Моти чувствовал себя не в своей тарелке. В прошлом он не раз командовал атакующими отделениями, ротами, полками и бригадами и всегда бывал впереди своих подчиненных — боец среди бойцов. На сей раз он, однако, решил: «Буду сидеть на одном месте и с него не сдвинусь». Решение было бесповоротным. В этой войне — не так, как в прежних, — он не командовал действиями одного соединения, а руководил целым участком, полками, разбросанными на разных направлениях, в условиях городской застройки. Это ставило серьезные проблемы поддержания связи, взаимодействия артиллерии и танков и усугубляло опасность в случае контрнаступления легиона. И все это требовало от комбрига постоянного наблюдения со стороны за развитием событий и готовности в любой момент сымпровизировать коррективы в плане операции.
Проще говоря, это означало держаться вне пределов боя, следя за его ходом с расстояния 150 метров, как зритель, созерцающий действие на театральных подмостках. Подобная пассивность досаждала ему и бередила тревогой о доме. Припомнилось, что такая тяжесть была на душе, когда он начинал операции в Нукеибе. Тогда он сел в бронетранспортер и пошел в огонь впереди своих солдат, и все его тревоги тотчас улетучились, стерлись, он без остатка увлекся боем. Теперь он остался в тылу.
Попытался восполнить свою пассивность прослушиванием радиопереговоров полковых командиров. Но не мог молчать, временами уже был готов вмешаться с собственным советом. Моти вовремя одернул себя и выключил рацию не любил он «лезть полковым командирам в душу и крутить им мозги», как в бытность командиром полка сам не любил, чтобы лезли в душу ему. Не дело это, не зная конкретной боевой ситуации, поучать на расстоянии.
Внезапно где-то впереди, в воздухе, зародился свист. Усиливаясь, он предвещал беду. 25-фунтовый снаряд лег на крышу и со щемящим душу грохотом взорвался неподалеку от парапета. От эпицентра взрыва покатилась воздушная волна, начиненная горячими осколками. Лишь считанные метры спасли положение. Бригада парашютистов, бойцов за Иерусалим, за несколько минут до начала штурма могла остаться без своего командира, без заместителя комбрига, без начальника оперативного отдела бригады и без начальника бригадной разведки, то есть — без командования.
Несколько недель спустя журналист расспрашивал Моти:
— Не бывало ли так, что Вас путала мысль: «Победа будет одержана… без меня»?
— Бывало — еще как! Притом не раз.
— В Иерусалиме тоже?
— И в Иерусалиме (снаряд, попавший в мой КП, пули, которыми нас тогда поливали). Было от чего испугаться; любой человек боится: это очень человеческое качество.
— Вы бы не хотели от него освободиться?
— Нет.
— Не думаете ли Вы, что все-таки легче не бояться?
— Нет. Страх — цена, которую приходится платить, и я хочу заплатить ее.
Теперь он вернулся к чтению карты боя в угнетающем сознании, что не в его власти сделать больше, чем «сплести пальцы и молиться, чтобы все шло, как положено». Глаза снова следили за вспышками, обозначившими в ночи траекторию движения его полков.
Впереди 7-го полка продвигалась штурмовая рота. Расстояние до первых иорданских строений по ту сторону ничейной полосы было пройдено бегом, и рота рассыпалась на штурмовые группы. Добежавшие первыми бросились к дому в центре, который, согласно планам командира полка, должен был стать, после овладения им, перевязочным пунктом. Взводный по имени Иоси, первый устремился к дому и швырнул в окно фосфорную гранату. Граната взвилась, ударилась о железную решетку и, отлетев назад, взорвалась. У Иоси загорелось лицо. «Я увидел, как он горит, — рассказывает один из солдат, Амос Вогаль. — Была еще кромешная темень, и в потемках его горящее лицо выглядело страшно. Я начал сбивать огонь. Он сказал: «Брось, брось, все в порядке». — Он предпочел справиться сам».
Амос с остальными солдатами взвода двинулся вокруг дома. Подошли к окну, выпустили очередь из автомата. Потом, перебегая от угла к углу продолжали выпускать очереди в каждое окно и в каждую дверь. В результате первая вражеская позиция в полосе наступления полка была взята. Одновременно, как рвущееся пламя, которое невозможно обуздать, разгорелся бой вокруг беспорядочно разбросанных домов и домишек. Пламя боя перебрасывалось от оливы к оливе, от забора к забору, от террасы к террасе. Пулеметчики, укрываясь за оградой и деревьями, высматривали огневые точки и старались прямыми попаданиями их уничтожать. В вихре огня, в головокружительной неразберихе парашютисты то встречались со своими товарищами, то теряли друг друга из виду, сталкивались и разбегались, каждый к своей цели и новой схватке. Свист пуль, крики команды мешались в огне и пыли.
В центре всей этой карусели — взводный Давид. Трудно в сумятице разгорающегося боя различить отдельные лица, но запомним худощавую фигуру, рыжеватую шевелюру и золотые руки этого воина. Он один из сотен героев нашего дальнейшего рассказа.
Давид бежал в направлении траншей легиона, расположенных напротив участка прорыва и блокирующих его цепью бетонированных блиндажей. Волны огня накатывались спереди, из-за спины и с боков. У Давида мелькала мысль: «Только бы от своих же не получить пулю…». Рядом простучала автоматная очередь, скосившая первые жертвы 7-го полка. Один из солдат Давида замертво рухнул наземь. Возле него — еще двое раненых. Давид бросился к ним и потащил их назад. Он благополучно вышел из-под огня и дотащил раненых до завода строительных блоков, превращенного в импровизированный перевязочный пункт в центре полосы прорыва.
Давид увидел вокруг десятки солдат, отбившихся в сумятице боя от своих и слоняющихся среди раненых. Перевязочный пункт очень быстро оказался засечен легионерами и попал под сильный огонь. Теперь под угрозой оказались и раненые, и те, кто их выносил с поля боя. Жертв становилось все больше. Один из пострадавших — у него была раздроблена нога — лежал на перемазанном кровью полу и тихонько охал: «Больно… ох, как больно… моя нога… я ранен… ох, моя нога…». Другой крикнул Давиду: «Командир, мне угодило в задницу…». Те, кто не находил своих командиров, спрашивали у каждого встречного офицера, как им быть и что делать. Среди раненых теперь лежал и сам командир роты.
Неподалеку от перевязочного пункта группа под командованием Гид’она двинулась в атаку на один из укрепленных домов. Ее встретили стрельбой и гранатами. Трое бросились вперед и добежали до самого дома, остальные укрылись за оградой в растущих возле нее оливах. Внезапно раздался сильный взрыв, смертельно ранивший одного из троих. Он упал. Кто-то склонился над ним в момент, когда прозвучала еще одна автоматная очередь и настигла укрывшихся за забором. Один свалился. Дрожь агонии прошла по телу. На каске расплылось красное пятно. Ничего не по-делаешь, пришлось отступить назад.
На востоке обозначились первые признаки зари.
Давид находился со своими ранеными на перевязочном пункте, когда из темноты донесся крик: «Гид’он отступил. Нарвались на гранаты. Двое погибли.
Бегите на помощь».
«Добрался до них, — рассказывал Давид, — вижу, положение пиковое. Гид’он в шоке. Группа выведена из строя. Сгрудились так, что одной автоматной очереди хватило бы на всех. Первым делом я приказал рассредоточиться. Спрашиваю у Гид’она, что случилось. Он сообщил, что двое убиты и остались лежать на поле боя. Пока их никто не вынес».
Давид решил подобраться к дому, на котором споткнулась группа Гид’она, и попросил прикрыть его огнем из-за ограды. Как только пулеметы открыли по дому огонь, он бросился вперед. По дороге он заметил одного из убитых и на какуюз-то долю секунды замешкался. Этого оказалось достаточно, чтобы попасть под метившие в него с трех сторон выстрелы. Пришлось остановиться и занять укрытие. Трем солдатам удалось добежать до дома, ворваться внутрь и уничтожить за-севших там иорданцев. Выполняя приказ Давида, они проникли внутрь дома и расправились с противником гранатами и автоматным огнем. Прочесав все комнаты, они вышли на крыльцо в уверенности, что дело сделано и подавленный ими очаг сопротивления может служить образцом хорошей работы. «Это мы сварганили», — улыбнулся один из них — его звали Давид Ги- лади. Все трое двинулись вниз по ступенькам. На ходу их остановила очередь, выпущенная из соседнего дома. Гилади свалился с тяжелой раной.
Это потрясло Давида. («Именно его, самого симпатичного, любимца взвода!»). Он со всех ног бросился искать носилки или фельдшера. Не найдя поблизости ни того, ни другого, швырнул гранату в первую попавшуюся дверь и приспособил выбитую створку под носилки. На нее положили Гилади и доставили на импровизированный перевязочный пункт, где лежали десятки раненых и пока не было ни врача, ни фельдшера (они, как мы узнаем из следующей главы, были вызваны в 8-ой полк, попавший под убийственный обстрел). Давид вернулся, надеясь раздобыть бронетранспортер и на нем вывезти раненых. Когда он оказался поблизости от стоявшего на исходном рубеже танка, кто-то заорал: «Куда лезешь, сумасшедший?! Здесь стреляют». Крик еще не растаял в воздухе, как место, где находился Давид, накрыло бешеным огнем. Всех, кто там был, словно пригвоздило к месту: один вцепился в забор, другой спрятался за камень, третий укрылся за колесом грузовика. Пулемет стучал и стучал. Уловив паузу, Давид бросился вперед и вскочил в один из бронетранспортеров. И тотчас же столкнулся с новым осложнением: выяснилось, что водители не знали, куда ехать — до сих пор не было никого, кто бы показал им дорогу к перевязочному пункту, находящемуся — в глубине поля боя. Гордиев узел бесплодных пререканий разрубил громовой голос внезапно появившегося командира полка — он приказал водителям немедленно отправиться в путь.
Когда головной бронетранспортер достиг участка прорыва, вновь послышалась стрельба. Били автоматными очередями. Мало того: поперек дороги лежало большое дерево, снесенное снарядом. Все попытки бронетранспортера проехать оказались напрасными. Увидев это, Давид побежал в сторону еврейского Иерусалима, чтобы раздобыть топор. ' Бронетранспортер, ос-таваясь на месте, стал мишенью огневой атаки. Водитель гонял машину вперед и назад, назад и вперед, чтобы хоть какнлзбудь уменьшить вероятность попадания. Давид принес топор, уселся верхом на дерево и принялся рубить его. Пули роем проносилиь над головой и врезались в землю. Бронетранспортер, словно обезумев, по-прежнему дергался взад и вперед. Давид рубил ствол минуту, пять, десять, пятнадцать… Огневая петля вокрут него затягивалась, но он сохранял хладнокровие. Следившие за ним солдаты до сих пор удивляются его силе духа, мужеству и нечеловеческому терпению. Откуда что взялось?! У Давида и у самого на это ответа нет.