Скромностью и чистоплотностью в делах Мармон не отличался никогда, зато умением сочинять реляции владел в совершенстве. Бои между тем понемногу стихли, и теперь противники, настороженно поглядывая друг на друга, укрепляли свои позиции да разменивали пленников.
В те дни Мармон допустил и большой промах, послав карательный отряд сжечь несколько пограничных турецких селений, жители которых отказались поддержать французов. Селения были спалены, но теперь помимо черногорцев на французов, то и дело начали нападать озлобленные турки. И все же Мармон предпринял еще одну попытку перехватить инициативу, атаковав городок Ризано.
Из описания хроники этого сражения, случившегося 20 сентября: «Мармон, не видя с нашей стороны никакого препятствия, переменил позицию, стал от крепости в трех верстах и тотчас выслал две сильные колонны. Одна шла по берегу, другая, обходя крепости, подвигалась по холмам. Первая сделала вид приступа, последняя показывала, будто хочет прорваться внутрь провинции к Ризано. Но оба сии вида были обманные, ибо французы знали, что тому гарнизону, который мог бы стоять против них в поле, не имея артиллерии, нельзя ничего сделать в крепостях, знали так же и то, что в Ризано с таким числом им пройти невозможно. Цель их состояла в том, чтобы осмотреть силу крепостей, выманить регулярные войска и если удастся, то отрезать и потом истребить их. Первый неприятельский отряд зажег загородные дома бокезцев и одно турецкое пограничное селение за то, что жители сего последнего не подняли противу нас оружия. Сия жестокость была наказана и стоила им великой потери. Когда первая колонна приблизилась к крепости, корабль „Ярослав“ вместе с оною, картечным перекрестным огнем рассеял ее, и едва малые остатки успели соединиться со второю, пушечные громы были сигналом общего нападения. Не можно было черногорцев и приморцев, при виде пылающих домов их, удержать на своих местах, как то было предполагаемо. Они с ужасным криком высыпались из секретных мест, бегом спустились с гор и напали на колонну со всех сторон так удачно, что тотчас ее расстроили и гнали до самого лагеря. Мармон выслал другую для подкрепления, маневрировал, употреблял все хитрости, искусства, но ничто не помогло. Приморцы и черногорцы, ободренные присутствием адмирала и митрополита, пользуясь удобным для них местоположением, удачно поражали неприятеля сильным и верным своим ружейным огнем. Битва сделалась общею. Со всех сторон стекался храбрый народ и, умножая число сражающихся, оказывал необыкновенные порывы храбрости. Наши войска поддерживали их только в нужных случаях. От полудня до 5 часов сражение продолжалось с чрезвычайной жестокостью с обеих сторон. После сего Мармон отступил к лагерю, но и тут не остался в покое. Перестрелка горела всю ночь. Партии приморцев и черногорцев, вновь подходящих и вступающих в огонь, возбуждали ревность утомленных сражением прошедшего дня, почему неприятель принужден был всю ночь стоять под ружьем».
Спустя еще несколько дней черногорцы с нашими солдатами обошли Новую Рагузу и предали огню всю местность вокруг нее. Французская армия снова оказалась запертой за стенами Рагузы, почти без всякого сношения с внешним миром. С моря ее, как и в первый раз, блокировали российские корабли.
Побывавший на берегу с письмом к командующему от командира фрегата, Володя Броневский оставил описание увиденного им поля недавнего сражения: «Зрелище ужасное! Тела убиенных разбросаны были в различных положениях. Иной лежал ниц, другой бледным лицом обращен был к солнцу. Тут враг лежал на враге. Черногорец и француз лежали тихо как друзья. Жены, отыскивая тела супругов с воплями, с распущенными волосами, бродили вокруг бывшего неприятельского лагеря и на пожарищах. Военные громы умолкли, гласы молитвы и смирения заменили их, унылый звук колокола принудил меня обратиться к церкви, и я увидел погребение: несли 5 гробов. Тихое шествие, унылое пение со святыми упокой, соучастие, изображенное на лицах солдат, коих оружие преклонено долу и растерзанная горестию мать, неверными, колеблющимися стонами идущая за гробом единственного сына, тронули бы и того ожесточенного тирана, который для личной выгоды, для собственного возвышения, не перестает лить кровь себе подобных».
Наши войска остановились в одном переходе от крепости, переводя дух после жестоких боев. С гор спускались женщины, неся храбрецам виноград и молодое вино, сыр, мясо и хлеб. Сидя за жаркими кострами вместе с усатыми юнаками Черной Горы, вчерашние вологодские, костромские и ярославские крестьяне праздновали еще одну свою совместную победу. Различий меж ними не было, ибо речь их была одна и та же – славянская.
В те дни более трех тысяч черногорцев и бокезцев записались добровольцами в русскую армию, и теперь унтер-офицеры наскоро обучали их простейшим перестроениям и залповой стрельбе. Свободолюбивым горцам принять такое решение было нелегко, но что не сделаешь во имя общей победы! Помимо этого весьма многочисленные отряды славян ушли в горы, чтобы перекрыть построенный Мармоном «наполеоновский путь» – единственную артерию, связывающую французов с метрополией. Истребляя солдат и захватывая обозы, черногорцы все добытое свозили к монастырю Савину, где все сообща и делили. По призыву православного епископа Арсения пришли герцеговинские славяне. Их встречали радостными кликами:
– Да здраво славянское единство! Да здравы Русь да Черная Гора, Поморье да Герцеговина!
Великий миг единения славянского братства против общего врага. Сколько их, этих врагов, уже было, сколько будет!
В то время когда к небесам вздымались жаркие славянские костры, в неприятельском стане царило полное уныние. Нищая и голодная Новая Рагуза уже никак не могла содержать многочисленное французское воинство, а потому Мармон решился на крайнее средство. По его приказу солдаты вытрясли из обывателей все золото, вплоть до обручальных колец, затем пришла очередь церквей, с которых тоже ободрали золотые и серебряные оклады. Все добытое богатство Мармон употребил для подкупа турецких наместников, чтобы те открыли дорогу французским обозам через свои земли.
Но Сенявин переиграл своего соперника и здесь. Получив известие о готовящемся подкупе, вице-адмирал сделал все, чтобы известие о сожженных французами турецких селениях стало известно в Константинополе. Одновременно дозорными судами было перехвачено французское судно, направлявшееся из Италии в Турцию. На борту его было пленено полсотни офицеров и несколько сотен солдат. Все они оказались опытными саперами и артиллеристами, посланными Наполеоном в помощь султану для укрепления Босфора и Дарданелл. Было очевидно, что французский император намеревается отныне дружить с султаном, очевидным было и то, против кого будет направлена эта дружба. А потому из столицы Высокой Порты последовал окрик, раздраженного сожжением своих деревень и невыполнением Наполеона обещания о присыле специалистов, Селима Третьего: «Пока никуда не вмешиваться!» Эмиссары Мармона вынуждены были вернуться ни с чем, вывалив перед Мармоном мешки с золотом.
– Очень плохо! – раздраженно буркнул генерал и выгнал своих неудачливых дипломатов прочь.
После этого он некоторое время безмолвно взирал на груды золота, а затем решительно сгреб все в походный саквояж.
– Если не удалось помочь всем, пусть будет польза хотя бы для одного! – сказал Мармон самому себе и впервые за много дней улыбнулся.
Глава тринадцатая. Паруса «Венуса»
Осень 1806 года в Европе была холодна и тревожна. Трясясь по бесчисленным дорогам, обыватели кутались от пронзительного ветра и прятали взгляды друг от друга. Улыбавшихся не было, да и с чего! Европа упрямо вползала в полосу новых страшных войн. Не сегодня, так завтра должно было снова грянуть. Не сломленная поражением Россия вновь подняла знамя антифранцузской коалиции, на этот раз четвертой! Лондон и Берлин послушно примкнули к ней. Наполеон внимательно следил за ходом сговора, стремясь выявить все тайные пружины тайных договоров. Впрочем, секретом происходящее не было уже в Европе ни для кого, как всегда, раньше всех дрогнула Вена. Австрийские дипломаты заискивающе искали внимания французского императора. Тот их не видел в упор.
– Мы желаем дружбы с вашим величеством! – лепетали посланцы с берегов голубого Дуная.
– Не верю! – смеялись им в лицо Наполеон с Талейраном.
– Но почему?
– Где соблюдение условий Пресбургского мира? Где Бокко-ди-Катторо?
– Но там же русские!
– Это уже не мое дело. Если вы ищете дружбы со мною, готовьте подарок! – уже поворачивался к просителям спиной французский император.
И тогда австрийский министр Стадион зазвал к себе французского посла Ларошфуко. Заискивающе заглядывая французу в глаза, он объявил:
– Мы готовы вместе с вами забрать Катторо у русских силой!
Ларошфуко даже передернуло от такой низости. Еще вчера лобызаться с русскими, а сегодня уже готовить против них нож. Но что еще можно ожидать он презираемых австрийцев! Впрочем, в высокой политике мораль – вещь не просто никчемная, но и вредная.
– Моему императору ваша постановка вопроса понравится! – потер руки Ларошфуко.
– Мне кажется, что ваш двор начинает наконец-то понимать, кто сегодня хозяин Европы!
Тогда же в считаные минуты было договорено, что обе стороны выставят против Сенявина одинаковое количество войск. Но французы радовались рано. О тайном соглашении уже на следующий день прознал через своих агентов опытный и хитрый российский посол граф Андрей Разумовский, а прознав, немедленно известил и Петербург и Сенявина об австрийском коварстве. Свою карьеру Разумовский начинал в молодые годы на флоте, после окончания Морского корпуса служил на Балтике, где командовал даже фрегатом. На дипломатическую же стезю его направила императрица Екатерина после громкого скандала с первой женой наследника Павла, с которой Разумовский состоял в более чем в приятельских отношениях. Однако любви к флоту граф Андрей не потерял и всегда морякам старался помочь чем только мог. Вот и сейчас, отправляя курьера к Сенявину, он наставлял его на словах: