, но и на посулы французов не поддался, выпроводив переговорщиков достаточно неласково. Не ограничившись этим, митрополит снесся с скутарским, требинским и албанским пашами, предупредив их о намерениях французов.
Во время последних боев французам удалось захватить в плен двух раненых черногорцев. Их, как диковинку, генерал хотел отправить в Париж. Но из этого ничего не получилось. Один из пленников, едва придя в сознание, сразу же разбил себе голову о стену. А второй, которому не дали этого сделать, и связали, уморил себя голодом. Французам было не понять, что у черногорцев плененные почитаются мертвыми и обратно их никто не ждет. Случай с самоубийством пленных произвел большое впечатление на солдат Лористона. Теперь во французском лагере множились самые невероятные и страшные истории о свирепости черногорцев, что оптимизма не прибавляло.
Вел Лористон лихорадочные переговоры и с турецким пашой в Требине, с агой в Герцеговине и с визирем Боснии. Но предупрежденные Негошом, те вели себя чрезвычайно осторожно. Авторитет русского главнокомандующего и черногорского митрополита был столь велик, что никто не пожелал идти с французами на какие-либо соглашения.
– Мы не будем торопиться и посмотрим, чем кончится ваш спор с адмиралом! – заявили все правители.
Пользуясь возможностью, Сенявин сразу же произвел обмен пленными. Французы вернули гардемарина Яминского и два десятка солдат и егерей. Когда Миша Яминский прибыл на линейный корабль «Уриил», там изумились, ибо мальчишка-гардемарин был напрочь седой. Когда же Яминский начал рассказывать о своих злоключениях в плену, то гневу слушателей не было предела. Дело в том, что, взяв в плен гардемарина, французы сразу же ободрали его до нижнего белья, а самого сбросили с высокой скалы – любопытствовали: уцелеет или нет? Гардемарин, однако, уцелел. Затем несколько раз, перепившись, водили на расстрел. Веселясь, на спор палили в живую мишень, но пули, к счастью, летели мимо. После этого Миша Яминский был брошен в тюрьму, где и пребывал с солдатами на хлебе и воде. Лечили и перевязывали себя сами, как кто умел. Те, кто имел несчастье попасть в плен тяжело раненным, шансов остаться жить не имел никаких. Не кривя душой, гардемарин рассказал, что если бы перемирие не было заключено еще какой-то месяц, то менять было бы уже некого.
– Мы еще понимаем, когда над пленными глумятся дикие турки, но ведь французы считают себя самой передовой нацией? Как же идеи Вольтера и Дидро? – удивлялись одни.
– Если и был Дидро, то нынче весь вышел, теперича у них Бонапарт по колено в крови ходящий! – ничуть не удивлялись вторые.
В кают-компанию корабля зашли пленные французские офицеры, которые, по указанию Сенявина, столовались наравне со всеми и во всем имели полную свободу. Французы сегодня отъезжали и пришли попрощаться. Увидев Яминского, со стыдом отводили взоры.
– У нас тоже есть разные люди! – говорили, оправдываясь. – Простите нас!
– Бог простит! – отвечали наши. – Езжайте и помните, что честь нации определяется не свирепостью к слабому, а снисхождением к беззащитному!
Руки на прощание уезжающим не подал никто.
По возвращении вице-адмирала в Катторо австрийцы, прознав что-то о предмете его переговоров с Лористоном, попытались было объясниться, но Сенявин видеть их не пожелал вовсе:
– Надоели хуже горькой редьки! Пусть объясняются с Санковским!
Но статский советник от дипломатии тоже выяснять отношения с союзниками не захотел. Он попросту сказался больным и закрыл свой дом на все засовы.
Пользуясь передышкой, офицеры и матросы увольнялись на берег, где предавались скромным радостям отдохновения. Из воспоминаний мичмана корабля «Уриил» Григория Мельникова: «Сего 11 числа по утру, получа позволение, как от своего командира, так и от вице-адмирала Сенявина, отправился по собственно своей надобности в город Катторо вместе с некоторыми офицерами фрегата „Венус“ и, пробыв там до вечера следующего числа, возвратился на корабль».
Причиной увольнения была свадьба друга и однокашника Володи Броневского, мичмана Сипягина с «Уриила». Захваченные к этому времени призы были, в сопровождении корабля «Ярославль», отправлены на Корфу. Одним из них после починки и переоборудования, предстояло стать вспомогательными судами российского флота, другим быть проданным местным купцам и мореходам.
Чтобы не оставлять без внимания французов и австрийцев в крейсерство вдоль далматинского берега были направлены отряды контр-адмирала Сорокина и капитана 1-го ранга Белли: «Параскевия», «Азия», «Уриил», «Венус» и мелкие суда и корсары. Блокада побережья продолжалась.