Один из парашютистов, покоренный дивной красотой пейзажа, на минуту отвлекся, но пули тотчас напомнили ему, что, собственно, происходит, заставив искать укрытия. Верх башни пришлось срочно оборудовать под позицию, чтобы отвечать на огонь. В нижних этажах повысыпали землю из цветочных горшков, набили этой землей мешки, подняли их наверх и соору-дили настоящее укрепление.
Но вот кто-то из солдат решил спустить плещущийся над башней иорданский флаг и поднять флаг Израиля. Он нашел мятый кусок белой материи, начертил на нем две параллельные линии, а между ними Щит Давида. Покончив с этим, он подошел к флагштоку.
«Я стоял на площади перед музеем, укрывшись за оливой, — рассказывает один из бойцов, — когда вдруг заметил, что иорданцы резко усилили обстрел башни. Глянул вверх и вижу, что кто-то спускает иорданский флаг. Прошло нескольку секунд. В небе появилась полоса белой ткани. Она поднималась по флагштоку рывкамищока не остановилась и не зареяла над Иерусалимом. С этой минуты и до самого вечера эта полоска превратилась в мишень для непрекращающихся выстрелов: легионеры просто вынести не могли ее вида».
«Стреляли они удивительно точно, — рассказывает другой. — Я сидел и смотрел из окна, как они весь день стреляют, не прерывая попыток сбить флаг. Нельзя было без волнения на это смотреть. Но самым удивительным было то, что флаг не падал!.. Вокруг дым, снаряды, осколки, — а флаг реет себе! Ребята, находившиеся вместе со мной на позиции, воспрянули духом и говорят: «Гляди, какая во флаге сила. Если не удастся им сбить его, — этой же ночью Старый город будет в наших рука х!.. Такое настроение очень поддержало нас в тот день».
Огонь продолжался без передышки, но каменная твердыня музея служила надежной защитой. Это позволило парашютистам передохнуть и прийти в себя после штурма. Иные даже предпринимали экскурсию по этажам, прогуливаясь, как во сне, среди прекрасных обломков тысячелетий. Помятые, утомленные, с расстегнутыми ремнями на пропитавшемся потом, за-брызганном кровью маскировочном обмундировании, они бродили по коридорам, в которых как бы застыло прошлое. Они увидели редчайшие свитки Мертвого моря, черепки с глинописью на арамейском — знаки, начертанные несколько тысячелетий тому назад, — резные фигурки из кости, по-видимому, из дворца царя Ахава в Шомроне. «Это было ужасно странно, — говорит один из солдат. — Ты занял музей, ходишь по коридорам, и на тебя смотрят тысячелетия. Ангелы с отбитыми крыльями, львы с вытаращенными глазами, разинутой пастью, словно готовые тебя растерзать».
Во время этого путешествия в прошлое взгляд одного из парашютистов невольно остановился на бронзовом барельефе из двух частей. На первой пластине изображена собака, вонзившая клыки в загривок льва. На второй — огрызающийся лев. Древний мастер навечно остановил животных в момент, когда они ощерились друг на друга, показывая клыки.
Барельеф не рассказывал, чем закончилась эта эпопея для агрессивно настроенной собаки. Об участи агрессора можно было судить, наблюдая за военнопленными, которые сбились в коридоре музея, ставшего, помимо всего прочего, сборным пунктом для сдавшихся в плен. Они шли рядами, сдавали оружие и держали руки над головой, пока офицер службы безопасности не заканчивал обыска, помогая некоторым «рассеянным» избавиться от припрятанного оружия. Они тяжело опускались на пол, ссутулившиеся, с понурыми головами и серыми лицами. Некоторые успели отделаться от военной формы и переодеться в пижамы, чтобы выглядеть более штатскими, нежели сами штатские. Теперь к этому наряду прибавились наручники и наглазные повязки. Когда их доставили на допрос, командир-пара шютист подошел к одному из пленных офицеров легиона и заговорил с ним. «Король Хусейн приказал воевать, и мы дрались, — извинялся офицер. — По-моему, эта война никому не была нужна».
Так же думал один из парашютистов, который прошел мимо подавленных пленных и мимо мертвых легионеров, раздувшиеся трупы которых все еще лежали в лужах чернеющей крови. Когда он оказался возле книги записей для посетителей музея, он занес на ее страницы следующее:
«Поверьте, трудно смотреть на убитых, даже на ваших у б и т ы х. Поймите на будущее — все зависит от вас. Ханания».
В полдень раненые 7-го полка были эвакуированы в госпитали еврейского Иерусалима, и после обеда парашютисты приступили к подавлению очагов сопротивления и уничтожению снайперов, которыми так и кишели улицы Американского квартала. Когда прочесывание закончилось, роты, разделившись на группы, закрепились в домах, предварительно выселив жильцов, никого при этом не тронув пальцем. Теперь, после нескольких бессонных ночей, оставалось завалиться на матрасы и задремать. Здесь, то отсыпаясь, то неся караульную службу («не раз мы находили под нашими кроватями легионера с кинжалом и пополняли им команду пленных»), ждали возможной контратаки легиона.
Те, кто не мог уснуть, свернувшись калачиком, делились переживаниями первого дня войны. Звучали имена товарищей — тяжело раненных и убитых… И мучительно было слышать, где и как они погибли, при каких обстоятельствах остались лежать на обочинах дорог. «Я думал обо всех моих друзьях, — говорит один из бойцов. — Их гибель разверзла передо мной лик войны. Я уже знал, что значат ее жестокости, и чувствовал, что все это дело мне опротивело, покончить бы с ним скорей. Страшно хотелось домой. Победить — и точка!».
Глава VIВОРОТА ИРОДА, ДАМАССКИЕ ВОРОТАПонедельник, 26 ияра 1967 года. Полночь
1
Полночь в еврейском Иерусалиме.
Приказ выступать был отданодновременно6-му,7-му и 8-му полкам, но 8-й полк несколько задержался, вы шел к пограничной линии позднее и на первом этапе оставался в резерве сил прорыва. Только на второй стадии наступления ему на рассвете предстояло ворваться в иорданский Иерусалим, продвинуться по улице Салах ад-Дин до подступов к Воротам Ирода (они же Ворота Цветов), овладеть музеем Рокфеллера и закрепиться в этом районе для последующего штурма Старого города.
Когда приказ выступить был получен, положение командира полка Иосека оказалось наиболее затруднительным. Наблюдения, проведенные им в вечерние часы с крыши здания Гистадрута, принесли, как упоминалось, мало пользы. Помощь должен был оказать штаб бригады. Однако место расположения бригадного КП удалось выяснить лишь к одиннадцати часам вечера. Когда же, наконец, поступили аэрофотоснимки, которые должны были помочь расшифровать загадки незнакомой местности, оставалось лишь несколько минут на их изучение, на работу с картой и на уточнение трассы прорыва. Пришлось все делать наспех и в общих чертах.
Ротные командиры еще не успели отправиться в подразделения, чтобы довести до бойцов содержание этих сверхкратких приказов, как появился начальник оперативного отдела бригады. От имени Моти он потребовал немедленно выступить в район прорыва. Командир же полка получил приказ срочно явиться к комбригу за последними указаниями. К полку он должен был присоединиться возле исходного рубежа атаки (он не представлял себе, во что впоследствии обойдется ему этот приказ).
Сотни солдат полка столпились возле автобусов. Очень немногие знали, что из себя представляет полоса, где им предстоит драться, и в чем, в сущности, заключается боевая задача — так, из-за недостатка времени, были коротки и скудны указания. Неизвестность тяготила. «Куда идем? Что будем делать?» — подобных вопросов было множество. Ответы же командиры взводов и отделений давали прямо на ходу, во время построения и езды. Они оказывались слишком лако-ничными. Сложно было в таких условиях разъяснять названия и детали местности. Времени хватало лишь на самые краткие объяснения. Большего никто все равно не знал.
Автобусы полка с направления Бет-Хакерем свернули в сторону иерусалимской границы, на дорогу в квартал Бет-Исраэль. Непроницаемая тьма, в которой ехали машины, время от времени разрывалась багровооранжевыми вспышками. «Когда вспыхивал этот свет, — вспоминает Носке Балаган, — весь Иерусалим начинал смахивать на какой-то странный ночной клуб». Резкий запах пороховой гари сушил рот, драл горло. Санитарные машины, выхватываемые багровым светом из мрака, ползли, как прилежные муравьи.
Пока ехали, уютная компанейская теснота на сиденьях автобусов вытеснила тревогу перед неизвестностью. Колонна ползла по спускам Иерусалима, когда вдруг, неподалеку от ворот Мандельбаум, раздался свист — и следом сильный взрыв. Не успел разорваться первый снаряд, как все пространство заполнилось сплошным громом и воем разрывов.
Обстрел все усиливался, и в конце концов был отдан приказ выходить из автобусов, строиться в ряды и двигаться, прижимаясь к фасадам, по улице, ведущей к городской пограничной черте. Со всех сторон раздавались противоречивые команды, что сразу создало неразбериху. Огонь и осколки осыпали продвигающиеся роты, и уже падали окровавленные солдаты. Возле забора и домовых убежищ стали возникать перевязочные пункты. Рогы, чтобы сократить потери, увеличили между собой интервалы, но в темноте бойцы теряли подразделения и метались взад и вперед, чтобы перед прорывом вернуться на свое место в строю. В глухом мраке отбились от своих командиров полковые связные и усугубили неразбериху.
Тем временем командир 8-го полка вышел из командного пункта бригады, где получил последние инструкции, и очутился на погруженных в кромешную тылу улицах Иерусалима, не очень-то знакомых ему даже при свете дня. Он попытался найти свою часть, двигавшуюся в это время где-то в районе улиц, ведущих к кварталу Бет-Исраэль. На бригадном КП он получил приказ о том, что его полк должен атаковать иорданскую часть города после 7-го полка. Точного местонахождения исходных точек прорыва он не знал. Он блуждал по иерусалимским переулкам, пока, после долгих усилий, не присоединился к солдатам своего полка, двигавшимся пешим строем. Наконец возле пограничной линии завиднелись и фонари 7-го полка, которыми был помечен участок прорыва. Узи — командир 7-го — находился в эту минуту уже на передовой, во главе своих ро