Много шуток и смеха вызывал пес Лукина – большой и добродушный ньюфаундленд Закусай. По команде, когда матросы разбирали свои койки ко сну, пес тоже прибегал на шкафут, безошибочно находил свою койку и нес в отведенное ему место, а на следующее время так же со всеми приносил ее обратно.
На подходе к Гибралтару Игнатьев подозвал сигнальной пушкой «Флору» к борту «Сильного». С линейного корабля на корвет перебрался дипломатический чиновник Свиньин.
– У меня письмо к британскому губернатору в Гибралтаре! – сказал он Кологривову. – Есть! Поворачиваем на Гибралтар! – отозвался тот.
Несколько часов спустя корвет уже бросил якорь в бухте Тарифа. Свиньин быстро передал отчеты и письма Игнатьева в Петербург, и «Флора» тут же снова устремилась в море, догонять своих.
У африканских берегов отряд неожиданно попал в длительную штилевую полосу. Игнатьев нервничал, но ничего поделать не мог. Десять дней команды купались, ловили рыбу и устраивали шлюпочные гонки. Экономя солонину, капитан-командор велел перейти на свежую рыбу и солодовые сухари, а для поднятия духа пить ром и закупленную еще в Копенгагене французскую водку. Но вот кончился штиль, и сразу же налетел шквал с градом, паруса наполнились ветром и отряд продолжил свой путь в Адриатику.
Из письма Павла Панафидина другу в Россию: «В 10 часов налетел шквал, корабль нагнуло так, что чтобы перейти, надобно было держаться за веревку; в эту минуту изорвало у нас грот-марсель, и чтобы его совершенно не потерять, надобно было закрепить. Капитану показалось, что грот-марсовые оробели, и я был послан на грот-марс. Тебе нечего рассказывать, каково лазить по путен-вантам, но мне было так способно, что я шел, как по отлогой лестнице. К чести нашей команды и особенно грот-марсовых людей, я нашел их, работающих со всею смелостью отважных моряков. Только с подветренной шкаториной, закинутой на рей, не могли скоро сладить. Месяц был закрыт облаками, и со шканцев не видать было их работы, и хорошо, что капитан послал офицера: мое присутствие избавило грот-марсовых от наказания и, что еще лучше, – мнения худых матросов. Возвратясь на шканцы, капитан был доволен моим исполнением, а я тем, что благополучно возвратился. Во все время моей службы я никогда не помню, чтобы корабль был так накренен. Утро открыло, что на многих кораблях изорваны были паруса, а на корабле „Скором“ сломлена брам-стеньга».
Пока наверху боролись с ветром, внизу в артиллерийских палубах корабельные батюшки терпеливо разъясняли своей пастве пагубность мусульманской веры:
– Неверные величают Христа нашего простым пророком, а не сыном Божьим! Своего ж Махмуда посланцем Всевышнего, что есть уже само по себе богохульство величайшее!
На траверзе Сардинии над мачтами российских кораблей внезапно проследовала куда-то стая лебедей.
Смотрите! – смеялись матросы и офицеры. – В кильватер, что корабли идут и флагмана впереди!
– На Египет зимовать подались! – резюмировали самые умные.
Появление лебедей всеми было сочтено за доброе предзнаменование.
По ночам Средиземное море выглядит особо, как никакое другое. Разбуженные ветром волны отражают бледную луну. Разбегающаяся от форштевней пена светится расплавленным серебром. Ночной воздух освежающе прохладен и опьяняюще ароматен.
У Липарских островов отряд Игнатьева снова попал в штиль. Вновь замерли недвижимо линкоры, вновь обвисли тряпками их паруса. Вдали на горизонте курились дымом огнедышащие жерла Этны, Везувия и Стромболи.
А едва вытянулись вымпела, как капитан-командор повернул, как и было ему предписано, на Мессину. Однако возникла заминка: не оказалось на месте лоцманов для проводки Мессинским проливом. И вновь перед всей эскадрой проявился нетерпеливый и упрямый нрав командира «Рафаила». Прознав, что один из его корабельных лейтенантов, будучи стажером на английском флоте, уже однажды хаживал этим проливом, Лукин немедленно оповестил Игнатьева, что у него имеется человек, способный провести эскадру. Игнатьев немедленно дал согласие – время-то дорого.
Однако сам лейтенант, узнав о таком решении вопроса, пришел в ужас и наотрез отказался от столь опасного предложения.
– Что же это ты, голубчик, делал, на морях бывая? – обиженно поинтересовался Лукин у лейтенанта, узнав об отказе. – Тем настоящий моряк и отличается от пассажира, что не просто по морю катается, а морскому делу учится и все нужное на будущее для себя примечает!
Наконец лоцмана прибыли, и корабли взяли курс на Мессину. Пролив проходили с осторожностью.
– Здесь два спорных течения, и если вдруг заштилеет, то вполне может снести на камни! – рассказывали лоцмана.
– Одно слово Сцилла и Харибда! – говорили наши.
Несмотря на то, что отряд подошел к порту глубокой ночью, Игнатьев велел входить в Мессинскую гавань немедленно, не дожидаясь утра, причем не бросая якорей посреди бухты, а швартуясь прямо у городской набережной. Маневр был более чем рискованный! Но капитан-командор любил при случае шикануть, к тому же он был полностью уверен в своих подчиненных:
– Мы пришли в Средиземное море, чтобы явить мощь России! А для этого должны использовать любую возможность. Мессинцы знают толк в морском деле, а потому сумеют по достоинству оценить наше мастерство!
Сверяя курс по отблескам местных маяков и брасопя паруса, линейные корабли один за другим входили в гавань. Вокруг них плескались оранжевые, от апельсиновых корок, волны. Спустя какой-то час все уже стояли в отведеных местах на якорях. Это был триумф морского искусства, который оценили все находившиеся в гавани! Единственным казусом уникальной Мессинской операции стал легкий навал «Рафаила» на один из стоявших на якоре купцов. Дело в том, что верный своей лихости, Лукин вообще влетал в Мессину на всех парусах.
Расчет Игнатьева оказался верен. Мастерством и умением русских мессинцы были потрясены. Не мудрено, что после этого и прием, оказанный ими нашим, был более чем превосходен. Карантинным властям, собравшимся было запретить нашим морякам из-за гуляющей по средиземноморским портам чумы сход на берег, капитан-командор заявил:
– Мы приплыли с севера и не заходили по пути ни в один из портов Леванта и не общались ни с одним из местных судов!
Карантинщики полистали бумаги, и сход на берег разрешили. Непродолжительная мессинская стоянка превратилась для российских моряков в сплошной нескончаемый праздник. Ежедневно увольняемые на берег матросы были угощаемы так, что зачастую не стояли на ногах. А сколько бешеных и скоропалительных романов родилось в те дни!
Сам капитан-командор относился к шалостям своих подчиненных снисходительно:
– Наша служба столь каторжна, что грех осуждать кого-то за некоторые излишества столь нечастого отдыха!
Впрочем, и сам Игнатьев не отличался тягой к домоседству. Властный и богатый, он всегда и везде жил на широкую ногу. А потому почти каждый вечер пребывания в Мессине он, вместе со своим старым другом Лукиным, проводил в одной из самых шикарных рестораций. Любопытные шквалом аплодисментов приветствовали двух капитанов, когда Игнатьев широким жестом велел принести ему все имеющиеся запасы вин и заваливал ими стол, а Лукин одной лишь рукой поднимал этот стол над своей головой. Впрочем, друзья больше хандрили, чем веселились.
В Мессине в ту пору было полным-полно бывших мальтийских рыцарей во главе со своим магистром Карачиолли. Рыцари набивались к нашим в дружбу, Игнатьеву же предлагали свои шпаги. Наши относились к бывшим госпитальерам с нескрываемым презрением.
– Позорной сдачей в руки Бонапарта вы перечеркнули славу храброго Ла Валетта! – говорил назойливым рыцарям Игнатьев. – Кому же ныне нужны ваши шпаги? Прощайте!
Рядом с капитан-командором неотступно Павел Свиньин. Он чрезвычайно доволен тем, что Игнатьев не отправил его с бумагами к послу Татищеву в Палермо, а оставил пока при себе.
Пребывание в Мессине затянулось аж на две недели. Наконец, 11 декабря из Палермо прибыл посланник от Татищева.
– Вот письмо адмирала, – сказал он, подавая Игнатьеву пакет. – Что в нем, я не знаю и сам!
Содрав сургуч, Игнатьев пробежал глазами бумагу:
– Отлично! Мы снимаемся немедля! Курс на Корфу!
Наверстывая упущенное время, до Корфу шли, выжимая из ветра последнюю малость. Когда же подошли к острову, то всех ждало огромное разочарование – рейд был пуст. Лишь под самой крепостью одиноко покачивался на волнах «Ретвизан» под флагом контр-адмирала Грейга, да поодаль виднелись голые мачты фрегата «Кильдюин». Ни Сенявина, ни главных сил его эскадры на Корфу давным-давно не было.
Обменявшись салютом с «Ретвизаном», бросили якоря. Игнатьев немедленно шлюпкой отправился на доклад к Грейгу. Вместе с ним поехал и Лукин.
Как-никак «Ретвизан» – его бывший корабль, где его все знают и любят, а Грейг его бывший командир и старый знакомец. Контр-адмирал встретил капитан-командора с Лукиным с нескрываемой радостью. Матросы «Ретвизана», завидев Лукина, сбежались и кричали «ура».
Плавание отдельного отряда капитан-командора Игнатьева уже стало историей. Своеобразный итог ему подвел в своих воспоминаниях Павел Свиньин: «Иван Александрович (Игнатьев. – В.Ш.), как добрый христианин, отслужил благодарственный молебен Спасителю, под благодатною десницей коего мы совершили плавание с необыкновенным счастием: на целой эскадре не было ни одного умершего или ушибленного и весьма мало больных, не разорвало ни единого паруса, не порвалась ни одна веревочка, согласие и тишина ничем не нарушилась. Надобно отдать справедливость попечительности и неутомимости командора; он беспрестанно наблюдал в походе движение каждого корабля эскадры своей, нередко вставал ночью и приказывал каждому поодиночке показывать места свои; при удобном случае осматривал корабли, входил в малейшие подробности, узнавал, довольны ли люди командирами и в то же время очень часто посреди похода делал экзерциции и приказывал обучать стрелять канониров из пушек, а матросов в цель. На гардемаринов обращал особое внимание; всем капитанам настрого приказано было наблюдать за поведением их и доставлять способы к продолжению учения. У себя, в своей каюте, учредил для них класс, в коем штурман проходил с ними математику поутру, а я после обеда французский и русский языки. Мне весьма было приятно содействовать небольшими познаниями моими благородным стараниям сего почтенного начальника. Многие называли его строптивым, беспокойным, но теперь на деле увидели плоды сих качеств».