Лористон погрустнел. Занятие Мармоном батарей было произведено после перемирия, а потому являлось незаконным. Но не уступать же русским, показывая свою слабость!
– Генерал Мармон человек не такого характера, чтобы его устрашить, а потому его войска не отступят ни на шаг!
– В таком случае мы тоже не отступим ни на шаг из Катторо! Честь имею!
Владимир Броневский в своих воспоминаниях эту живописную сцену описал следующим образом: «Лористон, удивленный такой переменой, прекратил переговоры и, свидетельствуя личное свое уважение адмиралу, сожалея о потерянном времени и прощаясь по обычаю французских дипломатов, сказал, что он от сей остановки опасается весьма бедственных для Европы следствий и что адмирал сим отлагательством навлечет государю своему и отечеству большие неприятности».
Это была уже открытая угроза, но Сенявин пропустил ее мимо ушей. Мало ли чего не скажет обиженный! Получив от ворот поворот, Лористон ретировался в Новую Рагузу. Зато снова объявились уже не раз выгнанные австрийцы:
– Боже мой! Как мы рады, что вы избавили нас от этого наглого француза! – объявили они как ни в чем не бывало. – Теперь отдавайте нам Бокко-ди-Катторо как можно скорее, пока он не вернулся, и дело с концом!
– Как вы мне все надоели! – сорвался Сенявин и грохнул, что было мочи, кулаком о стол. – Оставьте меня в покое и… до свидания!
На адмиральском столе уже лежала новая бумага. На этот раз российское министерство иностранных дел подтверждало передачу Катторо уже австрийцам. Сенявин, разумеется, уже попривык к конвульсиям родной дипломатии, но нервы его от этого последнего выверта были уже ни к черту. В тот день командиру «Селафаила» он сказал фразу весьма многозначительную:
– Пусть из Катторо меня лучше насильно увезут в кандалах в Сибирь – это куда почетней, чем убраться отсюда по своей воле пусть даже с орденом на груди!
После последнего неудачного визита к Сенявину австрийцы обозлились до крайности. Понять их, впрочем, было можно. Неизвестно откуда, но в Вене внезапно пронесся слух, что русские уже передали Австрии Катторо. Радости венцев не было предела! На фоне длинной череды поражений и унижений это был настоящий подарок судьбы. Не дожидаясь официальных подтверждений, император Франц объявил о большой победе своей дипломатии в городской опере под барабанную дробь. Затем были народные гуляния. В небо взвивались праздничные петарды. А на следующий день всех ждало жесточайшее разочарование – Бокко-ди-Катторо по-прежнему оставалось в руках Сенявина, и отдавать его он совсем не собирался.
Итак, австрийская миссия потерпела полную неудачу, а вместе с ней для обоих графов завершалась и их собственная карьера. Очевидец тех событий пишет: «По отъезде Лористона австрийские уполномоченные снова подали несколько нот, просили, убеждали, настоятельно требовали, снова потеряли границы умеренности и позволили себе неприличные выражения».
А что ждало Сенявина за все его вопиющие своеволия? Ждал военный суд и в лучшем случае отставка. На что надеялся Сенявин? Может быть на чудо, ибо, как известно, силен русский бог, а может, вице-адмирал, как мудрый политик уже просчитал шахматную партию Наполеон – Александр Первый на несколько ходов вперед и лишь терпеливо ждал ее логического завершения? Ответа на этот вопрос потомкам флотоводец так и не оставил…
Жизнь есть жизнь, а потому время от времени случались на эскадре и такие случаи, о которых большинство историков предпочитают помалкивать.
Самым громким делом за время Средиземноморской экспедиции, безусловно, стало убийство на Корфу генерал-майора Мусина-Пушкина его же собственными дворовыми людьми, которых последний взял с собой. Когда убийство произошло, то все вспомнили, что нрав покойный имел весьма свирепый, в подпитии же бывал и вовсе бешеным, а потому солдатам его жилось весьма не сладко, что же касается крепостных, то этих он и за людей не считал. Что и как в точности случилось, осталось тайной, только нашли генерала поутру зарезанным, а дворовых его и вовсе не сыскали. Говорят, что, подкупив греков, бежали они на лодке на албанский берег, понимая, что за содеянное пощады не будет.
Был и еще один побег. Бежал писарь Тарасов с брига «Орел». Расследование дела выявило, что командир брига лейтенант Кричевский, находя ошибки в переписанных им бумагах, постоянно «ударял писаря в рожу рукой», от чего последний в бега и кинулся. Не лучше вел себя и командир шхуны «Азард» лейтенант Репьев, частенько вышибавший кулаком зубы своим матросам. Репьева пришлось воспитывать уже самому Сенявину. Собрав командиров, главнокомандующий внушал им назидательно:
– Бить из своих рук матроса никак нельзя, ибо от этого теряется уважение к начальству! Если уж нужно наказать за вину, то надо делать это обыкновенным порядком без рукоприкладства! Как же можете завтра идти в бой с матросом, которого сами же сегодня избили? Подаст ли он вам руку помощи в трудную и смертельную минуту или будет, глядя на ваши раны и мученья, радоваться?
Командиры, слова такие слыша, призадумались.
Тогда же командир «Азии» Белли доложил, что его старший офицер фон Бакман какой-то день назад так же избил палкой, кулаком и камнем матроса Сафона Григорьева, по подозрению в краже табака, отчего того матроса пришлось отправить в госпиталь. Немедленно было велено Бакмана строжайше наказать и занести взыскание в его послужной список, что было мерой, по тем временам, для карьеры нешуточной!
Долго тянулось дело о размолвке командира линейного корабля «Михаил» Лелли и его старшего офицера, которые постоянно ругались между собой. Так, старший офицер, явившись в каюту командира и застав того в ночном туалете, заявил без обиняков:
– Скиньте свой колпак, когда с вами говорят без шляпы!
Это было явным нарушением субординации, но Сенявин предпочел решить дело миром и вместо суда попросту развел недругов по разным кораблям, после чего сразу все и наладилось.
Особо много неприятностей доставлял всем начальник контрольной части на эскадре Шельтинг, отчаянный склочник и интриган. Что ни день, то от Шельтинга ложились на стол густо исписанные листы доносов. Вскоре не было на эскадре офицера, на которого бы он еще не доносил. Первое время Сенявин доносы те читал, ведь их писал как-никак начальник контрольной части, затем лишь бегло просматривал, потом стал откладывать в сторону. В конце концов вызвал к себе контролера и сказал, прямо в глаза его бегающие глядя:
– Соображая поступки ваши, я сомневаюсь, что вы не помешаны в уме или не имеете иной другой болезни, весьма свойственной с вашей злобой!
В тот же день Шельтинг был рассчитан и отправлен сухопутным путем в Россию.
Так, не сразу, а постепенно Сенявин выкорчевывал вредное, сея семена доброго. Разумеется, получалось все не сразу. Было непонимание, злословие и даже доносы, но цели своей главнокомандующий, несмотря, ни на что, добился, создав единый живой организм, имя которому было – Средиземноморская эскадра.
Глава двенадцатая. В боях и походах
В конце лета 1806 года политическая карусель, в который уже раз резко изменила весь расклад сил в Европе. И из упрямого строптивца Сенявин в одно мгновение превратился в настоящего провидца. Август 1806 года знаменовался крутым поворотом большой политики. Прежде всего, Санкт-Петербург наконец-то удостоверился, что Лондон, при всех брожениях тамошних умов, никогда и ни за что не пойдет на мир с Парижем. Профранцузски настроенный лорд Фок так и не смог пройти во власть, а миссия к Наполеону лорда Ярмута потерпела полное фиаско. Не сложился альянс у Парижа и с Берлином. Наоборот, с каждым днем в Пруссии росли раздражение и ненависть действиями Наполеона. Еще бы, французский император, наплевав на всех, беспардонно присоединил к себе добрую половину всех германских княжеств, в том числе и обещанный ранее Пруссии Ганновер. Фридрих-Вильгельм, обидевшись на все это, сам начал разговоры о скорой и неизбежной войне с лягушатниками. Что же касается России, то позор Аустерлица еще столь больно жег сердца россиян, что неприязнь к Наполеону была сильна как никогда ранее. Александр Первый все более и более склонялся к мысли поддержать Фридриха-Вильгельма и дать еще один решающий бой зарвавшемуся корсиканцу.
– Это была ошибка! – признался Александр, глядя, как разлетаются по кабинету клочья порванных им бумаг. – Теперь мы вместе с моим верным другом Вильгельмом начнем новую битву за Европу!
Затем император, о чем-то подумав, повернулся к стоящему перед ним министру иностранных дел Будбергу:
– А что там у нас в Далмации? Сдал ли Сенявин французам или австрийцам Бокко-ди-Катторо?
– Нет, ваше величество! Сенявин, как всегда, упрям и своеволен! В Катторо он впился, как голодный пес в сахарную кость! – с готовностью ответил известный своей ненавистью к французам министр.
– Браво! – улыбнулся император. – Хоть одна приятная новость! Оказывается, иногда упрямство тоже приносит пользу. Сенявин будет моей первой припаркой Наполеону! Немедленно передайте Сенявину, чтобы Катторо он ни в коем случае не отдавал, а напротив, вышвырнул французов из Далмации вообще!
Как всегда бывает в подобных случаях, неприятель узнал о наших намерениях куда раньше, чем мы сами. Поняв из срочной наполеоновской депеши, что новой войны с русскими уже не избежать и его катторская авантюра провалилась с треском, Мармон все же предпринял последнюю отчаянную попытку вырвать у Сенявина город. Он буквально забросал вице-адмирала угрожающими письмами, но никакого эффекта это на Сенявина, разумеется, не возымело. Все посягательства на Катторо Сенявин искоренял на корню.
26 августа изнуренный бешенной скачкой курьер доставил вице-адмиралу письмо. С трепетом в душе Сенявин вскрыл его, пробежал глазами, и сразу на сердце отлегло. То было высочайшее повеление возобновить боевые действия с французами. Александр писал, что если до прибытия курьера Катторо уже сдана, то необходимо немедленно вернуть ее назад. Слова «воля его императорского величества есть на всемерное продолжение воинских