рок, сейчас упаду. Чувствую, не в силах я больше видеть раненых и убитых (я не хирург, нет у меня привычки к такому — я всего лишь обыкновенный человек, да еще чувствительный). Кто-то закричал мне: «Ты тоже подцепил пулю?» Это вывело меня из транса. Я был совершенно сломлен и не думал, что оправлюсь. Но я знал, что я должен — должен во что бы то ни стало действовать, хотя и нс спасу этих людей и никто их не спасет».
Через некоторое время, когда ему полегчало, фельдшер по просьбе раненого чиркнул спичкой, и тот прикурил сигарету. При свете спички фельдшер увидел свои руки. «Я был как мясник, — говорит он, — весь в крови, но меня это больше не волновало. Я пришел в себя, внутри все словно заморозило. Теперь я работал как часы. Четко и хладнокровно обдумывал каждое движение».
Спустя несколько минут после того, как Додик согласился продолжать атаку и подняться с ротой на холм, он снова связался с командиром полка Иосе- фом: сообщил, что у него много раненых и не хватает боеприпасов. Поэтому он бы предпочел, чтобы атаковала рота Дади, как и было запланировано, и чтобы она завладела холмом Гив’ат-Хатахмошет.
Дади находился в то время в полосе прорыва и двинулся со своей ротой в сторону Полицейской школы. Незадолго до этого, поглядев на здание полиции, он сказал своему заместителю Эшколу, которому вскоре суждено было погибнуть: «У меня такое впечатление, что когда мы туда доберемся, мы не найдем там ни души. Все легионеры смотаются на Гив'ат-Хатахмо- шет». Теперь, когда он направлялся к зданию полиции по пути к Гив’ат-Хатахмошет, он не мог себе представить, насколько прозорлива его догадка. Здание полиции, которое считалось одним из самых крепких орешков в битве за Иерусалим, оказалось, благодаря превратностям войны, самой легкой добычей.
Здание полиции было атаковано людьми Габи сразу после того, как рота Додика ворвалась в траншеи и пошла вперед, в сторону холма. Танки, бившие в тот момент по тылу школы, разрушая стены, перенесли огонь на позиции холма. Солдаты Габи остановились у заграждений и бились с самыми упрямыми из оставшихся («ножницы, ножницы, скорей сюда ножницы, здесь тоже проволока, надо резать»).
Когда с последним заграждением было покончено, одно из отделений устремилось вперед к подъезду полиции и занялось взрывчаткой, чтобы взорвать вход. Пока готовили заряд, выяснилось, что в нем нет нужды: двери не на запоре. Тотчас ринулись в пустые коридоры и по комнатам, где после обстрела все было перевернуто вверх дном и в горах обломков нельзя было найти ни рук, ни ног, ни легионеров, которые выскакивали из своих нор и во все лопатки улепетывали по коридорам, израненные и деморализованные пережитым во время артобстрела. Первые из прорвавшихся и обративших в бегство легионеров гнались за ними с остервенением и энтузиазмом.
«Фонарь сюда!» — вскричал кто-то из задержавшихся на лестнице, которая вела на второй этаж. Поднявшись наверх, он различил снаружи последних легионеров, спасающихся через большую дверь в северном фасаде. Они бежали в сторону траншей и позиций Гив’ат-Хатахмошет.
Через несколько минут после захвата нашими войсками здания полиции оно вполне могло сойти за овеществленный лик самой войны. По коридорам пробегали солдаты, свистели пули, горели подожженные обстрелом боеприпасы и, взрываясь, разносили все на куски. Груды конторского оборудования высились вперемешку с брошенным вооружением. Тонны канцелярских бланков валялись среди обломков и снарядных гильз, придавая погруженному в сумрак помеще-нию сходство не то с кафкианским дворцом бюрократии, не то с кладбищем брошенного оружия.
Вскоре после вторжения Габи доложил командиру полка: «Полиция в наших руках».
Во время схватки в здании полиции Дади со своей ротой шагал в сторону опорного пункта Гив'ат-Хатах- мошет. Издали он видел легионеров, бегущих в панике из полиции к укреплениям холма. Не получив достаточно данных от разведки, он не знал, навстречу чему идет. Он принимал во внимание, что район холма будет самым трудным на всем его полковом участке, однако допускал возможность, что легионеры отступят и дальше, оставив его полку пустой укрепленный холм. Тем не менее, приготовился и к самому неблагоприятному варианту.
Короткое шоссе, связывающее здание полиции с Гив’ат-Хатахмошет, привело роту Дади к трем коричневым домам мандатного времени — очевидно, военным учреждениям и офицерским квартирам, — которые отделяли диагональной линией шоссе, ведущее дальше в квартал Шейх-Джарах, от склона Гив’ат-Хатахмошет. Дома эти были пусты, а находившиеся в них легионеры, обращенные в бегство одной из штурмовых групп, отступили в тыл, на Гив’ат-Хатахмошет. Они оставили позади себя хаос и разрушение.
Дади построил три своих взвода для прорыва на холм. Одному было поручено закрепиться в уже знакомых нам трех домах и выжидать. Второй взвод (к которому Дади присоединился сам) получил приказ атаковать холм с восточного направления и продвигаться к его центру по восточной кольцевой траншее. Третий должен был штурмовать холм с запада и овладеть им, двигаясь по западной кольцевой траншее. (Позднее выяснилось, что пути продвижения диктуются самим ходом упорного боя, и от предварительных наметок не осталось и следа).
Иорам шел впереди взвода. Весь вид его говорил о том, что он идет на выполнение боевой задачи спокойно и хладнокровно. По дороге он крикнул солдатам, чтоб захватили базуку раненого и двигались в сторону траншеи, ведущей к холму напрямик. Атака на эту траншею тотчас наткнулась на стену огня. Дробно и безостановочно застучали пулеметы, укрытые в амбразурах фасада холма, посылая плети пуль, которые стегали воздух, взрыхляли землю и поражали каждого, кто попадался на пути.
Прежде чем достичь холма, Иорам очутился на развилке, откуда поворачивала налево, к западному склону холма, мелкая траншея.
Солдаты бежали вперед по траншее, когда вдруг послышалось завывание приближающейся мины, с исполинской силой сверлящей воздух над головами. Ударило. Грохот разрыва, стена пыли и дыма. Связного командира взвода швырнуло на дно траншеи, очухавшись, он побежал назад с криком: «Фельдшер, фельдшер, меня ранило, фельдшер!»
До взрыва перед связным стоял какой-то солдат. Мина накрыла его прямым попаданием и стерла, будто его и не было. «Своей гибелью он спас всех ребят вокруг, — говорит один из бойцов. — Это был самый большой здоровяк во всей бригаде — наши мешки- мундиры ему одному только и были впору. Мина попала в него, и его большое, могучее туловище самортизировало и поглотило разрыв. Удар был настолько сокрушительным, что никто не заметил его исчезновения. Только одного из стоящих за ним ребят залепило кровью и клочками мяса. Позже мы нашли его отор-ванную ногу и обгоревший опозновательный брелок».
Взвод Иорама продолжал движение, пока не оказался в непосредственной близости от центра холма. Командир полка Дади связался с ним и запросил: «Где ты находишься?» Иорам даже в эти трудные часы не утратил чувства юмора: «Я нахожусь уже внутри цели. Иа одной линии с… луной».
Дади продолжал допытываться: «Что ты делаешь на…цели?»
Иорам: «Что значит, что я делаю на цели?! (взрыв хохота). — Я беру ее!»
Взвод Иорама пошел в атаку на обе казармы в центре холма и забросал их гранатами и реактивными гранатами из базук.
Напрасный труд, поскольку в казармах никого не было (легионеры тем временем закрепились в десятках окружающих блиндажей). Интересно, что койки внутри помещения были заправлены, по словам одного из солдат, «ну точно для утренней поверки».
К этому времени во взводе Иорама осталось лишь восемь человек, к тому же по ним велся огонь из бетонированных блиндажей, опоясывавших кольцом плоскую вершину холма. Один из восьми оставшихся, Яки, стрелял из ручного пулемета, когда внезапно ремень на оружии развязался. «Я попал в один из тех маленьких цейтнотов на войне, — рассказывает он, — когда под огнем ты должен привести в порядок снаряжение, потому что не сделай ты этого, ты пропал. Я опустился на колено посредине холма, где я был как на ладони у иорданцев, и стал продевать ремень в пряжку. Мелочь, для которой надо иметь терпение и не годятся дрожащие руки в момент, когда вокруг шипят пули, превратилась для меня в экзамен на самообладание». Ему удалось продеть и закрепить ремень, затем пробежать за казармы. На него в полный рост несся солдат в плоской, как тарелка, каске (этой приметой отличается легионер от израильского со^^д^^^^а Яки молниеносно выстрелил. За врагом повыскакивали новые «тарелки», и всех их, одного за другим, скосили выстрелы находившихся в этом районе парашютистов.
Тем временем Иорам от казарм в центре продвинулся в траншею, которая проходит поверх подземного блиндажа-склада боеприпасов и соединяется с кольцевым ходом сообщения, огибающим в этом месте холм с его северной стороны. Иорам стоял в полный рост без каски напротив позиции безоткатной пушки на северо-восточном конце холма. На позиции было четыре легионера. Они открыли по Иораму огонь. Ему раздробило всю руку. Еще одна пуля попала в грудь. Находившийся позади Яки, увидев, как он, раненный, падает, сжался от волнения. Сам Иорам, как обычно, не волновался. Он давал указания, как усадить его и перевязать, как остановить кровь и закрыть оба отверстия на груди и спине, оставленные пробившей его навылет нулей. Однако все попытки сделать перевязку закончились неудачей: невозможно было остановить кровь, вытекающую из длинной, слишком длинной раны. Кровь плыла и плыла, пока тело Иорама не обмякло безжизненно…
Яки перебежал вперед и спустился в кольцевую траншею. Он побежал по ней и, на миг оглянувшись, вдруг обнаружил, что он совершенно один. Это внезапное одиночество в траншее его напугало, но он овладел собой и решил продвигаться дальше — будь что будет. Он прошел вперед по извилинам траншеи и благополучно миновал их. Позади появился солдат из роты бо-евой подготовки — Цвика — и с ним пулеметчики. Спереди маячила подозрительная каска. Никому не хотелось открывать по ней огонь — опасались, что это, быть может, кто-нибудь из другой группы, поднявшейся к кольцевой траншее с запада и двигающейся навстречу («мы все время боялись, что из-за недоразумения перестреляем друг друга»). Край каски пошевелился. Яки повернулся к Цвике — не стреляй, мол. Как вдруг — трах! — свирепая очередь, а за ней граната, — разрыв, осколки, огонь. Яки оглох. Тупой звон наполнил уши. Точно железной перчаткой мазнула по лицу взрывная волна. Вот оно, я ранен, подумал Яки. Лицо залило кровью, его самого отбросило назад. Он успел вовремя подняться, выстрелить в бросившего гранату и мимо него уйти вперед. Он вышел к траншейной развилке, досматривавшейся с трех направлений, — на каждом из трех в любую секунду мог кто-нибудь появиться и прикончить его. Он пошел дальше один, пока еще не зная, что приближается к Большому блиндажу, разгрому которого через непродолжительное время предстояло стать венцом боя за овладение Гив'ат-Хагахмошет.