– Помните Старого Фрица! – кричали с тротуаров. – Дайте по соплям этим оборванцам!
– Помним! Помним! – отвечали мордастые гренадеры, колбасу на штыки нанизывая.
Под унылые звуки «Ах, мейн либе Аугустин, Аугустин» толстые бюргеры прямо на улицах рьяно танцевали любимый немцами «гросфатер». Со стороны казалось, что Пруссией уже одержана какая-то доселе небывалая победа. И хотя никакой победы еще не было, в том, что она вот-вот произойдет, не сомневался никто.
Король Фридрих-Вильгельм Третий желал как можно быстрее начать войну, чтобы разбить зарвавшихся французов еще до подхода русских войск и утереть нос царю Александру.
– Я не желаю ни с кем делиться лаврами победы! – говорил он королеве Луизе.
– О, да, мой дорогой! – восторженно поддакивала та. – Слава должна принадлежать только одному, так как она неделима!
1 октября прусский двор предъявил Наполеону ультиматум, требуя от него немедленно вывести свои войска из всех германских княжеств. Всем было абсолютно ясно, что условия ультиматума совершенно не приемлемы.
В ожидании ответа из Парижа Берлин пыжился ежедневными военными парадами. Возбуждая воинский пыл, королева Луиза скакала вдоль марширующих войск на ослепительно белом коне. Подвыпившие прусские офицеры демонстративно точили свои палаши о ступени французского посольства:
– К черту русских и англичан! Мы сами обломаем зубы хваленому Бонапарту!
Наполеон же, прочитав ультиматум, был взбешен дерзостью несказанно.
– Глупец король сам лезет головой в гильотину. Но дураков учат трижды, а это значит, что настал и его черед!
– Нас вызывают к барьеру, сир? – спросил императора верный Бертье.
– О, да, – ответил тот. – Нас ждут к нему восьмого октября, но мы примем вызов куда раньше!
Не ожидая, когда истечет срок, предъявленного ему ультиматума, Наполеон сам объявил войну Пруссии. Французская армия форсированным маршем устремилась в ее пределы. Все произошло столь быстро, что никто не успел даже толком понять, что произошло. Война, по существу, еще и не успела разгореться, когда через какую-то неделю все было кончено.
Французская армия шла вперед столь стремительными маршами, на которые был способен разве что покойный Суворов. Глядя на проходящие мимо полки, Наполеон вполголоса говорил маршалу Бертье:
– Недоумок Фридрих-Вильгельм разозлил меня не на шутку, и расправа с ним будет безжалостной!
14 октября в один и тот же день были полностью уничтожены сразу две прусские армии. При Иене это сделал сам Наполеон, при Ауэрштедте маршал Даву. Ни личное присутствие короля, ни руководство войсками бывшего адъютанта Фридриха Великого престарелого фельдмаршала Меллендорфа, а так же наличие в армии сразу трех племянников знаменитого короля-полководца, ничего не спасло прусскую армию от сокрушительного разгрома.
– Наполеон дунул на Пруссию, и ее не стало! – так сказал о происшедшем саркастический Гейне.
27 октября Наполеон уже торжественно вступил в поверженный Берлин. Униженному прусскому королю он заявил:
– Франции контрибуцию в сто миллионов франков, а мне шпагу Фридриха Великого! И то и другое отослать в Париж!
Король униженно согнулся в поклоне. Отныне от него уже ничего не зависело…
Здесь же в Берлине, не откладывая дела в долгий ящик, Наполеон подписал декрет о начале континентальной блокады Англии. Сильного флота для покорения своего заклятого врага Франция после Трафальгара уже не имела, зато теперь, после разгрома Пруссии, она вполне могла затянуть на британском горле петлю торговой блокады. Отныне всем европейским государствам строжайше запрещались любые, даже почтовые, сношения с туманным Альбионом. Росчерком пера французский император как бы вообще вычеркивал Англию из бытия!
– Пусть эти негодяи захлебнутся собственной желчью! – сказал он, размашисто подписывая бумагу-приговор.
Спустя несколько дней к сбежавшему из Берлина Фридриху-Вильгельму доставили послание российского императора. Александр Первый писал: «Для меня нет ни жертв, ни усилий, которых я не совершил бы, чтобы доказать вам всю мою преданность дорогим обязанностям…»
– Ах, он помнит нашу общую клятву у гроба Фридриха! – повеселел было король.
– Увы, для нас это уже не имеет никакого значения! – вернула к действительности его королева Луиза. – Для нас все уже кончено!
По раскисшим от дождей дорогам тянулись толпы пленных из-под Иены. Конвоиров почти не было. Дисциплинированные немцы сами строились в колонны и маршировали туда, куда им было велено. Ни о каких-то побегах никто и не помышлял.
Столь оглушительно легкого завоевания великой державы, как уничтожение Пруссии Наполеоном, история мировых войн еще не знала… Теперь перед победоносными войсками французов оставался на всем континенте лишь один настоящий противник. И это была Россия!
3 ноября 1806 года навстречу французам из приграничных губерний дружно двинулись корпуса генералов Беннигсена (того самого, что не так давно самолично задушил офицерским шарфом императора Павла) и Буксгевдена. Александр долго не мог решить, кого назначить главнокомандующим. О Кутузове после Аустерлице он не хотел даже слушать, других своих генералов император ставил еще ниже. Наконец, умные головы ему подсказали:
– Возьмите Михайлу Каменского, сей фельдмаршал во времена вашей бабки ревновал славой самого Суворова!
– А годы? – засомневался было осторожный император.
– Суворов в его лета и вовсе по горам альпийским лазал, да и старик-то еще бравый!
– Хорошо! – повеселел Александр. – Ставлю во главе армии бравого!
Узнав о назначении фельдмаршала, Гавриил Державин тотчас разразился в его честь хвалебной одой:
…Оставший меч Екатерины,
Булат, обдержанный в боях…
Оглохшего, полуслепого и почти выжившего из ума старика привезли из деревни в Петербург. Два дюжих адъютанта водили его всюду под руки.
– Ничего что ножки слабые, – жалились дамы, на старичка глядючи. – Главное, что голова светлая!
– Ветеран с придурью! – так охарактеризовал нового главнокомандующего желчный Карл Нессельроде.
– Последний меч Екатерины, видать слишком долго лежал в ножнах и оттого подзаржавел! – иронизировали столичные остряки.
Впрочем, большинство верило в талант и опыт Каменского, помня его былое соперничество с Суворовым. Император Александр с женой Елизаветой Алексеевной приняли главнокомандующего как спасителя Отечества и напутствовали на святое дело борьбы с Наполеоном.
Фельдмаршал, поводя мутным оком, долго что-то мычал в ответ, а затем прошепелявил, потрясая сухоньким кулачком:
– Я енту тварь, совестью сожженную, презрения достойную, изничтожу на корню!
И плюнул смачно на ковер. От столь яростной клятвы все были в неописуемом восторге. По российским церквям повсеместно возглашалась анафема Наполеону, как самому настоящему антихристу. Нового главнокомандующего тем временем осторожно посадили в коляску и повезли к армии.
Всю дорогу Каменский спал, а просыпаясь иногда, ел манные да рисовые каши, кефирами запивая. Прибывши к вверенным войскам, старец в несколько дней учинил столь сокрушительный хаос, что скоро никто совершенно не мог ничего понять.
– Если из ума наш фельдмаршал выжил уже давно, то теперь вконец потерял и последние остатки памяти! – говорили меж собой издерганные нелепыми и противоречащими один другому приказами адъютанты.
Приказы Каменского были и в самом деле настолько путаны и бестолковы, что все совершенно перемешалось, и никто уже не знал, где армия, где полки, что с ними и есть ли они вообще…
Как ни странно, но назначение Каменского весьма и весьма озадачило Наполеона. Ознакомившись с послужным списком фельдмаршала, император заметно приуныл:
– Этот вояка знает, как колотить горшки на соседских кухнях!
Над Каменским сиял нимб былых побед в турецких кампаниях. Торопясь хоть что-то успеть до приезда нового грозного противника, Наполеон, перечеркнув все свои старые планы, стремительным броском занял Варшаву.
– Здесь и будем ждать русских! – заявил он. – А они уж скоро навалятся. Этого Каменского не нам драться учить!
С прибытием же фельдмаршала к армии, французский император и вовсе приуныл. Передвижения русских войск стало столь непонятно и странно, что французский штаб во главе с Бертье, ломая головы, совершенно ничего не мог понять. Все искали в действиях Каменского какой-то особый потайной смысл и, не находя такового, приходили в полное отчаяние.
– Неужели этот Каменский гений! – вопрошал сам себя над картой Наполеон, обхвативши голову руками. – Я бессилен что-либо понять в его действиях!
Лишь через несколько бессонных ночей Наполеона наконец-то осенило:
– Да ведь он не гений! Он полный идиот! Как же тяжело иметь дело на войне с идиотами, когда совершенно невозможно предугадать, что они выкинут в следующий момент! Впрочем, будем надеяться, что это рано или поздно поймет и император Александр, а поняв, заменит Каменского на кого-нибудь поумнее, с кем можно иметь дело!
Фельдмаршал Каменский прокомандовал армией ровно неделю. Затем же, вспомнив о своих хворобах да оставленном без присмотра хозяйстве, залез в коляску и… уехал домой.
– Ежели Бонапартий и есть всамделишный антихрист, то где уж мне сирому да убогому с такой скалапендрой тягаться! Пущай ноне молодые воюют! – сказал он своим штабным на прощание.
Уже с дороги фельдмаршал прислал в войска свой последний немногословный приказ: «Всем отступать, кто как может, в пределы России». Император Александр, узнав о самовольном отъезде фельдмаршала, спросил своих близких:
– Угадайте, господа, кто первым сбежал из армии? Никогда не угадаете!
Самому «спасителю» он отослал жесткий рескрипт: «Хотя и с прискорбием, но не обинуясь, если бы он сделан был кем-либо другим, надлежало бы предать строжайшему военному суду, коего неминуемым последствием было бы лишение живота. Александр».
Каменский на высочайший рескрипт не отозвался никак. Когда домашние зачитали старцу грозное царское послание, фельдмаршал лишь приподнял голову с подушки: