«Боже милосердный, обитающий в небесах, — нараспев начал раввин под свист пуль иорданских снайперов.
Дай обрести им унокоение блаженное. Под крылами Шехины, на лестнице святых, героев и пречистых, зарею небесною сияющих.
Душам солдат Армии Обороны Израиля, павшим в бою с врагами Израиля, отдавшим жизни свои за святость имени Бога, народа и страны и за освобождение Храма и Храмовой горы, Западной стены и Иерусалима, обители Господа…».
«Упокой их в раю», — продолжал раввин.
«Упокой их в раю», — повторили бойцы. Многие, хранившие твердость даже в самые жестокие минуты боя, теперь почувствовали, как ком подкатывает к горлу. Перед их взорами предстали десятки товарищей, убитых на залитых кровью улицах, и слезы покатились из глаз.
Скупые, невольные, мужские слезы…
«Сего же ради Владыка милосердия укроет их под сенью крыл Своих навеки, — звучала заупокойная молитва. — И приобщит к союзу бессмертных их души…».
«И приобщит к союзу бессмертных их душш— повторил один из солдат. Голос его надломился, и он тяжко разрыдался.
«Да будет удел их в Господе, и да опочиют они на ложе своем в мире», — произнес раввин. Дрожащий его голос на словах «да опочиют они на ложе своем» поднялся до хриплого крика, сопровождаемого рыданиями десятков парашютистов.
«И да пребудет удел их до скончания дней!».
«И да пребудет удел их до скончания дней!», — эхом окликнулся молитвенный плач.
«И да возгласим: амен!».
«Амен!!» — ответили охрипшие голоса.
Еще слышались обрывистые очереди. Снова затрубил рог: «Ту — туту — ту — ту — ту — ту».
— Что мне сказать его жене? — обратился один из бойцов к стоявшему рядом незнакомому человеку. — Мы соседи. Он был моим лучшим другом. Служили в одной роте. Вместе прыгали с парашютами. Были вместе в дни Синайской кампании в Митле. Я видел, как ему разорвало все лицо.
Сказав это, солдат вдруг заметил на плече собеседника знак военного корреспондента. Тогда он схватил его за руку:
— Необходимо рассказать о нем. Хоть что-нибудь написать. Вы военный корреспондент, вы должны это сделать. Не удивляйтесь, что я прошу об этом, но по-другому я не могу. Он был мой лучший друг. Когда это случилось, был рядом со мной… Обещаете?
— Обещаю, — ответил журналист и мысленно поклялся сдержать слово.
Раввин Горен поднялся на командный пункт парашютистов, разместившийся на Храмовой горе. Моти послал ему записку следующего содержания: «Шесть лет тому назад я обещал тебе, рав, что мы вместе вступим в освобожденный Иерусалим. Сегодня я выполнил обет. Никогда я не испытал такой радости и такого волнения от того, что удавалось сдержать слово, как сегодня. Храмовая гора освобождена. Ты молился возле Западной стены, а я — рядом с тобой. Ниспошли, Всевышний, Иерусалиму мир на долгие времена».
Вокруг Моти начали собираться группы, уже побывавшие у Стены, приобщившиеся к минутам торжественного безмолвия перед нею и теперь отдавшиеся праздничной радости победы. Повсюду можно было увидеть смеющихся людей, со всех сторон из надсаженных до хрипоты глоток летели возгласы: «Ура! Ура! Ура!». Часы напряжения, крови и смертельного страха излились в единый, могучий поток ликования.
Один из корреспондентов радио, протиснувшихся в это время в эпицентр веселья, попросил Моти сказать несколько слов в микрофон. «Мне трудно выразить словами то, что мы сейчас испытываем, — сказал Моти, — и его голос потонул в громовых, летящих со всех сторон здравицах. — Когда мы поднимались на Августу Викторию, мы увидели Старый город чуть ли не на расстоянии вытянутой руки от себя, и это было незабываемое зрелище, — добавил он. — Мы первыми с огромным энтузиазмом вступили в него. И сейчас мы все охрипли от криков радости и волнения, весь город в наших руках, и мы очень счастливы. Очень долго мечтали мы об этом дне, — подытожил он, — и день этот оказался еще более великим, чем мы могли себе это представить».
4
В то время как бригада парашютистов ворвалась через Львиные Ворота в Старый город, иерусалимская бригада одновременно получила приказ подняться на штурм и войти в южную часть Старого города с горы Сион через Мусорные Во р о та. Задача была возложена на полк покойного командира полка Файкеса (накануне занявшего, как мы помним, квартал Абу- Тор). Возглавить операцию посчастливилось роте Эли.
Эли — иерусалимский плотник из семьи курдистанского происхождения — родился в еврейском квартале Старого города, вырос в нем, в нем и сражался в 16-летнем возрасте. В 1948 году, когда сопротивление квартала было подавлено, а его защитники попали в руки войск Абдаллы, тоже оказался в плену. В эту среду, утром, колесо истории повернулось в обратную сторону: Эли вернулся в свой родной квартал как победитель. Окружавшие могут засвидетельствовать, что не было на свете более добросердечного и симпатичного победителя, чем он.
Рота Эли достигла Иемин-Моше и оттуда вышла на гору Сион, чтобы войти в Старый город по установленной для нее этим утром трассе — она как будто была кратчайшим путем к цели.
Однако, достигнув подножия горы Сион, Эли в последнюю минуту решил положться на собственную интуицию и выбрал другой маршрут для атаки — несколько более длинный, но зато и более надежный. Назавтра выяснилось, что предназначенная части Эли дорога была почти целиком заминирована. «Принятое в последнюю минуту случайное решение, — говорит он, — чудом спасло людей моей роты».
Гора Сион была занята без сопротивления (оказалось, что все позиции на горе, причинившие накануне столько бед завоевателям Абу-Тор, на рассвете были брошены легионерами, бежавшими в осажденный Старый город). Солдаты Эли устремились к Мусорным Воротам. Они перелезали через заборы, карабкались на стены и прыгали через траншеи; и на всем пути они были как на ладони для легионеров наСтене, которые почему-то, вопреки всем ожиданиям, не сделали по ним ни единого выстрела.
«Уверен, что они всо-гаки гам сидят, — размышлял Эли, — молчат подонки, готовят нам серьезный сюрприз». Он отдал команду ускорить бег и не задерживаться из-за рененых или отстающих, которые не выдержат темпа. На склоне горы завиднелся лагерь легиона с брошенными, пустыми палатками. И не было ни души ни в траншеях, ни на позициях вне Стены.
Напротив, на оконечности восточного склона, высились Мусорные Ворога.
Эли первым подбежалг к ржавым железным ворогам там. Казалось, они заперты. Он толкнул створ и, к своему удивлению, увидел, что ворота раскрываются сами по себе. Это еще больше подбавило страху перед молчащими иорданскими позициями. «Они ждут, чтобы мы вошли в раскрытые ворота, — сказал он себе, — а там нас и прихлопнут!..». Он вновь приоткрыл створ, засунул голову и заглянул внутрь.
Перед ним простирался Еврейский квартал Старого города с руинами разрушенных ешиботов и синагог, вблизи которых он родился и вырос.
Как непохоже все это было теперь на тот родной квартал, который он оставил девятнадцать лет назад. Какое безмолвие!.. Он начал озираться по сторонам — нет ли тут все-таки какой-нибудь ловушки? Не заметил никаких признаков жизни. Все словно застыло и онемело. Только плескались на ветру сотни вывешенных в знак сдачи белых полотнищ — с каждой крыши, на каждой двери и в каждом окне. Эли пропустил своих солдат через Мусорные Ворота в направлении позиций, господствующих над местностью. Он сделал это со всеми предосторожностями, так как еще не избавился от чувства, что перед ним маскарад, сулящий его роте гибель.
Ничто, однако, не помешало продвижению, и тогда он позволил себе отдаться воспоминаниям детства. Он бежал вперед с сильно бьющимся сердцем, как во сне. Но, несмотря на возбуждение, не забыл остановиться и связаться с командным пунктом.
«Мусорные Ворота в моих руках», — сказал он. «Отлично», — гласил ответ. — Продолжайте двигаться вглубь Старого города по своему усмотрению».
Взводные считали, что следует тотчас повернуть к Западной стене, видневшейся в нескольких десятках метров от места сбора роты в конце квартала Муграби. Но Эли в этот момент было ясно, что он поведет своих людей в единственное из всех возможных мест- в самое сердце Еврейского к ва рта л а. «Я хотел немедленно увидеть мой дом и мою улицу. Это была мечта, которую я втайне лелеял девятнадцать лет. Я не мог отложить ее осуществление, хотя прекрасно понимал, что на этот раз мной движут не военные, а весьма личные соображения. Но я был слишком взволнован и возбужден, чтобы действовать иначе, и солдаты постепенно заразились моим волнением».
Эли собрал солдат и объявил, что все направляются в Еврейский квартал, пояснив, что переулки в квартале очень узкие, и каждая улица может оказаться ловушкой. Особая опасность грозит гем, кто отобьется; может быть открыта стрельба по своим. Поэтому он сам решил пойти на нешуточный риск и приказал поставить все оружие на предохранители. «Стреляем только по моей команде, — объявил он. — Или когда воочию увидим перед собой легионера».
Рота вступила в Еврейский квартал и поднялась на возвышение разрушенной синагоги Порат-Иосеф. К своему удивлению, Эл и убедился, что помнит каждый камень, каждый ход и каждое окошко, как будто расстался с ними только вчера. Посылая людей на сторожевые посты, он инструктировал их примерно так: «Теперь ты пойдешь налево и увидишь узкий переулок. Он начинается двумя ступеньками. Поднимешься и войдешь в дом, у которого правое сводчатое окно господствует над всей улицей. Там и установишь пулемет».
По мере продвижения вперед Эли все больше убеждался в том, что ему не нужно ни привыкать к месту, ни освежать свои воспоминания. Дотрагиваясь до стен, он узнавал даже выбоины от пуль более чем девятнадцатилетней давности. Он свернул в тихий переулок, который помнился ему в грохоте взрывающихся гранат. Тогда здесь наступали легионеры, и он помнил смертельно бледные лица местных жителей-евреев.