В отличие от сэра Редьярда, Крупнов не сомневался — именно к чертям. А как еще называть вечно пьяно-похмельное местное быдло? Хамоватое, вороватое, давно утратившее зачатки веры и совести.
Все же было несколько категорий быдла, которое Крупнов не любил особо. К примеру, быдло с претензиями. Вроде парня, привезенного недавно в ментовку. За что забрали? Выделывался, вот за что. Называл себя «ветераном Чечни». Это вызвало у опера только одну реакцию: приказал обыскать как следует, вдруг в кармане или в ширинке прячет гранату?
Граната не нашлась, а несколько купюр, изъятых в процессе обыска, стали добычей подчиненных. «Чеченец» получил несколько успокоительных бесследных тумаков и отправился в обезьянник. На столе лежала мобила, такая устаревшая и дрянная, что никто из ментов на нее не позарился. Только время от времени они нажимали отбой, когда кто-то звонил. Потом вообще вытащили аккумулятор.
— Командир, будь человеком, — твердил из обезьянника Тошка. — Дайте домой позвонить, вам мой паспорт привезут.
— Ты сначала скажи, за что тебя взяли, — вертясь в кресле, спросил Крупнов.
— Ни за что.
— Ну, врать-то, врать. «Ни за что» не берут. Скажи честно: за нецензурную ругань в общественном месте. Ведь была же ругань?
— Ну, когда мне по яйцам дали, тогда матюгнулся.
— Видишь. А то, как маленький: «Ни за что, ни за что…» Вылазь, подпиши протокол, тогда решим как быть.
Тошка вышел из обезьянника, поковылял к столу. Крупнов мигнул сержанту, тот выставил ногу, и бывший контрактник растянулся.
— Это ж надо так нажраться, вояка, — презрительно сказал опер. — С кем бухал-то, герой?
— С полпредом, — сказал Тошка, вспомнивший, как дядя представлял гостя.
— С кем?
— С полпредом по Северо-Западному округу, — уточнил Тошка. Причем так непосредственно, что на секунду сбил опера с его веселого настроя. А это Крупнову не нравилось всегда.
Он встал, подошел к Тошке.
— Правда с полпредом? — удивленно и участливо спросил он.
И когда Тошка кивнул, коротко, резко, как на тренировке, врезал ему в солнечное сплетение. Подхватил за воротник, не позволив рухнуть на грязный линолеум, но аккуратно уронил. Тут же добавив каблуком в бок.
— Запомни, дебил, здесь хохмить могу я. Только я! Понял?!
Хрипящий Тошка перевернулся, оперся на кулаки, пытаясь то ли подняться, то ли проблеваться. Опер поднял ногу, не ударил, конечно, разве можно портить табло, а только ткнул носком в лицо, и Тошка свалился на бок.
Как раз в эту секунду в дверь начали звонить.
— Кого там принесло? — спросил опер.
— Спрашивают, здесь ли задержанный Антон Быков?
— Пусть идут на х.й. Полпред, что ли, за тобой приехал? — хохотнул Крупнов.
Тошка молчал, как человек, понимающий, что может быть битым за каждое слово.
— Вставай, жертва дырявого кондома, — обратился к нему Крупнов. — Ушли?
— Нет. Говорят, что мы обязаны сообщить родственникам о задержании.
Боевой настрой души опера подскочил на одну градацию. Перед ним была особо нелюбимая категория быдла — правокачатели. Уроды, которые помнят о своих гражданских правах, даже забыв застегнуть ширинку.
— Ну, раз необходимо, значит, надо принять родственника. Впусти его, Саныч.
Саныч что-то сказал, вроде, что гостей двое, но дверь открыл. Опер и еще два мента шагнули к дверям — принимать родственника.
Вошли два мужика, оба слегка знакомых Крупнову, и каждый по-своему. Быкова — крупного дядьку с возрастным пузом — он встречал несколько раз на своей территории. Вроде у него какой-то мелкий автосервис. Лицо второго тоже было знакомо, но, где он его видел, Крупнов не понял. Сейчас это не имело значения.
— Дядя Паша, попроси, чтоб меня больше не били, — сказал Тошка, опять утвердившийся на четвереньках.
Крупнов, походя, дал ему легкого пинка и обратился к гостям:
— Так, значит, клуб не анонимных алкоголиков в сборе. Значит, у кого-то здесь говноправа есть? У твоя, пузо? Или у тебя?
— Вы бы представились товарищ офицер, — вежливо сказал второй полузнакомец.
— Саныч, представься ему, — ухмыльнулся Крупнов.
Мент отпихнул Быкова, ухватил правокачателя за шкирку…
Точнее, собирался ухватить. А на самом деле ухватил бесполезный воздух. Но и это не почувствовал, так как его руку ухватили и резко выкрутили. Да так, что полусогнутый Саныч, взревев от неожиданной боли, развернулся и полетел вперед от нещадного пенделя. Полетел направленно и удачно свалился под ноги другому подбегавшему менту. Еще один мент оказался под кулаками Быкова-старшего. Не то чтобы он лупил очень грамотно, зато тяжко, а мент был в таком настроении, что не мог сообразить: пора увертываться.
Благодаря этому в дежурке образовалось свободное пространство. Именно по этому пространству шагал мастер выкручивания рук и приближался к Крупнову.
— Ты что себе позволя… — с искренним удивлением начал Крупнов.
Но удивился еще больше, получив по морде. Короткий, болезненный прямой удар в нос. Такой удар, после которого в травмпункте сразу посылают на рентген.
Шок, испытанный Крупновым, был побольше, чем у юного скрипача-лауреата, побитого в подворотне. Мальчика со скрипкой о такой возможности обычно предупреждает мамочка. А тут опер сам себя давно приучил к мысли, что обладает монополией бить по морде.
— А ты, сука, что себе позволяешь? — без надрыва и пафоса поинтересовался незнакомец. И пнул опера в то место, в которое тот любил бить сам, приговаривая: «Чтоб уродов не плодил».
За миг до этого земля ушла из-под ног опера сугубо в переносном смысле. На этот раз он просто не удержался и рухнул. Глаза слезились, будто сам себе прыснул перечного газа, недавний обед попросился на выход. Еще один пинок помог обеду уйти, а слезам — пролиться.
В дрожащем и гудящем мире, полном слез, боли и душевного смятения, опер видел не столько события, сколько их контуры. Драка продолжалась. Вот кто-то рядом рухнул, кажется, Саныч. Вот кто-то крикнул: «Стоять, стрелять буду!»
Но не выстрелил. Крупнов, протерев глаза, а заодно и губы, понял почему. В дежурке установился паритет: двое его коллег прислонились к стене, у одного в руках АКМ. Возле стола стояли гости, один, тот самый, где-то-знакомый, держал пистолет. Лейтенант Федоренко, матюгнувшись, шагнул к нему — Крупнов понял: у него оружие и отняли. Но Быков-старший отпихнул его.
Гости понесли некоторые потери. У одного из них из кармана выпала мобила конструкции, незнакомой оперу. Может, даже не обычная мобила, а какое-то особое средство связи. И в этот момент трубка заговорила.
Крупнов понял, что мир перевернулся не окончательно. Он смог удивиться еще раз.
— Михаил Викторович, — чуть ли не умоляюще говорил знакомый голос, — это опять я, начальник ГУВД. Подтвердите, пожалуйста, присутствие на завтрашнем мероприятии. Вам, как полпреду, по статусу положено.
— Служивый, подними-ка и подай, — приказал полпред.
Мент посмотрел на начальника, сидящего на полу. Тот кивнул.
— Здравствуйте, Алексей Дмитриевич, извините, что сразу не отвечаю. Завтра — да, подтверждаю, буду. Еще приглашаю вас на совместную пресс-конференцию. Повод? Обстановка в отделении милиции номер четыреста двадцать два в поселке Металлист Я прямо сейчас там и скажу по своим наблюдениям: это не оборотни в погонах, это просто черти какие-то. Последовательно и целенаправленно возбуждают в гражданах недовольство властью. Да, хорошо, если председатель ОСБ будет через полчаса, я его дождусь. И пресс-службу жду. Хорошо, Алексей Дмитриевич поговорим при встрече.
Отдадим должное Крупнову: за время разговора полпреда с начальником ГУВД он смог встать и размазать кровь и слезы.
— Так вы полпред? Это меняет дело, — хрипло выговорил он.
— Не меняет. Не меняет! Понял, сука, не меняет! — первый раз не сказал, а гаркнул гость. — Понял?!
Шагнул к капитану. Тот привалился к стене, инстинктивно приняв позу эмбриона. Или не инстинктивно — вспомнил, как вели себя гости дежурки в минуту нещадного избиения.
— Встать! — протяжно и грозно сказал полпред.
Опер послушался. Логика ему отказала, он уже не думал, кто начальник, какие права у полпреда и т. д. Остались одни инстинкты; они и заставляли его стоять, прижавшись к стене и защищая руками место, по которому он недавно получил ногой. Но остатки разума подсказывали: прикажут поднять руки — так и сделает.
Но полпред это не приказал. Просто заговорил.
— Во что ты превратился? Ты русский вообще? (Крупнов кивнул). Тогда чего со своим народом воюешь? Кто же тебя научил так своих ненавидеть? Или сам дошел, сгнившей душой? Опер молчал. Слушал внимательно, но боялся открыть рот, вспоминая, что бывало, когда рот открывали при нем. Слушай внимательно. Не знаю, сколько ты получишь. Но запомни: я тебе гарантирую — ты не в ментовскую зону в Нижний Тагил попадешь. Пойдешь в обычную. Вообще в ближайшую колонию, поближе к народу, который ты гнобил. Если не хочешь — вот тебе минута, нормально извинись перед парнем. По-человечески извинись. Антон, дуй сюда.
Тошка, чувствовавший себя на порядок лучше, чем недавние мучители, подошел к Крупнову. Тот собрал оставшиеся мыслительные силы и сказал:
— Прости, парень. Это мы были не в настроении. Ну, просто подумали… Не сдержались, короче… Ну, короче… Мудак я.
— Прощаешь его? — спросил Столбов.
— Ну, если больше не будет, — растерянно пробормотал Тошка.
— Не буду, — пробормотал опер.
— А потом, когда сюда телевидение приедет, извинишься на камеру перед всеми, кого обидел. И скажешь, что уходишь. Ясно?
— Ясно, — пробормотал Крупнов, ощупывая нос.
— Так, — заявила Татьяна с порога дежурки, — значит, решили отдохнуть и сразу в приключение?
Вошла она не первой. Перед ней прошмыгнула охрана и быстро оглядела помещение, убедившись, что объекту ее попечения ничего не угрожает.
— Эх, Пашка, — вздохнул Столбов, — не вышел. У нас вечер без баб.