Зерах явился к командиру роты и обнаружил, что тот бродит в самой глубине рощи в полном одиночестве, если не считать двух провожатых-солдат (остальные разбрелись куда-то к подножию крутых обрывов, их было не видно и не сльпшю).
Вокруг замелькали фигуры легионеров, десятками бегущих из рощи.
Настал час Зераха.
Он решил справиться собственными силами и пустился перебежками от дерева к дереву. Удирающие легионеры стреляли в него, но он. укрывался за стволами деревьев и, в конце концов, спрыгнув под обрыв, расположился там, как в окопе. Вдруг прямо на него выскочили пять легионеров. Он уложил троих, двое оставшихся распластались в низинке. Зерах с изматывающей медлительностью полез вперед и метрах в пятнадцати от цели швырнул гранату. Когда он спрыг-нул в низину, то нашел там пять окровавленных мертвых тел.
Сколько раз накануне своего боевого крещения Зерах, рисуя себе подобную встречу со смертью, ужасался… Но теперь, очутившись один на один с пятью обезображенными телами, он, к своему удивлению, не испытывал ни ужаса, ни страха. В данном месте и в данную минуту все это показалось ему естественным — и убийство, и смерть, и сами тела с их раскрытыми ртами и расширенными зрачками неживых глаз.
И снова Зерах принялся маневрировать от дерева к дереву, прижимаясь к стволам и слыша, как пули долбят кору. Свист их не прекращался. Зерах знал, что теперь весь огонь направлен на него.
Во время короткой передышки он вдруг заметил, как из-за бугра во весь рост поднимается легионер и взваливает на себя раненого собрата. Взвалил и понес под огнем, тяжело раскачиваясь из стороны в сторону, весь на виду как на ладони.
Зерах следил за его спотыкающимся бегом, тронутый и пораженный доблестью вражеского солдата и человечностью его поступка. «Я вполне мог уложить их обоих, — говорит он. — Однако позволил им исчезнуть за деревьями. Этот парень был настоящий герой».
Зерах укрылся за бугром, только что оставленным легионером и его раненым товарищем, пережидая огонь. Он вспомнил, как в полдень стоял перед Резиденцией Верховного комиссара, как впереди и позади рвались снаряды и какой он при этом испытывал страх. Он знал, что каждый такой снаряд может стереть его с лица земли, и думал о своих детях. Они останутся сиротами, думал он, вот в чем беда. Но с другой стороны, еще страшней, если нам не удастся остановить ле-гион и мои дети попадут в руки иорданцев. Нет выбора. Приходится драться, отдавая все, что ты можешь, чтобы получить то, без чего твоя семья перестанет существовать.
«Если вернешься живым, — думал он далее, — значит, ты в выигрыше. Если не вернешься, ты тоже не проиграл: что-то все-таки сделал, чтобы избавить жену и детей от самого страшного».
Его самого сильно озадачил этот ход мыслей. «Не из тех я, — свидетельствует о себе Зерах, — кто любит заниматься самоанализом. Не в моих привычках умничать да размышлять. Очень меня удивило, что я вот так вдруг свожу счеты со своей совестью».
Теперь, когда он лежал в яме за бугром, его уже не беспокоили навязчивые мысли и сомнения. Миновав ворота Резиденции, он почувствовал, что все мосты сожжены и его уже ничто не остановит.
Время от времени легионеры вновь устраивали на него набеги, а затем, отстреливаясь, пускались наутек. Зерах провел приблизительно с четверть часа в своей выемке, стреляя по убегавшим. Дым, наполнивший рощу, придал ей какой-то нереальный вид. После внезапного порыва ветра мгла немного рассеялась. Зерах осмотрелся и установил, что он в роще один-одине-шенек. Тогда он пополз вперед, двигаясь как во сне, хотя физические усилия, которые ему приходилось прилагать, были совершенно реальны. Его продолжали преследовать выстрелы. «В меня стреляли в упор и не попали, стреляли слева и справа, и не попали, — рассказывает Зерах. — Я почему-то знал, что им, как ни старайся, не попасть. Вся история смахивала на игру». Зерах отстреливался и отстреливался.
Когда, наконец, он выбрался на опушку, то понял, что прочесал рощу почти в одиночку. Блаженная волна удовлетворения нахлынула на него. «Не потому, что я перебил легионеров, — говорит он, — а потому, что самому себе доказал, что способен делать хорошую работу».
В то время, как шел захват Резиденции, и Иоси свернул к ней, остальные бронетранспортеры разведки умчались вперед и доехали до Антенного холма, где уже находились Ашер Драйзин и танки Аарона. Поскольку никто из разведчиков в точности не знал, зачем они здесь, и поскольку ясно было, что холм уже взят, бронетранспортеры двинулись дальше по шоссе, что выходит из восточных ворот Резиденции и соединяется небольшой развилкой с дорогой Бет-Лехем — Иерусалим.
К развилке шли развернутым боевым строем. Поле, по которому двигались бронетранспортеры, изобиловало валунами и скальными надолбами, и одна из машин застряла — броневик командира взвода Шаи. Водитель Давид пробовал шевелить машину и так и эдак — никакого успеха. На обочинах дороги стояли брошенные иорданские пушки: здесь была рассеяна целая рота, личный состав которой бежал, не сделав даже попытки оказать сопротивление. Десятки тел устилали путь бегства. Застрявшая машина подверглась страшному обстрелу. Только чудом Шая и водитель Давид остались в живых.
В это время бронетранспортеры устремились к развилке, миновав по пути восточные ворота Резиденции. Неподалеку они встретили стоящий танк (он лишился заднего хода). Из монастыря бенедиктинцев, что на востоке, без устали били противотанковые пушки, а этого танкисты почему-то вовремя не заметили. Слева и справа по-прежнему удирали без оглядки легионеры, которым удалось спастись из Резиденции.
Когда колонна вышла на перекресток Бет-Лехем — Иерусалим, перед глазами разведчиков словно распахнулся волшебный занавес и открылся прекрасный древний пейзаж, встреча с которым для солдат-иерусалимцев была одной из самых незабываемых минут войны.
Напротив лежала белесая пустыня с пространствами и холмами, обезвоженными до цвета соли. На одном из этих бугров лепились блеклые, по-восточному сводчатые постройки села Абу-Дис. С огромного расстояния, далеко за монастырем бенедиктинцев, у подножия глубоких спусков сквозь легкую пленку поблескивала вода Мертвого моря.
Иерусалим иной, неведомый. Город сновидений, открывший наконец свой лик. Иерусалим прекрасней всего прекрасного. Иерусалим в золоте и серебре своих куполов. Иерусалим древних стен в зареве вечного солнца. Иерусалим сводчатых переулков и тонких кипарисов, стрелами возносящихся над бесчисленными полукружиями крыш и окон. Иерусалим храмовых площадей, мечетей и синагог, колоколен и древних обожженных камней. Иерусалим мерцающего света и тысяч золотистых радуг.
Увидев с высоты развилки там вдали, в самой глубине, в самом сердце пустыни Мертвое море, Ури закричал: «Какая красота! Ребята, идите сюда, смотрите! Какая сказка!» Будто сорвали железную ставню, и вот открылись волшебные горизонты самого прекрасного из видений. Он смотрел в эти жемчужные дали и дышал ими. Сильнейший контраст между белой пустыней и густой зеленью и золотом Иерусалима поразил его. То, что две эти крайние противоположности сливаются в высшую гармонию, наполняло сердце бесконечным счастьем. Он смотрел и пьянел от восторга. Вокруг рвались снаряды, автоматные очереди — он не обращал внимания. Он слышал не грохот, а великую тишину, освежающую, как сок граната.
Ури перевел взгляд на село Абу-Дис — белесое скопление домиков, за которым начиналась пустыня. Село вырастало из нее, как цветок из расщелины камня. Ему вспомнилась одна поэтическая строфа о людях, связанных с родной землей пуповиной. Так и он, Ури, всегда ощущал родину: был связан пуповиной нерасторжимой связи с ее ландшафтом.
Стоянка на развилке затянулась минут на двадцать. Командиры отделений ждали от кого-нибудь какого- нибудь приказа. Но его не было. Здесь тоже никто не знал, куда идти и что делать дальше. Огонь становился все более плотным. «Мы решили, — говорит Мони, — что раз Магомет не идет к войне, войне остается преследовать Магомета». Они возвратились на Антенный, по пути вызволив из беды бронетранспортер Шаи.
На холме их уже давно дожидался командир полка Ашер Драйзин, который никак не мог взять в толк, куда подевалась разведка, следовавшая за ним по пятам при въезде в Резиденцию. Он уже, по своему обыкновению, клокотал, как вулкан.
Командиры взводов подошли к нему, но поскольку перед боем никто не потрудился его представить или хотя бы уведомить о его существовании, они понятия не имели, кто этой такой. Перед ними стоял полковник-коротышка, набитый претензиями, как взрывчаткой, который с ходу огорошил их язвительным замечанием насчет того, что «наконец-то, кажется, есть с кем разговаривать». Однако это знакомство было концом дурацкой ситуации, когда командир искал, кому бы отдать распоряжение, и не мог найти бойцов, а бойцы ждали распоряжений и не могли найти командира.
Ашер Драйзин приказал разведчикам занять позицию вокруг Антенны. Мони с его взводом он послал в Резиденцию, чтобы выяснить, как справляется с прочесыванием здания немногочисленная группа, действовавшая во главе с Иоси.
«Подъезжаю я к Резиденции, — рассказывает Мони, — и что же я вижу? Большой фестиваль. Торжество Гога и Магога. На стоянке горят десятки машин, во всех направлениях снует масса служащих ООН, Иоси ведет беседы с генералами всех мастей. Подле бегает подполковник, сколачивая длинную колонну средств транспорта для выезда из Резиденции. Вся эта сцена показалась мне чрезвычайно странной».
Мони протер глаза и спросил себя: «К дьяволу!.. Что здесь, собственно, происходит?»
Незадолго до появления Мони в цветнике перед Резиденцией, сюда прибыл офицер-оперативник из штаба Иерусалимской бригады. Иоси поставил его в известность, что в занятом помещении находится Од-Бул со своим штатом. «Положение крайне деликатное, — добавил он. — Свяжись, пожалуйста, с штабом бригады и выясни, что с ними делать».
Спустя некоторое время из штаба пришел приказ направить генерала и всех его людей в еврейскую часть Иерусалима. Иоси передал это Булу и дал ему десять минут на сборы. Служащие ООН тотчас вспорхнули с места, как стая птиц с макушк