Дукворт удовлетворенно кивнул головой:
– Дело осталось теперь за малым: разнести в пух и прах эти чертовы проливы!
– Желаю видеть вас бароном Дарданелльским и да хранит господь наш Юнион Джек! Задайте жару этим бедуинам, а заодно подпалите и их осиное гнездо – Истамбул! – напутствовал на прощание вице-адмирала адмирал.
Спустя день 100-пушечный «Ройял-Джордж» отделился от главных сил флота и на всех парусах поспешил к Дарданеллам. По пути Дукворт присоединил к себе еще два линкора «Виндзор-Кастл» и «Рипалс». На Мальте корабли сделали остановку. С подошедших барж торопливо перегружали пороховые картузы и ядра. Там же к эскадре присоединился и 74-пушечный «Аякс», ранее покрывший себя заслуженной славой при Трафальгаре. Сам Дукворт встретился с прибывшим на Мальту российским послом Италийским. Тот посвятил вице-адмирала в последние новости турецкой политики. Выслушав все внимательно, Дукворт самонадеянно хмыкнул:
– Турецкую проблему решат только английские пушки!
Италийский был более осторожен.
– Поживем, увидим! – заметил он.
Тем временем события в Константинополе продолжали развиваться все стремительнее. Истерия турок, казалось, достигла высшего предела. Толпы фанатиков грозили штурмом взять враждебные посольства, вырезав всех, кто там находится. В одну из ночей тайно пришлось бежать из Константинополя на своем фрегате английскому послу Эрбетноту. Совершенно случайно посол узнал, что не слишком-то щепетильные в вопросах дипломатии турки готовятся захватить его в плен вместе с фрегатом.
На выходе из пролива фрегат «Эндимион» присоединился к английской эскадре. Встретившись и отобедав с Дуквортом да внимательно оглядев при этом качавшиеся на якорях громады линкоров, Эрбетнот немного повеселел:
– Теперь я верю, что отомщу туркам за все нанесенные унижения!
– Вне всяких сомнений! – поддержал его вице-адмирал. – Я поступлю с Константинополем так же, как некогда лорд Нельсон поступил с мятежным Копенгагеном! Хорошая бомбардировка быстро приведет турок в чувство!
– У меня имеется инструкция требовать у султана сдачи всего турецкого флота и морских припасов, во избежание их использования в интересах французов! – заявил Эрбетнот вице-адмиралу.
– Полученные мною инструкции говорят то же самое! – кивнул Дукворт, поднимая бокал с черным кипрским вином. – Мы будем решительны и беспощадны в своих требованиях! Прозит!
В кают-компаниях английских кораблей офицеры в те же минуты поднимали свой традиционный тост:
– За чертову войну и за сезон морской болезни!
Английский флот приступал к одной из самых бесславных экспедиций за всю свою историю. Впереди были Дарданеллы…
Глава шестнадцатая. На пороге новой войны
Париж внимательно следил за военными приготовлениями России и Пруссии, прекрасно понимая, против кого в скором времени будет обращена военная мощь этих стран. Газеты на эпитеты не скупились. Новая европейская война была на устах у всех.
– Этим тугодумам мало прошлой порки? – обменивались последними новостями парижские прачки, разнося по утрам накрахмаленное белье клиентам. – Пусть наш храбрый Бонни всыплет этим засранцам еще разочек!
В мясных рядах были куда более категоричны:
– Бонни разделается со всей этой сволочью точно так же, как я сейчас топором с этой хрюшкой! Га-а-ах!
От страшного удара куски свинины разлетались во все стороны.
– Это второй Ульм! – хохотали мясники. – Га-а-а-а-ах! А тут и Аустерлиц!
В парижских салонах вовсю с упоением рассказывали анекдоты о трусливом бегстве двух императоров русского и австрийского, ругались, кто бежал быстрее…
– Нам следует заводить собственных казаков! – острил в кругу дам ослепительный Мюрат. – Моя кавалерия не в силах догонять и вылавливать эти вечно удирающие толпы!
Дамы смеялись. В моду входила прическа «утро Аустерлица» и томный зовущий взгляд, именуемый кокотками «стыд Ульма».
Впрочем, противная сторона в долгу тоже не оставалась. В Петербурге отныне при слове «Наполеон» плевались даже последние торговки и кучера. Старухи шикали при его упоминании, как шикали при упоминании вслух имени диаволова.
– Ты, Митрич, налей-ка мне водки в долг! – цеплялся к трактирщику испитый пьянчужка. – Я те, не Наполивон какой, вот крест, все возверну!
– Энтой бестии я б и за целковый не налил бы ни в жисть! – плевался трактирщик, оглаживая сивую бороду. – А тебя так и быть уж уважу!
Станционные смотрители вывешивали у себя на стенах наполеоновские портреты.
– Зачем тебе сей аспид проклятущий? – спрашивает, бывало непонятливый проезжий.
На такого смотритель глядел, как на младенца сущего:
– А вдруг сей прохвост проезжать мимо меня станет, да еще по подложной подорожной? Я тогдась на картинку-то гляну, злодея опознаю, да сдам околоточному! Будет мне за то медаль на ленте анненской да от мужиков уважение!
– А-а! – стучал себя по лбу недогадливый проезжий чин. – Я-то думаю, и чего ты ко мне все приглядываешься?
На офицеров в те дни смотрели с презрением не скрываемым.
– Уж лучше за последнего статского пойду, чем за энтих бегунцов! Ни дать ни взять сошлют куда-нибудь, аль дворянства лишат, а мне-то каково будет молодой да красивой? – перешептывались девицы на выданье.
Оглушенная Аустерлицем, униженная и подавленная, русская армия желала теперь лишь одного: как можно скорее посчитаться за понесенный позор, смыв его со своих знамен.
– Кровушки своей не пожалеем, но и жалости иметь тоже не станем! – клялись друг перед другом молодые поручики и седые полковники.
Будущий декабрист Михайло Лунин завел себе свирепого пса, который при слове «Бонапарт» начинал скалить зубы и устрашающе рычать.
Англию после смерти Питта Младшего отчаянно мотало на крутых виражах политики. Новый премьер Фокс, казалось, воевать с Наполеоном не собирался вовсе.
– Смиримся с неизбежным! – говорил он в парламенте. – Будем ждать перемен к лучшему и пробовать приручить корсиканское чудовище!
Лорды и пэры бранились, чуть ли не до драки: одни требовали продолжения войны с французами, вторые немедленного мира. В столь больших заботах Лондон чуть-чуть ослабил вожжи, которыми держал при себе Константинополь и последний тотчас попал в самые нежные объятия, давно ждавшего этой минуты Парижа.
Не прошло и несколько месяцев, как Турция круто поменяла свои политические пристрастия. Кровавое эхо Аустерлица отозвалось не только в Европе, оно докатилось и до скал Босфора. Вначале в Константинополе не поверили рассказам о происшедшем, уж больно все выглядело неправдоподобно. Еще бы, Белый царь, победоносные войска которого были известны туркам не понаслышке, теперь наголову разбит! Но затем известия подтвердились, что привело диван в небывалую радость.
– Если франки гонят московитов, как худых собак, то почему нам не проделать с ними то же самое! – начали раздаваться первые робкие голоса. – Московитам сейчас не до нас, а потому самое время вернуть нам по праву принадлежащее! Крым, Кубань и черноморские берега должны вновь пасть пред великим падишахом!
Встревоженный Селим Третий тут же велел великому визирю:
– Сообщите французскому послу Фонтону, что мы признаем Наполеона императором!
– Но не торопимся ли мы, мой повелитель? – склонил голову визирь. – Как посмотрят на это в Вене и в Петербурге?
– Бояться нам теперь нечего! – усмехнулся, в крашенную хной бороду Селим. – Как можно не признавать императором того, кто разгромил столько стран и одолел двух самых великих императоров! Чем раньше мы его признаем, тем будет лучше и спокойней!
Немного подумав, султан добавил: – А чтобы он более не покушался на наши границы, я присвою Наполеону еще титул падишаха!
Первой же реакцией на Аустерлиц стало требование к нашему послу Италийскому сократить число проходящих через Босфор наших судов. Высокая Порта делала знак Парижу, что готова к союзу.
Мгновенно изменилось и отношение к англичанам. Еще вчера столь любезные дивану «инглизы» стали в один миг «злобными гяурами», а ненавистный истребитель Египта Бонапарт, как по мановению волшебной палочки, столь же быстро превратился в «достославного падишаха франков». Столь резкий поворот был вовсе не случаен. Султан Селим, осмыслив европейские дела, пришел к выводу, что теперь пробил и его час отмщения московитам за отторгнутый у Высокой Порты Крым. К тому же Селима страшил союз России с Англией.
Но султан все же еще колебался, задирать Россию в одиночку было боязно, уж больно много пинков получала Высокая Порта от Белого царя ранее. Нужен был некто, кто мог бы заставить Селима сделать самый последний решительный шаг к войне. И этот некто нашелся…
Наполеон все рассчитал верно и здесь, назначив послом в Константинополь умного и хитрого генерала Себастиани. Генерал был таким же корсиканцем, как и Наполеон, а следовательно, был лично предан. В воинских делах Себастиани не стяжал себе особых лавров, зато славился искусством интриг и сплетен.
– Себастиани слаб в седле, зато, возможно, будет силен в серале! – подумав о кандидатуре посла, решил Наполеон.
Инструктируя посла, император не мудрствовал лукаво:
– Запомни навсегда, что деньги – это лишь «золотой порох», а на войне пороха жалеть нельзя! Покупай всех и вся, но турки должны подпалить русских с юга! Если нам удастся сцепить этих двух врагов между собой, то Сенявин сбежит из Далмации даже без нашей помощи, а кроме этого царю Александру непременно придется перебросить часть полков из Пруссии на Дунай и, тем самым, облегчить нам войну с ним.
Многочисленные завистники, узнав о неожиданном высоком назначении генерала, злословили, что он отправляется в Константинополь лишь собирать плоды, взращенные там ранее другими. Слов нет, предшественники Себастиани и вправду потрудились на славу, чтобы, несмотря на Египетский поход и печально известные массовые казни пленных янычар, проводимые Наполеоном, вновь повернуть Высокую Порту лицом к Франции. Залогом дружбы стали военные успехи Парижа на полях Европы, а пугалом – извечная опасность продвижения к Босфору русских. При этом Париж не скупился на помощь. Офицеры и артиллеристы, инженеры и моряки предоставлялись султану по его первой просьбе. Когда ж Селим однажды было заикнулся о своем желании иметь такую же армию, как и у победоносных французов, Наполеон тут же твердо обещал ему создать таковую буквально в несколько лет.